Полина Райкина: «То, что сейчас называется нравственностью, ею совсем не является»`

Широта ее сценических возможностей весьма велика. 

Это и лицемерная Феклуша в «Грозе», и несчастная мама в пьесе «Это все она», и папаша в «Елизавете Бам»… «Театрал» поговорил с Полиной РАЙКИНОЙ о современном театре и ее видении себя самой.


– Какова, с вашей точки зрения, роль театра в современном обществе, он должен просвещать или отвлекать и развлекать?

– Еще Пушкин говорил, что поэзия выше нравственности. Театр ничего никому не должен. Театр – это естественная и необходимая потребность человеческой души, как для людей, которые выходят на сцену, так и для тех, кто приходит в театр в качестве зрителей. Кому-то надо высказываться и творить, а кому-то необходимо на это смотреть, получать эмоции и пищу для размышления. Искусство никого не должно ничему учить. Нет ничего хуже, чем навязывать что-либо ребёнку, заставляя его насильно что-то делать. В этом случае у него наверняка возникнет отвращение к тому, что ему пытались «вбить в башку». Если искусство поучает, то это порождает обратный эффект. Мне кажется странным, что этого не понимают такое огромное количество людей, которые борются за нравственность. Не так надо за неё бороться. И, вообще, то, что сейчас называется нравственностью, ею совсем не является.

– В спектакле «Это все она», поставленном по пьесе современного драматурга Андрея Иванова об отсутствии взаимопонимания между мамой и сыном, а также о трагической роли социальных сетей, вы играете одну из главных ролей. Вам тяжело далась эта роль?

– Играть на сцене вообще трудно, а эта роль особенно сложная. Но никаких совпадений с взаимоотношениями в моей собственной семье, к счастью, там нет, хотя в подростковом возрасте почти все переживают какое-то недопонимание. Кроме темы мамы и сына, там много еще дополнительных поворотов сюжета. Например, история переписки в социальных сетях, когда виртуальное пространство засасывает человека и он перестаёт жить реальной жизнью. Феноменом такого общения является то, что в сети не стыдно сказать то, что никогда не скажешь, глядя в глаза. Там еще есть одна тема, которую мы пытались изобразить максимально деликатно, это преображение моей героини. Она потеряла мужа, и от внутреннего одиночества начинает как бы по-женски относиться к тому персонажу, который на самом деле является её сыном. Сама себя обманывая, она вступает с ним в почти любовную переписку. Финал спектакля мы сознательно оставили открытым, чтобы каждый сам для себя решил, чем все это закончилось.

– На этом спектакле присутствует почти одна молодежь, что нехарактерно для современного театра. Это является показателем и успеха, и ответственности. Как реагирует зал на эту пьесу?

– То, что приходит молодёжь, очевидно является крутым результатом нашей работы, но мне особенно нравится видеть в зале родителей с детьми. Хотя этот спектакль местами настолько резкий, что не все на него реагируют адекватно. Был случай, когда человек встал, демонстративно вывел сыновей из зала с криком, адресованным мне: «Заткнись!» Причем, что интересно, в зале присутствовала вся его большая семья – кроме него, мать и двое сыновей. Они все одновременно покинули зал, но потом мама со старшим сыном вернулась, а он с младшим, наверное, уехал домой.

– Каково было вам находиться на сцене в этот момент?

– Когда кто-то кричит оскорбления из зала, это, естественно, малоприятно, но в этом спектакле задумана форма моего общения с залом, и поэтому я вступила с этим мужчиной в диалог, прямо со сцены, я сказала: «Не волнуйтесь. Если вы хотите выйти, вы можете это сделать, мы подождём». Он ответил: «Заткнись!» и вышел.

– Вы считаете это творческой победой, значит, вы попали в ту самую болезненную точку?

– Не уверена, что это так, ведь он ушёл с ощущением собственной правоты. Успех был бы, если бы мы смогли что-то поменять. Хотя были и прямо противоположные случаи. Люди задумывались и начинали иначе общаться со своими близкими.

– Режиссером этого спектакля является ваша мама Елена Бутенко-Райкина, как вам работалось под руководством собственной мамы?

– Нам сложно работать вместе, и мы мучаем друг друга. Сильно. Но при этом между нами существует такое взаимопонимание, что мы готовы это терпеть ради результата. Мы очень болезненно реагируем друг на друга.

– Вы плакали, когда репетировали?

– Нет! Я ей такого удовольствия не доставлю. Шучу, конечно. Был один момент, когда я была близка к слезам, репетиция проходила нервно и болезненно. Мама меня раздражает, я раздражаю её. Ей кажется, что я делаю что-то оскорбительное для нее, а мне кажется, что она многое делает неправильно. И при этом мы бы с радостью поработали ещё вместе. Перекрестились и опять ступили бы на этот сложный, тернистый и нервный путь. У нас с мамой и за пределами сцены взрывоопасные отношения. Мы с ней очень друг друга любим, друг без друга жить не можем, но и вместе не можем тоже. Между нами острые, «бескожные», оголённо-нервные отношения. Если что-то делает чужой человек, реакция может быть совершенно иной, а в случае близкого человека взвиваешься до потолка в одну секунду.

– Летом 2022 года состоялась премьера пьесы «Гроза» в «Сатириконе», и это прочтение в корне отличается от того, как мы это проходили в школе. Самую знаменитую драму Островского про изменившую мужу жену Константин Райкин поставил «хулиганским способом», смешав жанры, времена, языки, конфессии и музыку. Вы в этом спектакле играете роль Феклуши, чем она вас «зацепила»?

– Эта роль родилась неожиданно. Мы были распределены с Женей Абрамовой на Феклушу в состав. Должны были играть ее по очереди. И вдруг Жене пришла в голову идея, чтобы нас было двое одновременно, эдакое двухголовое чудовище. Мы играем узнаваемый тип людей, которым постоянно что-то надо, они подглядывают, подслушивают, ищут свою выгоду. Они за глаза говорят одно, а в глаза иное. Такие лицемерные люди часто прикрываются какими-то возвышенными вещами типа религии и нравственности.

– А как вам работается с Константином Аркадьевичем?

– У нас с папой совершенно другие отношения, чем с мамой. Они гораздо спокойнее. Мы довольно редко ссоримся. Но работать с ним очень сложно, как и с любым хорошим режиссёром. Он ужасно требовательный, дотошный, останавливающий на каждом шагу, требующий сыграть так, а не по-другому. Ему всегда неостро, ему надо всё больше, ярче. Пока ты не сделаешь это так, как надо ему, он не пойдёт дальше. Это неудобство с ним испытывают все артисты, не только я. У каждого режиссёра есть свои особенности, которые терпят те актеры, которые его любят. Или не любят, но терпят, потому что ценят его талант. Единственное, что отличает мою работу с Константином Аркадьевичем от всех остальных артистов, что он ко мне всегда более требователен, хотя пытается быть объективным. И это прекрасно. Нет ничего хуже, когда родственные связи застилают глаза, мешая объективной оценке. Когда делают какие-то поблажки родственникам, это очень плохо. Я бы так не хотела.

– Вы можете внести какие-то свои правки и предложения в процессе работы?

– Я очень послушная артистка. Даже слишком, наверное. Но если есть какие-то встречные предложения, их всегда можно высказать. Другое дело, что он может их послушать и сделать по-своему. И это его право, поскольку всё-таки он режиссёр. Но, в отличие от мнения, которое о нём бытует, на самом деле Константин Аркадьевич – добрый, простой, адекватный и слышащий. Он готов разговаривать со своими артистами, готов к диалогу и предложениям. Другое дело, если ему эти предложения не подходят и если он уверен, что прав, то тогда будет настаивать и требовать, чтобы это было выполнено.

– Константин Аркадьевич как-то сказал, что актёр должен быть «дураком», так проще работать. Он искренне так думает?

– Это не так, он явно кокетничал. Папа любит умных артистов. Просто бывают случаи прекрасных глупых артистов, которые не понимают, что делают, но делают это гениально. Умным артистам часто мешают мозги, трудно себя отпустить, и мыслительный процесс не останавливается. А в чём-то мозги очень помогают, все бывает по-разному.

– Полина Райкина – умная актриса, ей это сильно мешает?

– Мозги мешают очень. Почти всегда, за редким исключением, глупый артист – бесстрашный артист, ведь мозги – это куча сдерживающих центров. Я – жуткая трусиха, ужасно боюсь репетировать, пробовать, насколько возможно, я всегда стараюсь продлевать «застольный» период, когда просто можно разговаривать. Вот это я умею делать отлично! А после этого надо выходить на сцену и что-то наконец делать, и вот этого момента я жутко боюсь. К счастью, еще есть прекрасные умные артисты, которые бросаются во что ни попадя просто потому, что они смелые. А я настоящая трусиха, которая пытается оправдать свою трусость умом. Еще в институте мне говорили: «Отпусти себя, не думай». Над спектаклем ведь можно работать по-разному. Можно настроиться, освоить техническую часть, а потом наполнить ее собой. А бывает работа в форме импровизации, когда ты существуешь как бог на душу положит, ничего не продумывая заранее. Мне это очень трудно дается. Константин Аркадьевич работает первым способом. И поэтому для меня он удобный режиссёр, несмотря на все нюансы.

