Еще аллюзия - 40 лет назад в роли поэта-дуэлянта на омскую сцену вышел Ножери Чонишвили, сразивший обаянием не только сибирскую, но и московско-ленинградскую публику. Режиссер-постановщик Александр Кузин оказался между Сциллой и Харибдой: он обязан был принять во внимание все эти "привходящие обстоятельства" и... абстрагироваться от них. Получилось.
Художник по костюмам Ирина Чередникова создала достойную театрального музея одежду персонажей с силуэтом, кроем, фасоном исторического платья XVII века, что добавило спектаклю изысканности органичного погружения в эпоху. Сценограф Александр Орлов использовал в постановке графический прием: вертикальные и горизонтальные черные балки, перманентно движутся под прямым углом, рассекая сценическое пространство, то "сжимая", то "расширяя" его. Но ход, увы, кажется слишком прямолинейным для поставленной режиссером задачи. Действие, наполненное филигранно выстроенными мизансценами, куда более прихотливо, не терпит прямоты. Эта прямолинейность, правда, с успехом компенсируется пульсирующей, не теряющей при этом мелодичности, музыкой Игоря Есиповича. Режиссер по пластике Иван Калинин (чемпион Европы по арт-фехтованию) сделал своих подопечных виртуозами. Фехтование здесь метафора словесных поединков, без которых немыслима пьеса Ростана.
Кузин выбрал из нескольких известных переводов вариант Юрия Айхенвальда, сделанный в 1964 году специально для "Современника". 50 лет спустя незаслуженно забытое поэтическое произведение обрело новую жизнь. Омичам удалось не только добавить к звучанию стиха новые ноты, но и заставить говорить скрытые голоса.
Наиболее неожиданен по трактовке образа своего героя Михаил Окунев - граф Де Гиш. Он не надутый спесью подлец, но знающий свою силу "человек власти". И понимающий бессилие перед бескомпромиссностью в бою и в любви: "Да, я могу понять чужую тягу к звездам. Но я для славы и для власти создан". В финальном акте актер очень лаконично передает гамму противоречивых чувств своего жесткого и умного героя: он ревнует Сирано, но не к Роксане, - к свободе: "Быть может, Удачней, чем моя, его сложилась жизнь. Как хорошо от сплетен, мелкой лжи Быть раз и навсегда спасенным".
Руслан Шапорин - Сирано де Бержерак играет героя харизматично и страстно, но без слащавости и пафосной позы. С неожиданной, но абсолютно точно возникающей среди любовных вибраций голоса жесткостью интонаций. Артист не боится пауз, лишь подчеркивающих насыщенность ритма. И не стремится избежать скороговорки, когда слова не поспевают за эмоциями. Его колотит от негодования, голос дрожит от ненависти и обиды на только что появившегося на сцене и в его жизни Кристиана. Но он обещал Роксане стать ему другом, и в буквальном смысле стиснув зубы выполняет это обещание, горько отмахнувшись от восхищения его очередным батальным успехом: "Что говорить о подвиге вчерашнем... Я большее сегодня совершил". Шапорин "транслирует" полифонию текста в амплитуде от кантиленности до колкого сарказма. Музыка стиха - как нельзя более точное определение его исполнения.
Златокудрая Роксана Натальи Рыбьяковой обворожительна и легковесна. Поначалу. Она как бы растет в течение спектакля, копя глубину к финалу. Рисунок роли выверен так, что после кульминации - гибели Кристиана Роксана не имеет права растратить страсть. И боль. Слезы над телом возлюбленного ничто по сравнению с бездной молчания в финале, когда Роксана цепенеет от узнавания, нет, не Сирано - правды. "Всю жизнь любила одного, И одного теряю дважды". Де Бержерак впервые говорит о любви от своего имени: "Я хотел промолчать, Это проговорилась любовь". От теплых звуков голоса, читающего письмо, у нее цепенеют руки, становится безжизненной маской лицо. Любящая и любимая женщина. Любящий и любимый мужчина. "Почему же так поздно!" До смерти осталось чуть-чуть. Слабеющий голос вдруг набирает стальную силу: "Я умру как солдат! Впрочем, нет - я умру как поэт!" Сирано во всполохах призрачного света сражается с невидимыми врагами - подлостью, предательством, трусостью. Финал поединка неизвестен. Во всяком случае - в премьерном спектакле Омской драмы.
Российская газета