С одной стороны, тайваньский театр может при случае побороться за то, чтобы его извод пекинской оперы считали особенно аутентичным: сам "Го-гуань" не такой уж и старинный, но родословная его школы восходит к тем артистам, которые сбежали из Пекина на остров вместе с Гоминьданом. С другой, велик соблазн подумать, что это все-таки "пекинская опера-лайт", экспортный вариант — даром что ли театр так много времени проводит на гастролях, имея дело с совершенно непривычной к китайским театральным традициям публикой; да и оба спектакля, привезенные в этот раз, подозрительно компактны, в самый раз для того чтобы отыграть оба за один вечер с антрактом, да так, чтобы никто не заскучал.
И все же на Чеховском фестивале в этот раз гипотетические уступки чужестранному вкусу скорее пропали втуне, и приезд "Го-гуань" представлялся стопроцентной диковиной, отчасти, впрочем, из-за всяких вопросов организационного толка. Каких-либо милосердных культурологических пояснений — ноль, все имена собственные варварски прочитаны с латинской транскрипции "как пишется", из-за чего вместо "Го-гуань" возникало "Гуо гуанг", а вместо "Чжаоцзюнь" — "Жаоджун", да и бежавший в супертитрах подстрочник тоже пестрил забавными англицизмами вроде "гоблина" и "мисс".
Про литературную и историческую подоснову зрелища зрителям тоже предоставлялось догадываться в меру своей искушенности и способности продираться через переводческие перлы. Не то чтобы это совсем мешало непосредственному впечатлению — нет: ураган поразительных акробатических сцен с кувырками, прыжками, сальто и жонглированием (в "Царе обезьян"), печальные красноречивые монологи, проговариваемые не только в мелодекламации, но в и сложной красивой пластике (в "Отвергнутой невесте") — все это вещи сами по себе эффектные и понятные. Своеобразная гармоническая система китайской музыки и специфическая манера говорить и петь высокими гортанными голосами, конечно, не ложится на слух прямо с первой секунды, но и тут экзотика в первозданном и неприправленном виде кажется хотя бы любопытной.
Однако пекинская опера — крайне условный тип театра. Сцена совершенно пуста, задник "немой"; немногочисленные стулья и стол могут изображать все что угодно, от самих себя до гор и скал. Костюмы и грим, особенно у второстепенных персонажей, часто изображают скорее амплуа, нежели личностные особенности персонажа: это генерал, чиновник или красавица "вообще". Ну и само действие, соответственно, тоже зачастую изображается "условными обозначениями". Бег по кругу — дальний путь, хлыст с кисточками в руке — езда верхом на лошади, два флага с приблизительными изображениями колес — колесница. Иными словами, как во многих традиционных театрах, здесь каждый жест не столько сам по себе нагляден, сколько отсылает к принятым в этом конкретном жанре обыкновениям или к каким-то еще подробностям "своей" культуры.
Царь обезьян, например — это Сунь Укун, персонаж фантастической эпопеи классика XVI века У Ченъэня и одновременно популярнейший фольклорный персонаж. В романе У Ченъэня Сунь Укун входит в свиту легендарного монаха Сюаньцзана, едущего в Индию за буддийскими сутрами и по пути постоянно встречающего препятствия со стороны духов, демонов, оборотней, малозначительных божеств и просто недобрых людей. Один из этих эпизодов и выведен в спектакле: коварная Нефритовая Крыса, оборотень, преобразившийся в прекрасную деву, похитила Сюаньцзана, и Сунь Укуну, вместе с его коллегами по странствию, антропоморфным кабаном Чжу Бацзе и прирученным демоном по имени Шасэн, приходится выручать наставника. В общем, основное содержание спектакля сводится к баталиям: под грохот барабанов и тарелок с резвыми "крысами" и наделенными магической властью "крысихами" сражается и троица нелюдей-пилигримов, и привлеченные по случаю "небесные полководцы" в парче с драконами, а возглавляющее небесную команду младшее божество в образе дикого кота в пышных доспехах каким-то непонятным образом выдыхает изо рта снопы настоящих искр.
После этого до ряби в глазах динамичного зрелища с элементами цирка и кунфу "Отвергнутая невеста" кажется особенно статичной. На сцене девушка, которая причитает о скором отъезде в далекую страну, обращаясь к собственной цитре; потом ее провожает нарядный китайский двор; потом она, в обществе вроде бы брата императора, условно "едет", не переставая причитать о расставании с родиной и сетуя на какого-то художника, и вот она как бы приезжает — и все, занавес. На самом деле это прославленная древнекитайская красавица Чжаоцзюнь, одна из жен ханьского императора Юань-ди, который, однако, так и не навестил ее на ложе из-за того, что художник, писавший портреты всего гарема и не получивший взятки только с одной Чжаоцзюнь, нарисовал последнюю уродиной. Вот ее и отправили в дипломатических целях замуж за вождя кочевников-сюнну. По структуре эта пьеса, сводящаяся по сути к монологам героини, больше напоминает какую-нибудь печальную балладу из немецкого романтизма; наслаждаться тонкой поэзией и "Отвергнутая невеста" предлагает зрителю в том числе, но вот где он на Чеховском фестивале, такой зритель? Так что остается только любование красивой диковинкой, в сущности такое же неквалифицированное, как и в XVIII веке, когда заезжие европейцы с иронией назвали то, что они увидели на китайских подмостках, пекинской оперой.
Коммерсантъ