– А Елена Бутенко-Райкина как работает?

– Она дает чуть больше свободы, хотя тоже очень внимательна к форме. Я человек, пришедший из танцев, мне лучше «выучить ноги», а потом наполнить это своим содержанием. Если у тебя есть душа, она прорастёт через любую жёсткую форму. Когда мне позволяют полную свободу, я всегда задаю вопрос: «А зачем она мне? Я не знаю, что с ней делать?». Не знаю, куда идти, что говорить. Все это мне проще придумать заранее, но я учусь импровизировать. Для меня трудно полагаться не «на голову», а на интуицию и свою природу.

– У вас не возникает желания попробовать себя в режиссерской ипостаси?

– Я артистка и настаиваю на этом, но я преподаю, ставлю со студентами отрывки, и поэтому эта грань немного стирается. Когда ты делаешь педагогический отрывок, ты всё равно являешься почти режиссёром. Я делала дипломные спектакли со студентами уже дважды и сейчас буду делать ещё два. Так получается, что сама жизнь меня толкает к этому. И мне это очень интересно. Однако я убеждена, что профессии режиссёра и педагога отличаются друг от друга, потому что, когда я делаю дипломный спектакль в качестве педагога, основной моей целью является желание максимально раскрыть студента и помочь ему проявиться на сцене, а у режиссёра цель – раскрыть произведение и поставить спектакль. Если сравнивать себя с настоящими режиссёрами, то я себя режиссёром назвать не могу. А если сравнивать себя с большим количеством шушеры, которая ставит спектакли, то я точно режиссёр, я могу сделать лучше, грамотнее, креативнее и художественнее многих. Просто очень много дилетантизма и отсутствие элементарных профессиональных навыков. Я смотрю на это и думаю: «Господи, если эти люди ставят, то почему не ставлю я? Я могу сделать лучше». Но если я себя сравниваю с людьми, которых я действительно считаю настоящими режиссёрами, тогда думаю: «Нет, ребята. Я, конечно, могу поставить спектакль, но режиссёром я себя не считаю».

– У режиссёра есть цель понравиться зрителю?

– Разные режиссёры вам по-разному на это ответят. Ну, я-то думаю, что да. Хотя есть много режиссёров, которые говорят: «Нет, зритель – это неважно». Хочется спросить их в ответ: «Зачем тогда вы их пригласили, если они вам не важны?» Я не поддерживаю такой подход. Основная цель режиссера – это поставить спектакль, показав новый взгляд на произведение, а артист ему нужен как средство достижения этой цели.

– Сейчас время турбулентности во всем, включая театральное искусство. Что происходит в «Сатириконе»?

– В «Сатириконе» идет стройка, которая длится уже семь лет, у театра нет дома, и это очень печально со всех точек зрения. Нам очень тяжело финансово, и спасибо «Планете КВН» и другим площадкам, которые помогают выжить в таких условиях. Я не знаю, какой бы ещё театр смог все это преодолевать. У нас особая команда людей, которые очень дорожат друг другом, Константином Аркадьевичем и театром, которые, несмотря на эти бесконечные трудности, не разбежались, а продолжают бороться за то, чтобы театр был. Театр – это не стены, хотя, если бы стены все же появились, было бы очень неплохо. Несмотря ни на что, мы продолжаем существовать, репетировать, выпускать новые спектакли. Это, кажется, единственный театр в Москве, из которого никто не уехал, ни один человек. Это необъяснимо с точки зрения логики, но факт. – Что говорил на сборе труппы в начале этого сезона Константин Аркадьевич? – Там были объявлены планы театра и сказано, что нам всем надо быть сильными и стойкими. У театра есть планы, мы репетируем и выпускаем спектакли, и это самое главное.

– Театральные актеры нередко совмещают работу в театре со сьемками в кино, в ваших творческих планах это тоже присутствует?

– Моё отношение к кино и к людям, которые его снимают, сильно изменилось по сравнению с тем, что было раньше. Когда я только окончила театральный институт в 2007 году, у нас снимались очень плохие сериалы. Все артисты тогда негласно делились на артистов, которые снимаются в сериалах, потому что они продались, и на артистов, которые принципиально этого не делают. Тогда слово «сериал» было почти ругательством, поэтому тогда я от этой работы отказывалась и сформировала, думаю, о себе мнение как о человеке, который всегда отказывается. К тому же в то время у меня был очевидный приоритет в сторону театра, мне казалось, что театр – это творчество и искусство, а кино – полная фигня. Кстати, возможно это было связано с тем, что я не попадала в то время к хорошим режиссёрам в стоящее кино. Сейчас моё мнение на этот счёт сильно изменилось. Полностью поменялось кинопроизводство, сейчас снимают много очень хороших сериалов, в которых сниматься не стыдно, а, скорее, почетно. И артисты, которые работают в кино, талантливые и профессиональные. Я стала к кино относиться с гораздо большим интересом и вниманием.

Недавно я снялась в сериале, который, надеюсь, получится очень крутым. Потому что там отличное всё – сценарий, актёрская команда, режиссёр и оператор. Там большая роль, но второстепенная, в главной роли я пока не снималась ни разу. И я очень надеюсь, что это изменится. Как человек, всё анализирующий, я понимаю, почему так происходит. В главных ролях часто снимаются люди героической внешности, хотя сейчас, к счастью, это меняется. Раньше были иные критерии – славянское стандартное лицо и опыт, которого у меня маловато. Я учусь себя чувствовать комфортно перед камерой. В театре всегда понимаю, как я играю – хорошо или плохо. А в кино я вообще ничего не понимаю. Я что-то делаю, но очень вслепую. То есть я не чувствую себя там уверенно. Самой снять кино я вообще не могла бы, по крайней мере, пока. Поэтому сейчас моя задача – сниматься в кино как можно больше, чтобы приобретать опыт, чувствовать себя комфортнее и увереннее, и уже дождаться своих главных ролей, а не только второстепенных.

– Мы с вами общаемся в Высшей школе сценических искусств, основанной Константином Райкиным, по дороге к ней я прошла «Райкин Плаза», через дорогу – театр «Сатирикон», как вам живется среди всего этого?

– «Райкин Плаза» вообще не имеет никакого отношения к моей семье. Многие ошибочно думают, что мой отец бизнесмен. А это только фамилия, которую разрешено использовать в обмен на то, что была построена Школа. Я ношу эту фамилию, потому что у меня великие родители, великий дедушка. Поэтому эта фамилия известна. Я всегда это понимала. Меня так воспитывали. Это не мои заслуги, а их. Для того чтобы я могла гордиться этой фамилией, она должна ассоциироваться со мной. Папа такой же, он никогда не приписывал себе заслуг своего отца. Мало того, наоборот, это большее испытание – сделать так, чтобы оценили именно тебя. Папе семьдесят лет, но некоторые до сих пор называют его сыном Райкина. Я слышала такое не раз.

– Вам становится обидно, когда говорят – дочка Райкина, внучка Райкина?

– Неприятно, но сильно рефлексировать по этому поводу бессмысленно, так будет всегда. Я никогда в жизни не пользовалась своей фамилией. И мне кажется, что у детей знаменитых людей, которые пользуются своей фамилией, отсутствует самолюбие. Если бы меня куда-то взяли, потому что я чья-то дочь, то это было бы для меня ужасно унизительным. Но при этом я понимаю, что всегда будут люди, которые так про меня думают, и с этим нельзя ничего поделать. Я работаю в театре у папы, но это ничего не значит. Он никогда и ни за что не даст мне роль, если я её не заслуживаю. Папа скорее десять тысяч раз подумает, может, стоит её дать кому-то другому, и только, если поймет, что выхода другого нет, отдаст ее мне. Кстати, он никогда не предлагает меня другим режиссёрам. Мало того, были случаи, когда папа отговаривал давать мне роль. Он тоже всё время боится этого блата. Как-то Юрий Бутусов хотел мне дать роль, а папа его предупреждал: «Юра, подумай, она может не справиться, и все будут думать, что это потому, что она моя дочка». 
]Вот Гоша Мнацаканов недавно начал ставить новый спектакль. И Константин Аркадьевич, узнав, что я там репетирую, сказал: «Гоша, вот у тебя там актриса занята – Полина Райкина, если вдруг передумаешь, то это не проблема». Гоша мне это потом сам рассказывал. «Ты мне не помогаешь, но хотя бы не мешай!» – подумала, услышав об этом. Мне повезло, что Гоша очень открытый и прямой человек, поэтому он ответил: «Константин Аркадьевич, вы что, думаете, я карьерист? Вы думаете, я взял её потому, что хочу вам как-то угодить?». 

Я никогда в жизни ничего не делаю с папиной подачи и даже, наоборот, преодолеваю его излишние страхи на эту тему, но при этом всегда будет процент людей, уверенных, что я играю какие-то роли, потому что я его дочка.

Автор
Марина ХИЛЬКЕВИЧ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе