Правила свободы. Интервью с Яном Фабром

Ян Фабр эстетизирует человеческое тело по иному, нежели его учителя, фламандские и валлонские художники. Он придумал заниматься спортом на сцене, в стиле ироничного кабаре. Его спектакли более концептуальны, чем театральны. Человек, всю жизнь делающий объекты из скорлупок жуков-златок, рисующий огромные полотна ручкой Bic, ставящий рекорды выносливости своих артистов – делает универсальный новый театр, синтезирующий всевозможные искусства и, как ни странно, понятный широкой публике. Понятны, прежде всего, саркастичные метафоры свободы, прямо выраженные речёвками и непрерывным фитнесом четырёхчасовых «Бельгийских правил». Понятна иллюстративность живых сцен о достижениях фламандской школы живописи. Фабр как будто вернул технократическую публику к временам, когда фламандцы добавляли человеческую кровь и кости в краски, достигая коричневых и белоснежных оттенков. Он и сам начал живописать собственной кровью в 1977 году.

Он похож на возможного предка и тёзку Жан-Анри Фабра (1823-1915), знаменитого исследователя насекомых, создателя науки энтомологии и друга Чарльза Дарвина. Наверное, тем похож, что оба не признают теорию эволюции. Виды живых существ не создаются «естественным отбором», а новые виды театра не создаются борьбой с классическим психологическим театром. Актёры Фабра как будто вернулись на стадию древнего театра и даже «древнего человека». Можно выдвинуть гипотезу о существовании древнегреческого «агона» в нынешнем контексте.

…Сущность государства сугубо театральна и проявляется в государственных переворотах, всегда имеющих некий сценарий, инсценировку событий, отвлекающих внимание населения от сверхзаконного, насильственного «государственного интереса». Этот интерес – искусство управления населением ради сохранения государства. То есть на место прямого управления богами в мистериях, и опосредованного управления царскими и жреческими кастами в древнем и средневековом мире пришёл таинственный «государственный интерес», впервые описанный Тацитом. А с 15 века окончательно править людьми стало нечто, называемое государством. Тогда и возник новый театр, наследник мистерий, имеющий в себе новый управляющий интерес. Этот «театральный интерес» можно назвать «новым катарсисом», отвлекающей от реальности силой, позволяющей зрителям накопить тонкие энергии чистого восприятия. Ради чего? Ради более полного погружения в исследование реальности. В этом смысле театр даёт возможность отстранять беспокойство и ужас бытия кардинально иным, ненасильственным способом, несравнимо с тем, как это делает государство в своих пьесах «безопасности населения на охраняемой территории». С одной стороны, весь наш планетный живой биос, за неимением богов, стал правящим. Например, биологи явно обожествили ДНК, а политики – государственный интерес, прячущийся за безопасность жизни. С другой стороны, это тюрьма.

И здесь Ян Фабр показывает существенную, вновь оживаемую, подсмотренную у «спорта высших достижений» олимпийскую мистерию актёров-спортсменов, захватывающих публику генерацией единственно оставшейся для восприятия энергией. Это олимпийская энергия «агона». Мы смотрим специальным, театральным зрением, замечая странную действенность спектаклей Фабра. Агон имеет смысл агонии, но в предельной концентрации олимпийского состязания. Спортсмен находится в состоянии «трансперсональности», то есть в инициатическом состоянии на грани выхода из тела. Трансперсональность это термин психолога Станислава Грофа, удачно применённый востоковедом Евгением Торчиновым для исследования некоторых древних традиций, шаманизма и даосизма. Этот термин отлично бы вписался в исследования Мишеля Фуко.

Итак, понятен нынешний абсолютный пиетет миллиардов телезрителей перед спортсменами. То, что для древних мистерий было «высшими достижениями», стало непонятно уже со времён распада Римской империи, но «спортсмены высших достижений» есть нынешнее название инициируемых. Итак, если иметь в виду такую гипотезу, понятен смысл обновления театра Фабром, на пути вглядывания в древние вещи. Он управляет зрителями путём суггестивного влияния тренированности своих артистов. «Гора Олимп», 24-часовой забег фавнов и вакханок, главная премьера (2014) мирового театра в указанном выше смысле. То есть аспект спортивного изнурения артистов, оказывается, действует сильнее всех возможных видов эротического возбуждения, демонстрируемых обнажёнными актёрами. Нет, понятно, что в древних дионисийских оргиях это было неразличимо, но сейчас всё изменилось. Что же касается Яна Фабра как человека, то он чрезвычайно прост, внимателен и обаятелен в общении, и сугубо практичен в понимании древнего мира и применении греческих мифов в театре. 

  Вот о чём удалось поговорить:


– Какое событие, впечатление детства наиболее важно для вас. Каков детский импринтинг, продолжающий действовать на вас и сейчас.

– Помню момент, когда мы жили в деревне рядом с Антверпеном. У нас был дом, мой отец отправился на работу, а мама болела. Мне пришлось отправиться в аптеку за таблетками, а на улице, где мы жили, совершенно не было света. Я брёл до аптеки в полной темноте. Мне было пять лет, и было настолько страшно, что я начал насвистывать мелодию. Это помогло мне взбодриться. Наверное, это присутствует в моих работах – страх и бодрящее чувство, помогающее быть храбрым. И другое важно. Если честно признаться, мама и папа были очень красивы и сексуальны.

– Очень интересно, расскажите ещё о родителях, какие они и чем занимались.

– Они были совсем разные. Мама была очень богатой и говорила на французском языке. Она переводила мне Рэмбо, Бодлера, Верлена. Отец был бедным коммунистом. Помню, что мама всегда читала мне сказки, переводя с французского, а папа водил в зоопарк, чтобы я делал зарисовки с животных. Я был назван в честь дедушки, который был очень хорошим художником. Когда я к нему приходил в гости, он обкладывал меня альбомами Рубенса, Брейгеля, Босха и Ван Эйка, учил делать скетчи, небольшие зарисовки. У него было много книг о животных и книг другого Жан-Анри Фабра, энтомолога 19 века. Огромное количество рисунков насекомых и животных в этих книгах стало основной мотивацией моей работы.

– Вы как будто реализовали мечты нашего писателя Владимира Набокова, знатного энтомолога. Сколько крыльев жуков вы использовали 15 лет назад для огромного панно «Небеса восхищения» (Heaven of Delight) в королевском дворце в Брюсселе?

– Для королевской семьи я работал четыре месяца, составляя тела двух миллионов жуков-скарабеев, которых удалось насобирать в отходах кухонь азиатских ресторанов. Я сделал огромную сине-зелёную мозаику, завораживающую золотисто-голубыми оттенками, отражающую и преломляющую свет. На этой работе есть много отсылок ко времени бельгийской колонизации Конго. Мы воевали и убивали из-за денег, приносимых продажей ресурсов Африки. Картина красива потому, что скорлупки жуков дают невероятные переливы оттенков, и пока вы перемещаетесь, задрав голову, отражение света меняется, от цвета голубого к зелёному, золотому, оранжевому. Королева Паола одобрила работу, и это имеет политическое измерение и масштабы. Потому что в этом полотне я осветил все истории и проблемы Бельгии.



– В Эрмитаже на прошлогодней выставке настоящий фурор и беспокойство произвели ваши подвешенные на крюки чучела собачек. То есть чучел животных в мире огромное количество во всех городах и музеях, но вы исполнили некий тревожащий людей жест. Ваши инсталляции концептуальны на уровне жеста?

– Прежде всего, скажу, что животные для меня – лучшие из врачей природы. Будучи художником, я чувствовал необходимость раскрыть красоту животных для людей. Те люди, что остро реагировали на выставку в Эрмитаже, были представителями организаций, ратующих против жестокого обращения с животными. Эти радикальные организации никогда не прислушивались к искусству, не желают ничего слышать со стороны искусства. Чучела для выставки в Эрмитаже делались из животных, выброшенных людьми из домов и погибших на шоссе. Инсталляция была криком о том, как люди поступают с домашними животными.

– Последние два года московские театралы разговаривают только о 24-часовой «Горе Олимп», настолько эта вещь поразила даже на видео. Мы видим, что герои древнегреческих мифов и трагедий Дионис, Эдип, Медея, Антигона, Электра, Одиссей, Аякс, Агамемнон, Геракл выглядят не древними, а понятными, современными людьми.

– Конечно, все греческие мифы написаны о нас с вами.  Например, универсальная история о Медее выглядит семейной бытовой трагедией. История Медеи происходит в настоящий момент в Сирии, ведь матери не хотят отпускать детей на войну. Все мифы легко можно увидеть в историях, происходящих в наше время.

– Ваши артисты подобны спартанцам и древнегреческим скульптурам, воспевающим обнажённое тело. Вы революционер, взламывающий театральное ханжество?

– Конечно, это ломает многие абстрактные взгляды на театр, ведь моя работа есть прямое исследование человеческого тела. Уже 40 лет человеческое тело является объектом и субъектом моего исследования. Я исследую кровь, сперму, слёзы, скелет, кожу, мышцы, мозг и разум. Когда мы говорим о человеческом теле, мы говорим о голом теле, данным нам Богом. И это поистине прекрасно, красиво, нескрываемо.

– Ваш пышный Дионис похож на героя Франсуа Рабле: человек-обжора, заставляющий весь пантеон греческих богов и героев плясать под свою дудку, то есть испытать все возможные для человека удовольствия.  

–  Нет, совсем далеко от Рабле. Это Бахус с картин Рубенса в Эрмитаже. И картины Рубенса, и «Гора Олимп» – карнавал, празднование жизни. К тому же не забудьте, у нас два Диониса, расположенных в разных направлениях времени. Дионис-мужчина представляет прошлое, а Дионис в образе женщины показывает будущее.

– В «Горе Олимп» много буквального сырого мяса. К тому же акторы занимаются любовью с растениями. Символизм этих сцен понятен. Но есть ли в человеке что-нибудь, кроме растения и животного?

– Во всех моих работах, не только в спектаклях, но и картинах, я использую перевоплощение человека в растение, а растения в человека. То же происходит и с животными. В моём театре артисты не играют кого-то, они играют что-то. Они не стремятся превращаться в кого-то другого, они должны показать не человека, а другие, ближайшие миры живой природы. В этом и есть метаморфоза и трансформация.  



– Артисты вашего театра очень тренированны, и когда смотришь сцены «Горы Олимп», приходит мысль – да это похоже на Олимпийские игры, перенесённые в театр. У греков есть понятие «агон», состязание на пределе сил. Может, телесные усилия на пределе выносливости, то есть олимпийская агония вызывает особый тип катарсиса, не трагедийного, не драматического?

– Наше представление идёт 24 часа, представление о смене дня и ночи. А у древних греков представление Диониса занимало три дня и три ночи. У нас никто из зрителей не уходит в течение 24 часов, они присутствуют в зрительном зале или спят, но даже во сне каким-то образом разделяют телесное напряжение, расслабление, эмоции и чувства артистов. Экстаз артистов движет катарсисом зрителей, а агония это понятие не совсем из области эстетического. Экстаз, а не агония.

 – Вы художник, гордость Бельгии, тщательно заштриховываете листы шариковой ручкой Bic. Эти трудоёмкие  графические работы поразили меня в Эрмитаже и напомнили о нашем универсальном театральном деятеле Дмитрии Пригове, писавшем картины шариковой ручкой. Он это объяснял «художественным симптомом», необходимостью экстатически изживать непрерывной штриховкой внутренние проблемы.

– О Дмитрии Пригове не слышал, но посмотрю его картины. Я тоже штрихую, используя огромное количество линий, десять тысяч линий на лист, чтобы достичь объёма, тональной структуры радикально синего цвета. Я ставлю задачу передать не только объём, но отношения между скульптурой, изображением и действительностью. Так что с цветом я работаю двумя способами – поверхности жуков-скарабеев дают призматические, плавающие  цвета, а индустриальная паста ручки bic фиксирует весь объём синего, фиолетового и зёленого цвета, что чрезвычайно привлекает. 

– Что, по вашему, происходит на центральном шоу фестиваля «Территория», вашем спектакле «Бельгийские правила/Бельгия правит»?

– Прежде всего, это свод, список правил. Судя по названию «Бельгия правит» это чрезвычайно ироничная история. Чем и как может править столь мелкая страна? Бельгия никогда не правила миром, никогда не имела  армии и экономики, важной для мира. Так что это в жанре критического посвящения родной стране, о том, что значит быть бельгийцем. В Бельгии самое лучшее пиво в мире, и мы празднуем это на сцене. У нас лучший шоколад и мы празднуем это. Картошка фри не была изобретена во Франции, она наша, бельгийская, она как паста для итальянцев. И это мы празднуем, потому что у нас телесно, драматически присутствует на сцене живопись Рене Магритта, Яна ван Эйка, Питера Брейгеля, Фернана Кнопфа, и других мастеров. Бельгия никогда не была мощной страной, не имела власти, однако эти картины изображают силу, оккупировавшую Германию, Данию, Францию, Англию, Италию, Испанию, всех.

– Судя по всему, вы иронично относитесь вообще к человечеству?

– Да, ирония типична для любого бельгийца. Единственное его оружие это способность трезво анализировать ситуацию с улыбкой на лице.

 

Фото: Дмитрий Лисин

Поделиться