Елена Шанина рассказала о закулисье "Ленкома" при Захарове
28 октября 2022 ● "Московский комсомолец"
Легендарному театру - 95 лет.
«ЮНОНА И АВОСЬ». ГРАФ РЕЗАНОВ — НИКОЛАЙ КАРАЧЕНЦОВ, КОНЧИТА — ЕЛЕНА ШАНИНА.
ФОТО: ЛЕВ ЛУППОВ
«Ленкому» — 95. О любимом московском театре известно, кажется, всё: этапы его большого пути, перемены названия. Создан в 1927 году как Театр рабочей молодежи (ТРАМ), в 1938-м переименован в Театр Ленинского комсомола, а тот в свою очередь в 1990-м стал «Ленкомом». В 2019-м — «Ленкомом Марка Захарова». Что там за россыпь имен была: мхатовцы Берсенев, Баталов, Горчаков, Хмелев, Судаков, композитор Дунаевский, драматург Булгаков, блистали Гиацинтова, Бирман, Плятт, Крючков, Серова, Фадеева, Окуневская. Позже — Броневой, Янковский, Абдулов. И есть: Збруев, Чурикова, Раков, Певцов, Железняк, Степанченко, Шагин…
Но всякая история хороша в деталях, которых не дает ни одна официальная версия. Актриса Елена Шанина, вошедшая в историю «Ленкома» как первая Кончита из «Юноны» и «Авось», работает в театре без малого полвека. Видела, знала великих, работала с ними. Вот «Ленком» ее глазами.
Мое начало
Меня в «Ленком» прям как ветром сдуло из Ленинграда в Москву. Я училась на курсе у Игоря Владимирова, училась хорошо, в дипломной «Бесприданнице» играла Ларису. Андрон Кончаловский практически утвердил меня на главную роль в «Романсе о влюбленных», но потом снимать стал Лену Кореневу. А в это время на гастроли в Ленинград со спектаклем «Автоград-21» приехал «Ленком», куда только что главным режиссером пришел Марк Захаров. И второй режиссер (сейчас это называется «кастинг-директор») моей несостоявшейся картины сказала, чтобы я обязательно ему показалась.
Я пришла в ДК Горького, мы познакомились. «Показываться будете?» — спросил Захаров. «Нет, не буду, лучше приходите на дипломный спектакль». Он посмотрел на меня и сказал: «Артистка нервная, наверное, хорошая» (очевидно, меня колотило), — на этом и расстались. И опять все затихло, а через какое-то время раздался звонок из Москвы, и звонивший человек сообщил, что они приедут на меня посмотреть в деле, но кто — не уточнил. И действительно приехали, посмотрели, а через какое-то время позвонили в нашу коммуналку и сообщили, что меня приняли.
А у меня как раз выпускной. Я никуда не спешу. И тут снова междугородний звонок: «Приезжайте в Москву. У вас срочный ввод в «Тиль». У вас на ввод четыре дня». И за четыре дня я ввелась на роль Неле вместо Инны Чуриковой, которая тогда уехала на съемки. Ведь Инна Михайловна по сути сама придумала эту роль: что-то от Брейгеля было в ее Неле. Захаров хотел, чтобы я повторяла ее вплоть до интонации, но это было нереально, мне никогда до нее не дотянуться.
Я быстро ввелась, Захаров даже меня похвалил. А какой у меня партнер был — Коля Караченцов! Правда, сначала я его так испугалась, что чуть сознание не потеряла, потому что на меня пошло нечто такое — глаза, зубы, голос рычащий, — и сразу это нечто сгребло меня в охапку. Правда, Марк Анатольевич сказал мне: «Не бойтесь, он у нас хороший». Коля как партнер мне очень помогал, и я для него не была девочкой без статуса, которую только приняли в театр. А потом мы работали с ним в «Звезде и смерти Хоакина Мурьеты», в «Юноне» и «Авось». Он играл моего брата в «Братьях Лаутензак».
И вот мой первый спектакль, первый выход Неле под музыку — иду по подиуму с узелочком в руках и, когда приближаюсь к зрителям, вижу, что они понимают: это не Чурикова, а совсем другая артистка. Но все кончилось хорошо.
Потом я много играла в этом спектакле, но только когда Инна Михайловна не могла. Я уже начала репетировать в «Бременских музыкантах» Принцессу, пошли репетиции в «Списках не значился». Ввелась в «Колонистов» на роль проститутки. В общем, все у меня в «Ленкоме» было хорошо.
Марк Варшавер и Марк Захаров.
Фото: пресс-служба театра
«Ленком»
Театр имени Ленинского комсомола был со своими традициями, и туда только что пришел Марк Захаров, репетировал свой первый спектакль. Если честно, до прихода Захарова в театр было безвременье, отчего тот несколько просел, хотя там шли хорошие спектакли, работали хорошие артисты, но не было лидера. Он никого не уволил (только если сам кто-то ушел), но атмосфера была непростая. Я не была испуганной и зеленой: школа и воспитание у меня хорошие, человек я улыбчивый, но это — Москва. А в Москве… улыбку принимают с трудом. Это сейчас мы, поездив по Европам, стали улыбаться, а тогда мне даже делали замечания: что это я всем без разбору улыбаюсь? Разное было ко мне отношение, некоторые обижались, говорили, что «понаехала тут, все главные роли расхватала». А я все равно улыбалась. Ко мне хорошо относилась Елена Алексеевна Фадеева, она тогда еще сказала, что «настоящая героиня появилась в театре». И очень меня поддерживал директор Рафик Гарегинович Экимян.
Практически одновременно со мной в «Ленком» пришли Саша Абдулов и Витя Проскурин. Из стариков работали Всеволод Ларионов, Корецкий Володя; из другого поколения — Саша Збруев и Рита Струнова. Их как раз называли «эфросятами», потому что они работали с великим Анатолием Эфросом, и он их научил потрясающе разбирать роли. Помню, что Ларионов всегда был против всех и за всех. А Броневого позже пригласили, и Пельтцер с Леоновым тоже пришли позже.
Кстати, это Евгений Павлович рекомендовал в театр Олега Янковского, артиста из Саратова, который к тому времени уже был Генрихом Шварцкопфом из фильма «Щит и меч». Как потом сам про себя говорил Олег Иванович: «Я ворвался в Москву на белом коне». Он потрясающе сыграл скрипача Свицкого в «Списках не значился», который являлся раненому Плужникову с сильнейшим монологом про русских святых, и в этой роли он произвел тогда на меня большее впечатление, чем его Шварцкопф.
Марк Захаров
Марк Анатольевич никогда не стремился сделать наш театр домом, как любят говорить о русском театре. «Ленком» при нем скорее был таким дипломатическим корпусом. Мы были все приветливы, вежливы, в работе очень сплочены. В момент постановки нового спектакля в театре как будто возникало свое маленькое отдельное государство тех, кто выпускал спектакль, а остальные… просто ходили вокруг. Как у нас тогда говорили: «Театр одного спектакля».
И Марк Анатольевич сам не любил общих застолий, братаний, держал со всеми дистанцию и всех без исключения в театре называл по имени-отчеству. При всем том, что обстановка в театре была дружеская, и в гримерках все могли трепаться, шутить, но потом все расходились — каждый в свою семью, в свою компанию.
Сцена из спектакля «Поминальная молитва». 1989 г.
Фото: пресс-служба театра
Евгений Леонов
Я дружила с Андрюшей Леоновым и часто приходила к ним домой на Фрунзенскую. Сидели, болтали на кухне с Евгением Павловичем и его женой Вандой, которая меня все время подкармливала. А когда я уходила, Евгений Павлович неизменно спрашивал: «Чего? Уходишь? — и вздыхал: — Эх, одиночество…»
Его любимое выражение, которое он часто повторял, а я его всегда использую, когда работаю со студентами, звучит так: «Весь мир театр, и люди в нем актеры… Кроме нескольких хороших». Он играл главную роль в чеховском «Иванове», и я как-то на гастролях, когда заболела Таня Дербенева, вместо нее ввелась на роль Сашеньки. После спектакля спрашиваю его: «Евгений Павлович, ну как, у меня получилось? Скажите, только честно». Он так смотрит на меня, смотрит, молчит (кстати, никогда никого не критиковал, деликатным был) и потом говорит: «Ты хорошенькая, ты лиричная, у тебя большие голубые глаза… Не надо это играть». И его слова мне очень помогли! Евгений Павлович был приверженцем мхатовской школы, все время о ней говорил. «Дело не в форме, — повторял он. — Ты можешь хоть на голову встать. Но сердце-то рвать надо». И рвал свое сердце…
Татьяна Пельтцер
Мощная актриса, совсем не пафосная. И жуткая хулиганка. Могла участливо спросить: «Ну как ты?» — «Что-то настроение не очень, Татьяна Ивановна». И она тут же: «Ты покакала сегодня?» — «Татьяна Ивановна! Ну вы что?» — «Это очень важно, Лентуша», — говорила она на полном серьезе, называя меня Лентушей. Обещала все время пойти куда-то сдаваться, потому что уже «не помню, забываю все». «Чего вы не помните, Татьяна Ивановна?» — спрашивала я. «Ну вот то, что раньше наше было, а теперь все отдыхать туда едут». — «Финляндия?» — «Финляндия, точно».
Бедный Сашка Абдулов… Он в «Поминальной молитве» уже перешел на чревовещание, чтобы подсказывать ей слова. В результате она поворачивалась к нему и на весь зал его отчитывала: «Перестань мне подсказывать!»
Она мудрая, все понимала. На гастроли возила с собой бесконечные сумочки, баночки и, разбирая это хозяйство, говорила: «С возрастом их становится все больше и больше».
Марк Захаров
В «Ленкоме» он постепенно выработал свой театральный язык. И кто приходил к нам в театр, очень быстро усваивали этот язык. Он же сам прекрасный актер был и до интонации мог все показать. И плотность действия в его спектаклях, конечно, ни с чем не сравнима. Марк Анатольевич собирал вокруг себя таланты, и энергия этих талантов… Да что там говорить! Это был какой-то сгусток планетарного масштаба: художник Олег Шейнцис, художники — по свету Миша Бабенко и по костюмам Валя Комолова, композиторы Гладков и Рыбников, поэт Вознесенский, драматург Гриша Горин… Это были глыбы. Фантастические. Захаров их очень ценил. У него был талант художественного руководителя. Для него святые слова о том, что театр начинается с вешалки, буквально означали: каждый принимает участие в строительстве спектакля, театра. Каждый!
Мне кажется, что Марк Анатольевич меня оценил: со мной ему не нужно было долго разговаривать — я быстро все соображала, сразу понимала и любила все его ассоциации. Помню репетиции спектакля «В списках не значился». Монолог Миры. Воображаемая свадьба. Я говорю тост о том, какой у меня муж герой, что он ослеп, что у него кончились патроны, вода, сухари, а он — герой. Марк Анатольевич подсказал мне, с какой интонацией я должна говорить: «Говорите так, как будто вы жена известного драматурга, который в Гваделупу собирается на симпозиум». И это было очень круто: ведь он же герой, и я должна произносить текст с гордостью жены.
Он известным ему одному способом на сцене создавал правду и искусство, получая правду в искусстве и искусство в правде. И это он называл «фантастический реализм».
«Юнона» и «Авось»
И для Кончиты, когда начались репетиции «Юноны» и «Авось», мне не надо было ничего объяснять: я уже семь лет как работала с Марком Захаровым. А до этого, приступая к репетициям «Хоакина Мурьеты», нас пригласили в Госфильмофонд, в Белые Столбы. Там мы посмотрели «Кабаре» Боба Фосса и «Иисус Христос — суперзвезда». Мы были в шоке от увиденного, ходили по театру и все время пели. Наверное, своим нутром схватили жанр мюзикла, о котором у нас никто ничего не знал. Даже музыкальные фильмы, которые после войны попали в Советский Союз и их смотрело поколение наших родителей, вскоре были закрыты, и мы их уже не видели.
А на «Юноне»… Дело в том, что роли Кончиты вообще не было. То есть она была, но только как «прибежала-убежала». Все было сосредоточено вокруг графа Резанова — его миссии, болезни, любви к Богоматери, а тут какая-то «прибежала-убежала», понимаешь ли…
Потрясающие были репетиции, все рождалось в процессе. Саша Абдулов не предлагал, а просто выходил и показывал то, что хотел предложить, а Захаров цеплялся за это и дальше развивал его идею. Так, например, возникла сцена с хлыстом. Да и вся история рождалась на одном дыхании.
Олег Янковский, Александр Збруев и Леонид Броневой в спектакле «Женитьба».2007 г.
Фото: пресс-служба театра
Гастроли
В Париже, куда мы возили «Юнону» и «Авось», успех был просто бешеный. На французов очень подействовали и православная тема, и музыка Рыбникова. Хотя время в тот момент было политически тяжелое: только что в СССР сбили корейский «Боинг». А Пьер Карден устроил встречу нас, советских, и американских артистов, которые параллельно с нами гастролировали в Париже. Встреча эта происходила прямо на площади Конкорд — площади Согласия.
Как нас только не называли, когда мы вернулись из Франции, — например, «Ланком». Народ издевался как мог. О нас ходили слухи, о нас ходили сплетни, особенно после поездки в США, где каждому из нас подарили именные номера на машины. Только машин тогда почти ни у кого не было. На меня папа тогда еще обиделся: «Почему ты не сказала, что тебе машину в Америке подарили?»
Но в Нью-Йорке, в отличие от Парижа, прием был… вежливый. И хотя мы не попадали в формат бродвейского мюзикла, там сразу поняли, что русские привезли что-то нестандартное. И видно было, как технически мы отставали (достаточно вспомнить микрофоны на шнурах у каждого актера), но все равно «Ленком» с «Юноной» понимали и принимали. На одном спектакле я от волнения микрофон взяла вверх ногами. И если бы не Саша Садо, так бы и стала петь.
Любовь
Янковский и Збруев всегда считались элитой театра. Это значит, что их приглашали в высокие кабинеты, в Кремль, например, или в мэрию к Юрию Лужкову. Саша Збруев был моим партнером. В «Ленкоме» я встретила любовь своей жизни — так, наверное, можно сказать. Это произошло на спектакле «Хория» по пьесе Иона Друцэ. Вообще, Саша большой актер. В любом фильме или спектакле он умеет быть режиссером своей роли. В «Оптимистической трагедии», я помню, у него был крохотный эпизод, но он так в нем играл белого офицера, что потом весь театр ходил и повторял за ним фразу его и жест. Ну и в театре работает наша дочь Таня. Мы ею гордимся.
95 лет
А что сейчас? А сейчас, после ухода Марка Захарова, могло быть хуже, могло все развалиться. Но наш директор Марк Борисович Варшавер не дал театр растерзать — ни внутри, ни снаружи. Он сохраняет традиции. Но традиции — это продолжение света, а не поклонение праху. Будущее — это все-таки молодые актеры. У нас молодежь очень сплоченная и очень доброжелательная. Они всех новых очень хорошо принимают, радуются успехам друг друга, больше живут процессом, чем результатом. И намного профессиональнее нас тех, молодых, с технической точки зрения: они всерьез музыкальные, поют — так поют, танцуют — так танцуют.
И вот в этом сезоне к нам пришел молодой главный режиссер — Алексей Франдетти, которого я хорошо знаю. И он, скорее всего, будет работать с молодежью. На него мы глядим с надеждой.
ФОТО: ЛЕВ ЛУППОВ
«Ленкому» — 95. О любимом московском театре известно, кажется, всё: этапы его большого пути, перемены названия. Создан в 1927 году как Театр рабочей молодежи (ТРАМ), в 1938-м переименован в Театр Ленинского комсомола, а тот в свою очередь в 1990-м стал «Ленкомом». В 2019-м — «Ленкомом Марка Захарова». Что там за россыпь имен была: мхатовцы Берсенев, Баталов, Горчаков, Хмелев, Судаков, композитор Дунаевский, драматург Булгаков, блистали Гиацинтова, Бирман, Плятт, Крючков, Серова, Фадеева, Окуневская. Позже — Броневой, Янковский, Абдулов. И есть: Збруев, Чурикова, Раков, Певцов, Железняк, Степанченко, Шагин…
Но всякая история хороша в деталях, которых не дает ни одна официальная версия. Актриса Елена Шанина, вошедшая в историю «Ленкома» как первая Кончита из «Юноны» и «Авось», работает в театре без малого полвека. Видела, знала великих, работала с ними. Вот «Ленком» ее глазами.
Мое начало
Меня в «Ленком» прям как ветром сдуло из Ленинграда в Москву. Я училась на курсе у Игоря Владимирова, училась хорошо, в дипломной «Бесприданнице» играла Ларису. Андрон Кончаловский практически утвердил меня на главную роль в «Романсе о влюбленных», но потом снимать стал Лену Кореневу. А в это время на гастроли в Ленинград со спектаклем «Автоград-21» приехал «Ленком», куда только что главным режиссером пришел Марк Захаров. И второй режиссер (сейчас это называется «кастинг-директор») моей несостоявшейся картины сказала, чтобы я обязательно ему показалась.
Я пришла в ДК Горького, мы познакомились. «Показываться будете?» — спросил Захаров. «Нет, не буду, лучше приходите на дипломный спектакль». Он посмотрел на меня и сказал: «Артистка нервная, наверное, хорошая» (очевидно, меня колотило), — на этом и расстались. И опять все затихло, а через какое-то время раздался звонок из Москвы, и звонивший человек сообщил, что они приедут на меня посмотреть в деле, но кто — не уточнил. И действительно приехали, посмотрели, а через какое-то время позвонили в нашу коммуналку и сообщили, что меня приняли.
А у меня как раз выпускной. Я никуда не спешу. И тут снова междугородний звонок: «Приезжайте в Москву. У вас срочный ввод в «Тиль». У вас на ввод четыре дня». И за четыре дня я ввелась на роль Неле вместо Инны Чуриковой, которая тогда уехала на съемки. Ведь Инна Михайловна по сути сама придумала эту роль: что-то от Брейгеля было в ее Неле. Захаров хотел, чтобы я повторяла ее вплоть до интонации, но это было нереально, мне никогда до нее не дотянуться.
Я быстро ввелась, Захаров даже меня похвалил. А какой у меня партнер был — Коля Караченцов! Правда, сначала я его так испугалась, что чуть сознание не потеряла, потому что на меня пошло нечто такое — глаза, зубы, голос рычащий, — и сразу это нечто сгребло меня в охапку. Правда, Марк Анатольевич сказал мне: «Не бойтесь, он у нас хороший». Коля как партнер мне очень помогал, и я для него не была девочкой без статуса, которую только приняли в театр. А потом мы работали с ним в «Звезде и смерти Хоакина Мурьеты», в «Юноне» и «Авось». Он играл моего брата в «Братьях Лаутензак».
И вот мой первый спектакль, первый выход Неле под музыку — иду по подиуму с узелочком в руках и, когда приближаюсь к зрителям, вижу, что они понимают: это не Чурикова, а совсем другая артистка. Но все кончилось хорошо.
Потом я много играла в этом спектакле, но только когда Инна Михайловна не могла. Я уже начала репетировать в «Бременских музыкантах» Принцессу, пошли репетиции в «Списках не значился». Ввелась в «Колонистов» на роль проститутки. В общем, все у меня в «Ленкоме» было хорошо.
Марк Варшавер и Марк Захаров.
Фото: пресс-служба театра
«Ленком»
Театр имени Ленинского комсомола был со своими традициями, и туда только что пришел Марк Захаров, репетировал свой первый спектакль. Если честно, до прихода Захарова в театр было безвременье, отчего тот несколько просел, хотя там шли хорошие спектакли, работали хорошие артисты, но не было лидера. Он никого не уволил (только если сам кто-то ушел), но атмосфера была непростая. Я не была испуганной и зеленой: школа и воспитание у меня хорошие, человек я улыбчивый, но это — Москва. А в Москве… улыбку принимают с трудом. Это сейчас мы, поездив по Европам, стали улыбаться, а тогда мне даже делали замечания: что это я всем без разбору улыбаюсь? Разное было ко мне отношение, некоторые обижались, говорили, что «понаехала тут, все главные роли расхватала». А я все равно улыбалась. Ко мне хорошо относилась Елена Алексеевна Фадеева, она тогда еще сказала, что «настоящая героиня появилась в театре». И очень меня поддерживал директор Рафик Гарегинович Экимян.
Практически одновременно со мной в «Ленком» пришли Саша Абдулов и Витя Проскурин. Из стариков работали Всеволод Ларионов, Корецкий Володя; из другого поколения — Саша Збруев и Рита Струнова. Их как раз называли «эфросятами», потому что они работали с великим Анатолием Эфросом, и он их научил потрясающе разбирать роли. Помню, что Ларионов всегда был против всех и за всех. А Броневого позже пригласили, и Пельтцер с Леоновым тоже пришли позже.
Кстати, это Евгений Павлович рекомендовал в театр Олега Янковского, артиста из Саратова, который к тому времени уже был Генрихом Шварцкопфом из фильма «Щит и меч». Как потом сам про себя говорил Олег Иванович: «Я ворвался в Москву на белом коне». Он потрясающе сыграл скрипача Свицкого в «Списках не значился», который являлся раненому Плужникову с сильнейшим монологом про русских святых, и в этой роли он произвел тогда на меня большее впечатление, чем его Шварцкопф.
Марк Захаров
Марк Анатольевич никогда не стремился сделать наш театр домом, как любят говорить о русском театре. «Ленком» при нем скорее был таким дипломатическим корпусом. Мы были все приветливы, вежливы, в работе очень сплочены. В момент постановки нового спектакля в театре как будто возникало свое маленькое отдельное государство тех, кто выпускал спектакль, а остальные… просто ходили вокруг. Как у нас тогда говорили: «Театр одного спектакля».
И Марк Анатольевич сам не любил общих застолий, братаний, держал со всеми дистанцию и всех без исключения в театре называл по имени-отчеству. При всем том, что обстановка в театре была дружеская, и в гримерках все могли трепаться, шутить, но потом все расходились — каждый в свою семью, в свою компанию.
Сцена из спектакля «Поминальная молитва». 1989 г.
Фото: пресс-служба театра
Евгений Леонов
Я дружила с Андрюшей Леоновым и часто приходила к ним домой на Фрунзенскую. Сидели, болтали на кухне с Евгением Павловичем и его женой Вандой, которая меня все время подкармливала. А когда я уходила, Евгений Павлович неизменно спрашивал: «Чего? Уходишь? — и вздыхал: — Эх, одиночество…»
Его любимое выражение, которое он часто повторял, а я его всегда использую, когда работаю со студентами, звучит так: «Весь мир театр, и люди в нем актеры… Кроме нескольких хороших». Он играл главную роль в чеховском «Иванове», и я как-то на гастролях, когда заболела Таня Дербенева, вместо нее ввелась на роль Сашеньки. После спектакля спрашиваю его: «Евгений Павлович, ну как, у меня получилось? Скажите, только честно». Он так смотрит на меня, смотрит, молчит (кстати, никогда никого не критиковал, деликатным был) и потом говорит: «Ты хорошенькая, ты лиричная, у тебя большие голубые глаза… Не надо это играть». И его слова мне очень помогли! Евгений Павлович был приверженцем мхатовской школы, все время о ней говорил. «Дело не в форме, — повторял он. — Ты можешь хоть на голову встать. Но сердце-то рвать надо». И рвал свое сердце…
Татьяна Пельтцер
Мощная актриса, совсем не пафосная. И жуткая хулиганка. Могла участливо спросить: «Ну как ты?» — «Что-то настроение не очень, Татьяна Ивановна». И она тут же: «Ты покакала сегодня?» — «Татьяна Ивановна! Ну вы что?» — «Это очень важно, Лентуша», — говорила она на полном серьезе, называя меня Лентушей. Обещала все время пойти куда-то сдаваться, потому что уже «не помню, забываю все». «Чего вы не помните, Татьяна Ивановна?» — спрашивала я. «Ну вот то, что раньше наше было, а теперь все отдыхать туда едут». — «Финляндия?» — «Финляндия, точно».
Бедный Сашка Абдулов… Он в «Поминальной молитве» уже перешел на чревовещание, чтобы подсказывать ей слова. В результате она поворачивалась к нему и на весь зал его отчитывала: «Перестань мне подсказывать!»
Она мудрая, все понимала. На гастроли возила с собой бесконечные сумочки, баночки и, разбирая это хозяйство, говорила: «С возрастом их становится все больше и больше».
Марк Захаров
В «Ленкоме» он постепенно выработал свой театральный язык. И кто приходил к нам в театр, очень быстро усваивали этот язык. Он же сам прекрасный актер был и до интонации мог все показать. И плотность действия в его спектаклях, конечно, ни с чем не сравнима. Марк Анатольевич собирал вокруг себя таланты, и энергия этих талантов… Да что там говорить! Это был какой-то сгусток планетарного масштаба: художник Олег Шейнцис, художники — по свету Миша Бабенко и по костюмам Валя Комолова, композиторы Гладков и Рыбников, поэт Вознесенский, драматург Гриша Горин… Это были глыбы. Фантастические. Захаров их очень ценил. У него был талант художественного руководителя. Для него святые слова о том, что театр начинается с вешалки, буквально означали: каждый принимает участие в строительстве спектакля, театра. Каждый!
Мне кажется, что Марк Анатольевич меня оценил: со мной ему не нужно было долго разговаривать — я быстро все соображала, сразу понимала и любила все его ассоциации. Помню репетиции спектакля «В списках не значился». Монолог Миры. Воображаемая свадьба. Я говорю тост о том, какой у меня муж герой, что он ослеп, что у него кончились патроны, вода, сухари, а он — герой. Марк Анатольевич подсказал мне, с какой интонацией я должна говорить: «Говорите так, как будто вы жена известного драматурга, который в Гваделупу собирается на симпозиум». И это было очень круто: ведь он же герой, и я должна произносить текст с гордостью жены.
Он известным ему одному способом на сцене создавал правду и искусство, получая правду в искусстве и искусство в правде. И это он называл «фантастический реализм».
«Юнона» и «Авось»
И для Кончиты, когда начались репетиции «Юноны» и «Авось», мне не надо было ничего объяснять: я уже семь лет как работала с Марком Захаровым. А до этого, приступая к репетициям «Хоакина Мурьеты», нас пригласили в Госфильмофонд, в Белые Столбы. Там мы посмотрели «Кабаре» Боба Фосса и «Иисус Христос — суперзвезда». Мы были в шоке от увиденного, ходили по театру и все время пели. Наверное, своим нутром схватили жанр мюзикла, о котором у нас никто ничего не знал. Даже музыкальные фильмы, которые после войны попали в Советский Союз и их смотрело поколение наших родителей, вскоре были закрыты, и мы их уже не видели.
А на «Юноне»… Дело в том, что роли Кончиты вообще не было. То есть она была, но только как «прибежала-убежала». Все было сосредоточено вокруг графа Резанова — его миссии, болезни, любви к Богоматери, а тут какая-то «прибежала-убежала», понимаешь ли…
Потрясающие были репетиции, все рождалось в процессе. Саша Абдулов не предлагал, а просто выходил и показывал то, что хотел предложить, а Захаров цеплялся за это и дальше развивал его идею. Так, например, возникла сцена с хлыстом. Да и вся история рождалась на одном дыхании.
Олег Янковский, Александр Збруев и Леонид Броневой в спектакле «Женитьба».2007 г.
Фото: пресс-служба театра
Гастроли
В Париже, куда мы возили «Юнону» и «Авось», успех был просто бешеный. На французов очень подействовали и православная тема, и музыка Рыбникова. Хотя время в тот момент было политически тяжелое: только что в СССР сбили корейский «Боинг». А Пьер Карден устроил встречу нас, советских, и американских артистов, которые параллельно с нами гастролировали в Париже. Встреча эта происходила прямо на площади Конкорд — площади Согласия.
Как нас только не называли, когда мы вернулись из Франции, — например, «Ланком». Народ издевался как мог. О нас ходили слухи, о нас ходили сплетни, особенно после поездки в США, где каждому из нас подарили именные номера на машины. Только машин тогда почти ни у кого не было. На меня папа тогда еще обиделся: «Почему ты не сказала, что тебе машину в Америке подарили?»
Но в Нью-Йорке, в отличие от Парижа, прием был… вежливый. И хотя мы не попадали в формат бродвейского мюзикла, там сразу поняли, что русские привезли что-то нестандартное. И видно было, как технически мы отставали (достаточно вспомнить микрофоны на шнурах у каждого актера), но все равно «Ленком» с «Юноной» понимали и принимали. На одном спектакле я от волнения микрофон взяла вверх ногами. И если бы не Саша Садо, так бы и стала петь.
Любовь
Янковский и Збруев всегда считались элитой театра. Это значит, что их приглашали в высокие кабинеты, в Кремль, например, или в мэрию к Юрию Лужкову. Саша Збруев был моим партнером. В «Ленкоме» я встретила любовь своей жизни — так, наверное, можно сказать. Это произошло на спектакле «Хория» по пьесе Иона Друцэ. Вообще, Саша большой актер. В любом фильме или спектакле он умеет быть режиссером своей роли. В «Оптимистической трагедии», я помню, у него был крохотный эпизод, но он так в нем играл белого офицера, что потом весь театр ходил и повторял за ним фразу его и жест. Ну и в театре работает наша дочь Таня. Мы ею гордимся.
95 лет
А что сейчас? А сейчас, после ухода Марка Захарова, могло быть хуже, могло все развалиться. Но наш директор Марк Борисович Варшавер не дал театр растерзать — ни внутри, ни снаружи. Он сохраняет традиции. Но традиции — это продолжение света, а не поклонение праху. Будущее — это все-таки молодые актеры. У нас молодежь очень сплоченная и очень доброжелательная. Они всех новых очень хорошо принимают, радуются успехам друг друга, больше живут процессом, чем результатом. И намного профессиональнее нас тех, молодых, с технической точки зрения: они всерьез музыкальные, поют — так поют, танцуют — так танцуют.
И вот в этом сезоне к нам пришел молодой главный режиссер — Алексей Франдетти, которого я хорошо знаю. И он, скорее всего, будет работать с молодежью. На него мы глядим с надеждой.