Римас Туминас: «Театр – это дом отпущения грехов»

Нынешней осенью спектакль Театра им. Вахтангова «Евгений Онегин» вновь совершил большое турне, став хедлайнером фестиваля в китайском городе Учжэнь.

Древний городок на воде, именуемый китайской Венеций (120 км от Шанхая) на время стал центром театрального мира, поскольку свои лучшие спектакли здесь показали театры Литвы, Ирландии, Китая, Румынии, Германии, Бразилии, Австралии и многих других стран. Но открывать фестиваль довелось постановке Римаса Туминаса, поэтому наш первый вопрос… 


– Римас Владимирович, среди всех спектаклей фестиваля именно ваш «Евгений Онегин» установил абсолютный рекорд, поскольку билеты на него были проданы за 15 минут. Российский посол говорит, что cекрет тут прост: китайцы хорошо знают Пушкина и… Римаса Туминаса…

– Оказывается!

– Разве вас это удивляет? Ваше имя звучит по всему миру.

– Когда мне об этом сказали, я начал вспоминать свои предыдущие поездки. Приезжал «Маскарад», были гастроли Малого театра Вильнюса в Пекине. Думаешь: ну и что? А оказывается, ничто не проходит бесследно. Они всё рассматривают в объеме, анализируют, изучают каждое слово, каждую мысль. И в этом – их преимущество.

– У нас не так? 

– Иначе. Недопоняли, не разобрались – не страшно, пропускаем. Не углубляемся. А они нет. Должны понять, что означает эта мысль или эта метафора. О чем нам сказали? Что имелось в виду? Требуют разъяснений.

У меня такое впечатление, что китайцы вечно учатся. Учатся и учатся познавать жизнь, переводить увиденное в понятный им театральный язык. Это интересно очень.

– Ваш «Евгений Онегин» объехал пол мира. А чувствуете, что в Китае к нему особый интерес? 

– На пресс-конференции да, почувствовал. Они много задавали вопросов, сравнивали китайский театр с нашей режиссерской традицией. Мне понравилось, что они ищут созерцания, много заботятся о поиске красоты и гармонии. Как искусство иероглифа, так же и театральное искусство должно быть, в их понимании, разносторонним, многогранным и, скажем так, не лишено глубины, филигранности мысли.

– Не перестаю удивляться: «Евгений Онегин» успешный спектакль, в ролях заняты настоящие мастера. Казалось бы, открывай занавес и играй. А вы все равно даже за несколько минут до начала продолжаете обсуждать с артистами сцены, предлагаете иные варианты. Это уже напоминает режиссерский джаз…

– Верно сказал очень. Правильно. Режиссерский джаз: когда внутри заданной темы появляются вариации. Возьму этот термин на вооружение. Сейчас жизнь спектакля только начинается: актеры освоили материал, пора импровизировать.

– Я знаю, что были гастроли, когда лично вы не могли сопровождать свой спектакль и в силу тех или иных обстоятельств оставались в Москве.

– Это страшно…

– Мучаетесь?

– Да, названиваю артистам или помрежу – проговариваю сцены по телефону, предлагаю попробовать новый вариант. Всё как в режиссерском джазе. Хороший термин.

– Но ведь при этом сам спектакль вы никогда не смотрите...

– Крайне редко смотрю. Бывает, поглядываю из-за кулис или слушаю трансляцию в кабинете. Если буду смотреть, то не выдержу, поскольку все время хочется что-то подправить, предложить иной вариант: а попробуй вот так-то…

Здесь нет ничего удивительного, потому что в классике вскрываешь один пласт за другим. Вдруг в одной из сцен, например, обнаруживаешь улыбку и хочешь, чтобы все участники спектакля взглянули на это твоими глазами. Порой в одной фразе находишь поворот и думаешь: как же это я раньше не обратил на это внимание? Опять начинается борьба, возникает зуд: надо исправить…

– Хочу вернуться к разговору о гастролях. Ваши спектакли беспрерывно колесят по миру. Скажите, а условия жизни в той или иной стране влияют на их восприятие?

– Влияют, конечно. В одной стране легче пробиваться к зрителю, в другой – сложнее. Но все равно пробиваешься.

В феврале мы повезем в Лондон «Улыбнись нам, господи». Британцы ищут в переводе игривость, надеются, что в постановке будет ирония. Очень тяжелое название как будто. Но они уже готовят зрителя ко встрече с этой историей, очень серьезной и непростой. Я тоже сказал им: не ждите отдыха и развлечений. Театр должен быть разным. Мы возили этот спектакль в другие страны. Он, конечно же, не похож на «Евгения Онегина» или «Дядю Ваню», но… послушайте, какие овации раздаются в конце спектакля. Нам аплодирует публика, к которой, мне кажется, мы пробились. В ней как будто бы что-то пробуждается, и эти мгновения самые ценные.

– Пушкиным пробиваться сложнее, чем Чеховым? 

– Да, потому что Чехов оказывает сильное влияние на средний класс, на тех, кто связан с провинцией. И вот сюда, для фестиваля в Китае, я думал, они отберут «Дядю Ваню» – сцены из деревенской жизни, поскольку весь Китай состоит из провинций. Но они попросили «Евгения Онегина», поскольку это – многонаселенное произведение. 

Как бы то ни было, Пушкин им тоже оказался близок. Я спросил: «Почему?» Они ответили: «Потому что Пушкин в своем романе говорит о провинции, обращается не к правящему классу, а к нам, простым людям».

Китайцы воспринимают русскую литературу, как провинциальную, где человек живет так же, как и они. Вот это нас объединяет: в литературе ощущают родственность через «лишнего» человека. И почему «лишний» становится важным. Я спросил: «А кто у вас лидер партии? Государства?» – «Не знаем. Но очень хорошая власть. Очень». – «Почему?» – «Разрешили работать».

Не «дали работать», а разрешили: давай, делай.

В этом плане Китай шагнул далеко вперед. Я, например, уже устал слышать, как 20 лет подряд у нас с экранов телевизоров повторяют: «Как помочь малому и среднему бизнесу» Да никак не помогай. Ты главное не мешай. Дай ему крутиться. Китайцы получили землю и счастливы.


В один из дней фестиваля Евгений Онегин прогулялся по древним улочкам Учжэня


– А в России вы часто встречаете счастливых людей?

– Да. Людей уединенных. В уединении находят счастье. Они отошли от политики и вообще от информации. Они освободились. И в этом уединении начинают созерцать. Другого выхода нет. Только уединиться, слушать себя, свой голос, свои нервы и ты обретаешь свободу, а следом и мир воспринимаешь иначе.

– Вам чувство счастья знакомо?

– Оно как теплая волна... Бывает иногда после премьеры вдруг ощущаешь прилив сил и энергии. Я называю это счастье меня гладит. Не вошло еще в сердце, не проникло, но… близко. Оно пришло как женщина – неожиданно. Погладила, ничего не сказала и отошла.

Правда, в этом спокойствии долго не живешь. Через мгновенье вновь начинаешь тревожиться: а что дальше? Cвои силы оцениваешь и вдруг обнаруживаешь усталость, и наплывает возраст, и возникает отчаяние, которое сменяется равнодушием: «А ты не обращай внимания. Обойди и всё». Такие голоса, как бациллы, проникают в сознание. Но читаешь роман, пьесу или наблюдаешь за людьми и всячески стараешься оттолкнуть от себя усталость и равнодушие.

Я часто вспоминаю, как герой Этуша говорит в «Цене» Миллера (фрагмент из спектакля «Пристань». – «Т»): «Я был молод. Алкоголь, женщины, что угодно... Только давай. Попробуй меня останови… Но жизнь остановила».

– Уж больно пессимистичный вывод… У вас-то жизнь кипит.

– Да, но в этом году пришлось пройти лечебный курс и потому задумался: однажды ведь пора будет вернуться в свой хутор, под березу, набрать газет и читать, что про тебя писали на протяжении творческого пути.

– Обычно не читаете?
– Редко.

– Как вы знаете, сейчас все очень ждут вашей новой работы. Определились с материалом? 

– Пока подбираю, ищу. Вроде бы есть что-то, но не могу быть уверенным…

– А от чего зависит выбор пьесы? 

– Боль должна быть. Тревога. Где ее адрес? Где эта тревога прячется? Нерв тревоги. Где ее точка нервная? И отсюда – путь к сценическому материалу, который актуален, «абсолютно про нас» и требуется как воздух.

– Скоро выйдет ваша премьера в Большом театре. Для вас есть разница между работой в опере и в драме?

– Разница лишь в том, что когда оперные артисты встречаются с режиссером, много лет проработавшим в драме, они жадно воспринимают все его указания – перенимают принципы работы.

– А лично вас, как художника, работа в опере обогащает?

– Само собой. В драме ты все время первый, вся ответственность лежит на тебе, а в опере есть дирижер, оркестр. Можно идти вслед за ними, опираться на их видение материала. Один мудрый человек мне сказал: «Если не знаешь нот, смотри на дирижера. Если дирижер талантливый, то по его жестам можно уловить тончайшие нюансы той или иной сцены».


Как хорошо! Какое счастье быть вторым. В опере я ощутил, что стал бы очень хорошим ассистентом: я хочу подчиняться дирижеру, как подчиняюсь в драме писателю, сильному, умному, прекрасному. Перед талантом я преклоняюсь всегда. Зависть? Да. Но она такая благородная. 


А если говорить о Театре Вахтангова, то материал подбирается с трудом еще и потому, что мне хочется подготовить новое поколение – тех, кто пойдет следом за Маковецким, Сухановым, Симоновым... С мастерами работать, конечно же, легче, потому что не надо затрачиваться на длительные разъяснения, мы друг от друга заряжаемся, но я говорю себе: «Нет, нельзя забывать про остальных. Ты должен растрачивать себя на молодых и начинающих».

В этом сезоне я закрыл нашу Первую студию, поскольку артисты выросли и требуется следующий шаг. С некоторыми мы расстались (это оздоравливает), многих перевели в труппу или взяли на контракт. Теперь наступает время нового этапа…

– На сборе труппы в этом году вы решили напомнить артистам о том, что «не бывает маленьких ролей». Иными словами, призвали молодежь соблюдать дисциплину. Неужели возникла в этом необходимость?

– Когда начали хорошо жить, почему нельзя жить еще лучше? Почему бы вообще не играть? Почему бы не сочетать работу здесь и на стороне?..

Да, к сожалению, просьб освободить от эпизода, найти замену в густонаселенную сцену, я стал получать все чаще и чаще. Возникли разговоры: «Почему я должен играть маленькую роль, когда меня ждут еще где-то?» Иногда идешь навстречу, понимаешь, что артисту предложили большую работу в кино и для него это шанс, но когда количество просьб переходит все мыслимые пределы, то приходится сопротивляться.

Репертуарный театр так устроен, что требует беспрерывной отдачи. Да, эпизод, возможно, играть не так интересно, как главную роль, но без этого нельзя. Нужен личный вклад и… «страдание»; требуется бесконечный поиск. Поэтому меня настораживают подобные просьбы. Значит готовы остановиться. Не сознательно, конечно, но это путь – в тупик. Надо двигаться через жажду познаний и недовольство тем, что ты уже сделал. Иначе не будет роста, не произойдет нужной реакции.

Я всегда говорю, что театр – это дом отпущения грехов.

Сегодняшний человек никак не изменился. Он такой же оскорбленный, униженный своей жизнью, как и персонажи Чехова или любого другого классика. Он вроде бы ни в чем не виноват. Но вот он родился, живет и ощущает, что уже виноват. Почему-то человек себя очень быстро винит. То ли неудачная жизнь, то ли что… И не может подняться в своей гордости. Творческая искра погасла, заел быт, началась рутина, которая не позволяет ощутить гармонию, отвлечься от суеты – взглянуть на небо, полюбоваться звездами, найти источники красоты. Вот это, мне кажется, важная тема в искусстве – каждый человек творец от рождения, но жизнь устроена так, что погасить искру проще простого.

Автор
ВИКТОР БОРЗЕНКО, УЧЖЭНЬ | ФОТО: АЛЕКСАНДРА ТОРГУШНИКОВА
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе