Хождение по стихам: «МНДЛШТМ» в ЦЕХЪ театре
12 февраля 2022 ● Театр To Go
Режиссёр Михаил Каргапольцев в спектакле «МНДЛШТМ» попытался изобразить то, что изобразить привычными художественными средствами практически нереально — бытие духа поэта.
фото с сайта театра
Взяв за основу творческую биографию Осипа Мандельштама, режиссёр вытянул в материальное пространство само ощущение поэзии, вибрацию слов, то, что невозможно ощутить ни одним из пяти человеческих чувств (только шестым). В своём спектакле Каргапольцев не стремится рассказать что-то конкретное о фигуре Мандельштама. Он не останавливается на каком-то чётко вычерченном сюжете из жизни поэта, при подборе стихотворений закрывает глаза на их периодизацию. А выбор между важнейшими женщинами в жизни Мандельштама — женой Надеждой Яковлевной и верным другом Анной Ахматовой — делает в пользу второй: ему важно именно поэтическое, а не житейское начало.
Время действия спектакля — 20-е годы — обозначается одним показательным случаем из творческой деятельности поэта: скандалом вокруг перевода «Тиля Уленшпигеля». В это время Мандельштам будто теряет связь с поэзией — из-за несовпадения с языковой культурой Советов, из-за бытовой неустроенности и буквально голодной жизни, из-за перелома в литературной жизни страны в целом (умер Блок, расстрелян Гумилёв). На целое десятилетие приходится всего 22 его стихотворения… В этом «поэтическом» молчании поэт, страдая, пишет заказные переводы и рецензии, чтобы хоть как-то прокормить себя в ожидании стихов. Ему заказывают редактуру и обработку переводов «Тиля Улешпигеля» за авторством Горнфельда и Карякина, но издательство по ошибке на титульном листе вместо «Перевод в обработке и под редакцией О. Мандельштама» указывает просто «Перевод О. Мандельштама». Из-за этого на поэта изливаются потоки обвинений в плагиате от Горнфельда, а известный в то время фельетонист Заславский подливает масла в огонь, написав, мол, Мандельштам нас в своей статье «Потоки халтуры» учит высокому, а сам не гнушается присваивать себе чужой труд. Конфликт длится несколько месяцев и сильно треплет нервы Мандельштаму. Именно этот эпизод и эмоциональный фон этого времени подробно и очень живо раскрывается в постановке.
фото с сайта театра
То, насколько голодна, нервна и тяжела жизнь Мандельштама, прочитывается с одного взгляда на исполнителя главной роли Дениса Зыкова. В растянутом свитере, скрюченный в спине и с какой-то въевшейся тревогой в глазах, он читает стихи — то слишком быстро, то бормоча их под нос. Но никогда не замолкая: поэтическая речь персонажа бесконечна, хоть иногда и уходит в тень, теряя ясность и силу. Вся сцена и три высоких передвижных шкафа на ней расписаны мелом. Отдельные слова и стихотворные строчки — всё переплетается в хаотичном орнаменте поэтической речи. Главный герой выходит на сцену босиком — он буквально ступает по поэзии, укореняется в ней. Он не только читает стихи, но и торопливо и порывисто вписывает новые строки в поэтический узор, причём пишет одновременно двумя руками, будто боится не успеть. В этой мимолётной, едва заметной детали актёрского образа — письмо двумя руками одновременно — можно увидеть характеристику личности Мандельштама. Ведь у людей, которые способны писать одновременно и правой, и левой рукой, одинаково развиты оба полушария мозга, то есть рациональное и логическое восприятия мира у них равнозначны. То же можно сказать и про поэзию Мандельштама.
фото с сайта театра
Три шкафа, исписанные мелом, кроме словесных узоров не имеют никакого декора, а из-за тёмно-серого цвета похожи на могильные плиты на колёсиках. Дверцы в шкафах открывают проходы, в которых которые поэт без конца мечется — будто проходит сквозь смерть и небытие. В этих же «просветах» расположены дисковые телефоны, по проводам которых идут слова и послания Мандельштама кому-то там, на другом конце провода (и времени). Художники спектакля Михаил Каргопольцев и Анастасия Павлова расставляют ещё несколько интересных «сигнальных знаков» о поэзии. Слева и справа с колосников свисают две «люстры». Одна — тусклая лампочка Ильича, закованная в цепи — отсылает к тюремным камерам, в которых впоследствии окажется Мандельштам. Вторая представляет собой шарообразный пучок из деревяшек и щепок, похожий на многоконечную звезду — лучащееся смыслами поэтическое слово.
фото с сайта театра
Из одного из шкафов появляется горбатая женщина, одетая в какие-то неприлично старые вещи. Свет разгорается красным, где-то вдалеке трещит костёр, и на этом фоне Ася Ширшина создаёт образ великой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, уставшей от тяжёлой жизни и от потерь, но с душой, полной огня и силы жизни. Однако сценическому образу явно недостаёт величия — актриса показывает Ахматову кряхтящей тёткой с кашлем курильщика, и когда она надевает красное нарядное платье, в ней не оказывается того магического шарма и красоты, о котором писали современники поэтессы. Интересна её первая сцена: она шумно раскладывает некие рукописи и книжки по столику и, широко замахиваясь молотом, вбивает в них огромные, кривые гвозди. Каждый удар её молота всё глубже и глубже вбивает её ли стихи, или стихи Осипа прямо в вечность.
Если Ахматова получается более чем второстепенным персонажем, то герой Виктора Бугакова Заславский (тот самый фельетонист, который затравил Мандельштама) выходит очень ярким, подвижным и во всех отношениях громким. Актёр в своём масочном образе соединяет и журналиста, и НКВД-шника. Когда Ахматова уходит в тень и уступает сцену Заславскому, он спускается в зал с потолочных брусьев, одетый в чекистский кожаный плащ, с красной газетой в руке. Находясь выше всех присутствующих, герой издевается над трудами Мандельштама. На его голове будто трясётся невидимый шутовской колпак с бубенчиками, он шутит, но смеяться над его шутками стыдно и неприятно. Всё в этом персонаже — про то, как и кем себя ощущали люди, почуявшие власть — те, что замучили до смерти Мандельштама.
фото с сайта театра
В финале линия отношений поэта и гонителя затихает, свет гаснет, и вместо орнамента слов на серых шкафах высвечивается совершенно иной поэтический образ, похожий на созвездие, а наш герой буквально призывает своих зрителей/слушателей не забывать обращать внимание на то, что написано на полях. Ведь очень часто то, что действительно важно для понимания искусства или самой истории, остаётся за рамками официальных риторик.
Взяв за основу творческую биографию Осипа Мандельштама, режиссёр вытянул в материальное пространство само ощущение поэзии, вибрацию слов, то, что невозможно ощутить ни одним из пяти человеческих чувств (только шестым). В своём спектакле Каргапольцев не стремится рассказать что-то конкретное о фигуре Мандельштама. Он не останавливается на каком-то чётко вычерченном сюжете из жизни поэта, при подборе стихотворений закрывает глаза на их периодизацию. А выбор между важнейшими женщинами в жизни Мандельштама — женой Надеждой Яковлевной и верным другом Анной Ахматовой — делает в пользу второй: ему важно именно поэтическое, а не житейское начало.
Время действия спектакля — 20-е годы — обозначается одним показательным случаем из творческой деятельности поэта: скандалом вокруг перевода «Тиля Уленшпигеля». В это время Мандельштам будто теряет связь с поэзией — из-за несовпадения с языковой культурой Советов, из-за бытовой неустроенности и буквально голодной жизни, из-за перелома в литературной жизни страны в целом (умер Блок, расстрелян Гумилёв). На целое десятилетие приходится всего 22 его стихотворения… В этом «поэтическом» молчании поэт, страдая, пишет заказные переводы и рецензии, чтобы хоть как-то прокормить себя в ожидании стихов. Ему заказывают редактуру и обработку переводов «Тиля Улешпигеля» за авторством Горнфельда и Карякина, но издательство по ошибке на титульном листе вместо «Перевод в обработке и под редакцией О. Мандельштама» указывает просто «Перевод О. Мандельштама». Из-за этого на поэта изливаются потоки обвинений в плагиате от Горнфельда, а известный в то время фельетонист Заславский подливает масла в огонь, написав, мол, Мандельштам нас в своей статье «Потоки халтуры» учит высокому, а сам не гнушается присваивать себе чужой труд. Конфликт длится несколько месяцев и сильно треплет нервы Мандельштаму. Именно этот эпизод и эмоциональный фон этого времени подробно и очень живо раскрывается в постановке.
фото с сайта театра
То, насколько голодна, нервна и тяжела жизнь Мандельштама, прочитывается с одного взгляда на исполнителя главной роли Дениса Зыкова. В растянутом свитере, скрюченный в спине и с какой-то въевшейся тревогой в глазах, он читает стихи — то слишком быстро, то бормоча их под нос. Но никогда не замолкая: поэтическая речь персонажа бесконечна, хоть иногда и уходит в тень, теряя ясность и силу. Вся сцена и три высоких передвижных шкафа на ней расписаны мелом. Отдельные слова и стихотворные строчки — всё переплетается в хаотичном орнаменте поэтической речи. Главный герой выходит на сцену босиком — он буквально ступает по поэзии, укореняется в ней. Он не только читает стихи, но и торопливо и порывисто вписывает новые строки в поэтический узор, причём пишет одновременно двумя руками, будто боится не успеть. В этой мимолётной, едва заметной детали актёрского образа — письмо двумя руками одновременно — можно увидеть характеристику личности Мандельштама. Ведь у людей, которые способны писать одновременно и правой, и левой рукой, одинаково развиты оба полушария мозга, то есть рациональное и логическое восприятия мира у них равнозначны. То же можно сказать и про поэзию Мандельштама.
фото с сайта театра
Три шкафа, исписанные мелом, кроме словесных узоров не имеют никакого декора, а из-за тёмно-серого цвета похожи на могильные плиты на колёсиках. Дверцы в шкафах открывают проходы, в которых которые поэт без конца мечется — будто проходит сквозь смерть и небытие. В этих же «просветах» расположены дисковые телефоны, по проводам которых идут слова и послания Мандельштама кому-то там, на другом конце провода (и времени). Художники спектакля Михаил Каргопольцев и Анастасия Павлова расставляют ещё несколько интересных «сигнальных знаков» о поэзии. Слева и справа с колосников свисают две «люстры». Одна — тусклая лампочка Ильича, закованная в цепи — отсылает к тюремным камерам, в которых впоследствии окажется Мандельштам. Вторая представляет собой шарообразный пучок из деревяшек и щепок, похожий на многоконечную звезду — лучащееся смыслами поэтическое слово.
фото с сайта театра
Из одного из шкафов появляется горбатая женщина, одетая в какие-то неприлично старые вещи. Свет разгорается красным, где-то вдалеке трещит костёр, и на этом фоне Ася Ширшина создаёт образ великой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, уставшей от тяжёлой жизни и от потерь, но с душой, полной огня и силы жизни. Однако сценическому образу явно недостаёт величия — актриса показывает Ахматову кряхтящей тёткой с кашлем курильщика, и когда она надевает красное нарядное платье, в ней не оказывается того магического шарма и красоты, о котором писали современники поэтессы. Интересна её первая сцена: она шумно раскладывает некие рукописи и книжки по столику и, широко замахиваясь молотом, вбивает в них огромные, кривые гвозди. Каждый удар её молота всё глубже и глубже вбивает её ли стихи, или стихи Осипа прямо в вечность.
Если Ахматова получается более чем второстепенным персонажем, то герой Виктора Бугакова Заславский (тот самый фельетонист, который затравил Мандельштама) выходит очень ярким, подвижным и во всех отношениях громким. Актёр в своём масочном образе соединяет и журналиста, и НКВД-шника. Когда Ахматова уходит в тень и уступает сцену Заславскому, он спускается в зал с потолочных брусьев, одетый в чекистский кожаный плащ, с красной газетой в руке. Находясь выше всех присутствующих, герой издевается над трудами Мандельштама. На его голове будто трясётся невидимый шутовской колпак с бубенчиками, он шутит, но смеяться над его шутками стыдно и неприятно. Всё в этом персонаже — про то, как и кем себя ощущали люди, почуявшие власть — те, что замучили до смерти Мандельштама.
фото с сайта театра
В финале линия отношений поэта и гонителя затихает, свет гаснет, и вместо орнамента слов на серых шкафах высвечивается совершенно иной поэтический образ, похожий на созвездие, а наш герой буквально призывает своих зрителей/слушателей не забывать обращать внимание на то, что написано на полях. Ведь очень часто то, что действительно важно для понимания искусства или самой истории, остаётся за рамками официальных риторик.