«Идеи стали более внятные, их стало проще обсуждать»

Андрей Могучий — о театре в интернете и актуальности Родиона Раскольникова.

В Петербурге открылся четвертый фестиваль-лаборатория «Театральное пространство Андрея Могучего». С режиссером встретился корреспондент «Известий» Олег Кармунин.

Фото: Игорь Захаркин

— Три года назад ваш фестиваль был открытый, потом полностью закрытый и теперь открытый наполовину. В чем логика?

— Искать логику довольно трудно. Мы идем от содержания, и делать его закрытым — не принцип. Но с другой стороны, вы задали вопрос, и я впервые об этом задумался — фестиваль объединяет элементы как первого, как второго, так и третьего, и в целом он мне виделся полузакрытым. Потому что есть мастер-классы которые будут полезны всем, а есть вещи которые мы не хотим открывать.

— Почему?

— Потому что есть внутренняя кухня, которая не терпит зрителя. Это интимный процесс, который может быть связан с ошибками, несуразицами, но это личное дело художника — он не обязан ничего демонстрировать. Все-таки показ зрителю предполагает наличие некоего результата, хоть каким-то образом сформулированного. Некоторые элементы нашего фестиваля не предполагают результата.

— Вы видите какие-то изменения в идеях молодых театральных деятелей?

— Мне трудно сказать, потому что я нахожусь внутри. Если три года назад я был над процессом, то сейчас я в него полностью погрузился. Но могу сказать, что мы стали лучше друг друга понимать, темы наших диалогов расширяются и углубляются одновременно. То, что предлагают сейчас участники лаборатории не сравнить с тем, что они предлагали три года назад.

— В чем разница?

— Идеи стали более внятные с профессиональной точки зрения, их стало проще обсуждать. Когда не знаешь, с какой стороны подойти к обсуждению, разговор идет более сложно, а в последнее время все чаще возникает четкий критерий, благодаря которому получается профессиональный разговор.

— Чем новый фестиваль отличается от прошлогоднего?

— Мы начали заниматься исследованием net-театра. Это, кстати, не будет публичной частью. Интернет и виртуальная реальность очень сильно меняют нашу реальную реальность. Осознавая это или нет, мы все равно меняемся — мы не те, кем были пять лет назад или 10, поэтому проблема возникновения интернет-театра сейчас стоит остро. Меня интересует, возможно ли создать такое произведение, которое не может существовать вне виртуального пространства, и которое при этом называлось бы театром?

— Есть, например, трансляции спектаклей.

— Это не театр, это просто видеозапись. Если мы вступаем во взаимодействие с пьесой или с романом «Преступление и наказание», как в нашем случае, в этот момент мы должны понимать, что единственный шанс воспроизвести произведение — это создать на его базе нечто абсолютно новое. Не проиллюстрировать, не сфотографировать, не воспроизвести аккуратно весь текст. Единственный шанс воспроизвести литературу в театре — это сделать спектакль. Так и здесь, когда мы говорим об интернет-театре, мы подразумеваем, что это новое произведение, созданное посредством новых технологий, — это не спектакль и не видео. Когда возникает новая технология, обязательно должен возникать новый вид искусства, как тюбик в свое время родил импрессионизм. Примеров уже сейчас достаточно — в сети часто происходит живое человеческое общение и обмен энергиями. А это свойства театра.

— У вас есть какое-то изначальное требование к участнику вашей лаборатории?

— Никаких профессиональных или эстетических ограничений я не ставлю. У человека просто должны быть внятные взгляды, то есть мне интересны люди, которые имеют свою позицию как художники.

— Возможно ли, что в будущем сочинительская задача будет полностью перенесена на режиссера? То есть драматург будет просто помощником, но не автором.

— Это очень сложный вопрос. С драматургами по этому поводу я, наверное, никогда не договорюсь. Приведу слова Тарковского о кино:«Нет такого литературного жанра как сценарий». В случае театра следует читать «нет такого литературного жанра как пьеса». То есть сценарий — это записанное на бумаге кино, и в этом смысле — вещь вспомогательная. А для меня пьеса — это записанный на бумаге спектакль, неважно, сделан он до того или после.

— А пьеса для чтения? К примеру, «Фауст» Гёте.

— Пожалуйста, только если вы называете ее пьесой для чтения, тогда не надо ее ставить. Или переделывать, писать сценарий (инсценировку) по пьесе. Переводить на театральный язык. Как я говорил, технология определяет искусство, и в зависимости от того, какие у меня есть инструменты, возникают разные формы. Вот в Театре doc возникла новая форма — читка. Мы сидим и читаем пьесу зрителю, и отлично, но это особая драматургия, которая далеко не всегда применима к другому типу театра. С моей точки зрения, определенный тип театра запрашивает определенную драматургию. Обратное тоже может быть, но в театре все же важнее театр, и текст там не главное. Могут быть спектакли вообще без текста.

— Задача фестиваля в том числе восполнить пробелы традиционного театрального образования, ведь у вас все — художники, сценографы, актеры, режиссеры — работают вместе.

— Я не могу приватизировать эту идею, поскольку она связана с открытием магистратуры и театрального центра при Александринском театре, где принцип обучения будет строиться именно таким образом. Это идея рожденная в диалогах с Александром Чепуровым и Валерием Фокиным. Обмениваясь мыслями, мы вышли на принцип командного обучения, взамен привычному секторному. В качестве дипломной работы ученики будут выпускать конкретный проект — совместно, в содружестве и в соприкосновении друг с другом. Сейчас же моя задача — проверить, протестировать эту идею на работоспособность, потому что умение находить друг с другом общий язык, умение находить профессиональные точки соприкосновения для создания произведения — одно из важнейших качеств для художника.

— Почему вы в этот раз выбрали «Преступление и наказание» Достоевского?

— Эта школьная, я бы даже сказал, основополагающая книга показалась мне важной для того, чтобы не потерять ориентир и не оторваться от корневой системы русской культуры. Достоевский — это литература сегодняшнего дня. Удивительно, как совпадают ситуации тогда и сейчас. Кипение умов, кипение идей, которое началось после бессмысленных нулевых, очень напоминает эпоху Достоевского. А Раскольников — это абсолютно актуальный персонаж сегодня. Человек-идея.

— Вам не страшно жить в стране, где все искусство, которое не похоже на соцреализм, подвергается гонению?

— Страшно. И я думаю, дальше будет хуже. Сейчас очень много говорят о смене власти, но у меня ощущение, что дело не во власти, то есть смена правителей не обеспечит выход из создавшейся ситуации. Мне кажется, все гораздо глубже и гораздо серьезнее. Вспоминается опять же эпоха Достоевского, но нынешняя ситуация, на мой взгляд, еще более безысходная, чем 150 лет назад. Целых 75 лет мы проверяли новую идеологию, которая могла поменять ситуацию коренным способом, но эксперимент провалился, и мы вернулись назад. Это замкнутый круг. А проблема не в вожде, а в народе — мы с удовольствием дарим властям предержащим все свои обязанности, а, соответственно, и все права. И когда придет новый, мы снова все ему отдадим, и так будет постоянно. Это большая ответственность, а, на мой взгляд, подавляющее большинство людей в нашей стране не хочет брать на себя никакую ответственность.

Олег Кармунин

Известия

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе