Малый театр в Ярославле: от революции к традиции

Спектаклем «На всякого мудреца довольно простоты» на Волковской сцене в минувшее воскресенье завершились шестидневные гастроли Малого театра в Ярославле. Они были выстроены так, чтобы открыться вечным и как будто традиционным «Горе от ума».

«ШЁЛ В КОМНАТУ, ПОПАЛ В ДРУГУЮ»…

Премьера «Горе от ума» Сергея Женовача в Малом театре 2000 года явилась чуть ли не революцией. Режиссёр и взаимодействовал, и играл с традициями Малого театра, который казался ему, как и многим художникам новой волны, строгим монастырем. Но Женовач решился войти в него со своим уставом. Он бережно отнёсся к тексту бессмертной комедии, однако постановка несла определённый заряд провокативности. Это был диалог режиссёра и сценографа с пресловутым академизмом, консерватизмом и ортодоксией Малого театра.

Не интерьер, а раздвижные стены из гипсокартона. Нарочитая минимизация и аскетизм сценографии Александра Боровского. Никакого гламура! Никаких старинных часов и волшебного перезвона. Когда Лиза переводит стрелки, в руках у неё – будильник. Никаких обоев, кринолинов, блеска и роскошества. Единственный реальный объект – ставшая притчей круглая цилиндрическая печь.

Чацкий согреет руки, откроет дверцу, чтобы вдохнуть «дым Отечества». Чацкий – Глеб Подгородинский – поразит зрительный зал косноязычием. Зрители уже склонны думать, что актер плохо выучен и рвет стих. Но Подгородинский намеренно пробрасывает священные слова грибоедовских монологов, намеренно скрипит и почти хрипит, впадает в скороговорку. Этот Чацкий мыслит прозаически. Он утратил в себе поэта. Потому что в мире пресеклась гармония. Он – лишний и ненужный, чужой. Его и впрямь здесь «не ждали». Отсюда его «либертинская» бравада.

Но и Софья – Ольга Молочная – «в строгом чине», с «лицом святейшей богомолки». Софья – своеобразная царевна Несмеяна, такова же и её тень – Лизанька – Инна Иванова, тоже не смешливая. Обе холодны и статуарны, и от этого спектакль многое теряет: утрачивается жизнь живой души, диалоги становятся малоинтересными. Молчалин – Александр Вершинин – подлинный Тартюф на русской почве. Человек в Сером, почти монах, угодливо-смиренный и тихий, с его искусной игрой, имитацией смирения. Лихо и по-армейски точно сыгран Виктором Низовым Скалозуб, «настоящий полковник» и герой нашего времени.

Лишь только появившись, Фамусов – Юрий Соломин – взрывает зрительный зал, мгновенно и безоглядно захватывая его внимание. Живой, подвижный, как ртуть, с острым и цепко-оценивающим взглядом, это он – истинный острослов, а вовсе не Чацкий. Он – спринтер и стайер, бегун на короткие и длинные дистанции, он мелькает как Фигаро, то тут, то там… «Вы, нынешние, нут-ка!» – кажется, задирает Юрий Соломин своих молодых партнеров по сцене. Его Фамусов искусен и опытен, плетет свои кружева, бьет афоризмами, бьет наотмашь, кружевным же платочком, как плетью! Брезгливо, сторонясь Чацкого, зажимает уши руками, и ничего не хочет слышать, хоть на мизинец… «В глушь! В Са-ра-тов!» – раскатисто и громоподобно пронесется по залу. – И Са-ра-тов видится, как ад, как тартарары.

Бал в доме Фамусова – пародийный паноптикум «людей и дел, и мнений». Метко и живописно схвачены князь Туго­уховский – Юрий Каюров, графини Хрюмины, бабушка и внучка – Зинаида Андреева и Алена Охлупина. Бал, однако, правит не Фамусов, а Хлестова – Людмила Полякова. Полякова сыграла Хлестову со страстью шекспировской героини. Именно Хлестова с ее мощной энергией и властолюбием – идеологический центр старой Москвы, этакая леди Макбет. Она виртуозно руководит, организует действа, сводит и разводит, сталкивает и интригует.

«Горе от ума» в постановке Женовача – пародийный, перевернутый сюжет «Возвращения блудного сына…». Чацкий – блудный сын своей несчастной Родины. В спектакле фактически нет столкновения Чацкого с фамусовским «обществом». Чацкий ускользает, прячется, скрывается от московской говорильни, от соглядатаев, от липкости гостиных. И язвительные реплики, которые слышит Софья, рождаются в лихорадочном споре с самим собой… Авторский, человеческий голос в этом спектакле отдан виолончели. Соло виолончели с ее скорбной, горькой и щемящей интонацией и есть тот желанный контрапункт, в котором обретаешь опору.

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ И ЕГО ТЕНЬ

Зрителей, пришедших на «Тайны мадридского двора» Скриба, встречали уже не ширмы из гипсокартона, а величест­венные интерьеры готического замка. В декорациях, выстроенных Стенбергом в этом спектакле, впору ставить Шекспира или «Марию Стюарт». Зал увлечен был мастерством интриги, здесь явлена была та театральная занимательность и увлекательность, что создает эффект театра в театре. Можно было вволю наслаждаться дуэтом Вячеслава Езепова – Карла V и Елены Харитоновой – Маргариты, игрой Ольги Пашковой – инфанты Изабеллы и Дмитрия Кознова – Бабьеки. В этом спектакле тоже был Человек в Сером – министр Гватинара, вновь блестяще сыгранный Александром Вершининым.

Вершинин на этих гастролях предстал во всех трёх спектаклях – и была таинственная логика восхождения его персонажей к некоей высшей точке. От Молчалина – через Гватинару – к Глумову в «Мудреце». Все ступени и измерения подлости и лицедейства.

В «Тайнах…» и в «Мудреце» зрители получили то, чего так ждали. Театр актерский, театр живой, театр-праздник. Малый театр всегда был Актерским (с большой буквы) театром. И в споре режиссерского и актерского побеждал актерский театр с его мощным силовым полем. В режиссуре Бейлиса, два спектакля которого увидели ярославцы, каждый выход героя – обставлен, каждый уход – пафосен в хорошем смысле слова, акцентирован и выигрышен.

В «Мудреце» Малого театра живет неожиданная эстрадность, что даже смущает некоторых зрителей-пуритан. Но это – тот самый Островский «с выходом», с презентацией Актера публике. Актеры смело общаются со зрительным залом. И звезд­ный состав работает в слаженном ансамбле – Александр Потапов (Мамаев), Александр Вершинин (Глумов), Ирина Муравьева (Клеопатра Львовна), Борис Клюев (Крутицкий), Александр Клюквин (Городулин), Лилия Юдина (Турусина), Ольга Чуваева (Манефа). Текст не проглатывался, а произносился «с чувством, с толком, с расстановкой», становился неожиданно актуальным. Фразы из комедии «На всякого мудреца…» столь же афористичны, что и в «Горе от ума». Благо, что «Мудрецу» полтора века. Аплодисменты зала подтверждали неувядающую современность крылатых фраз: «Мы куда-то идем, куда-то ведут нас; но ни мы не знаем – куда, ни те, которые ведут нас. И чем все это кончится?..». «Перед начальником нужно производить легкое порхание, нечто среднее между галопом, маршем и обыкновенным шагом». «Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны… а то молокососы одолевать начали».

В «Мудреце» необычный Крутицкий – Борис Клюев. Молодцеватый генерал, лихо жонглирующий пудовыми гирями. А его «цыганочка с выходом» – некий симбиоз венгерского чардаша, огненного жока и танца с саблями… На этом фоне Человек в Сером – Глумов – фигура загадочная. Герой или Тень героя?

Особенность нынешнего времени, нашего времени, что герой – не сбивчивый нескладеха Чацкий, а скользкий Молчалин или министр Гватемара, или Глумов?.. Глумову, как никакому другому из героев Островского, присущ откровенный и бесстыдный цинизм. «Да, я подлец и прохвост, но признаюсь в том открыто, а значит, я лучше тех, которые стесняются в этом признаться».

Глумов – Вершинин – многоликий. В нем – деликатность, выдержанность, услужливость, трепетность, молодцеватость, воинская выправка, умение стоять навытяжку, щелкать каблуками даже в положении лежа. Но он еще и необыкновенно притягателен… В нем есть обаяние и соблазн. Островский современен в изображении этой всегдашней готовности к компромиссу, к предательству и подлости… разве сегодняшний человек не превращается в Глумова?

Жесткий гротеск сменяется изящной водевильностью, что совсем не противоречит поэтике Островского. В финале Глумов прыгает в зрительный зал. Его финальный монолог звучит везде – в проходах партера, в амфитеатре, во всем пространстве зрительного зала и обращен к этому залу. И зал не слушает, а внимает, боясь пропустить хоть слово… Над кем смеётесь? Над собой сме­ётесь!.. Но вот в чём соль. Глумов – творец легенд и их разрушитель, обманщик и жертва обмана. Глумов уходит из зала явным победителем, разве что не поёт «Гром победы раздавайся!» Он – победитель, потому что те, кто наверху, растеряны и уязвлены в самое сердце. Им уже остро не достаёт этого лицедея. «Ты теперь будешь нашим» – эта фраза Крутицкого вскоре прозвучит снова. Глумов вскоре вернется.

Залог его успеха – в оценке публики. Нашей нынешней публики. Зал стонет от восторга, упиваясь не актером, а героем. Вот он, поэт-подлец на все времена. Подлец-мечтатель, подлец-фигаро, герой великой прохиндиады.

Северный край 

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе