«Вий» по-сигаревски: я только глазоньки тебе выковыряю
20 июня 2015 ● КП-Ярославль
Василий Сигарев поставил повесть Гоголя, отдав роль ведьмы, конечно, Яне Трояновой
В Табакерке в самом конце сезона, в июне, дали премьеру. Триллер по «Вию» Гоголя поставил режиссер Василий Сигарев, известный, думаю, всем по жестко-отрезвляющим фильмам «Волчок» и «Жить».
В Табакерке в самом конце сезона, в июне, дали премьеру. Триллер по «Вию» Гоголя поставил режиссер Василий Сигарев, известный, думаю, всем по жестко-отрезвляющим фильмам «Волчок» и «Жить».
Триллер по «Вию» Гоголя поставил режиссер Василий Сигарев.
Фото: сайт "Табакерки"
Гоголь по-сигаревски – это такой фантасмагорический Николай Васильевич, у которого на левом плече еще и Достоевский сидит-подмигивает, а из-под полы сам Сигарев мрачно выглядывает. Это его первый опыт на столичной театральной сцене, и он наверняка продолжится (ходит слух, что Сигарев и в «Гоголь-центре» что-то затеял), потому что Василий Сигарев и Яна Троянова – его актриса, муза, соратник, жена и ракета-носитель, как хотите – закончили уральский этап своей жизни и переехали в Москву.
Актеры в этой постановке заняты великолепные. Панночку, разумеется, играет Яна Троянова. Что, учитывая ее актерский послужной список, сразу избавляет режиссера от необходимости как-то специально прорисовывать ведьминскую суть гоголевского персонажа. Сигарев спокойно может сделать ее невинной жертвой изнасилования, что на самом деле выходит еще страшнее, потому что Троянова, когда надо, жути нагонит одним поворотом головы. Так что ей не надо, как гоголевской ведьме, биться в судорогах и летать в гробу. Она, например, просто подойдет к Хоме и попросит гвоздик, чтобы выковырять ему глазоньки - своих-то нет, а взглянуть на философа ей очень хочется.
Гоголь по-сигаревски – это такой фантасмагорический Николай Васильевич.
Фото: сайт "Табакерки"
Режиссер, конечно, написал свою, авторскую пьесу по «Вию», и Хома Брут (роль изначально писалась для Андрея Фомина) в ней банальный преступник. Его вина очевидна для зрителя и долго неясна ему самому. Большую часть времени он проводит в клетке - она же кибитка, она же спасенье от нечисти и она же его собственная внутренняя тюрьма. Днем в эту клеть Хому загоняют, а ночью он и сам лезет, прячась от воспоминаний и от мстительной панночки. А утренний крик петуха, хоть и загоняет панночку обратно в гроб, но несчастному Хоме облегчения не приносит – тут снаружи, днем, примерно такой же ад, как и в церкви. Да и происходит все в одной и той же декорации – три стены, обитые жестью, становятся по мере надобности и хатой сотника, и корчмой, и церковью. Везде сумрачно, как в романах Достоевского. А что до петуха – так не у всякого персонажа в этом спектакле такая сложная нагрузка, как у него. Кроме возвещения света и дня, он ночью символ похоти, насилия и смерти. Недаром в церковь заявляются четверо огромных черных петушиных демонов, с точащими голыми обезглавленными шеями. Но тут и днем от петухов не отделаешься, петух тут смыслообразующий персонаж. Мертвыми птицами набиты клети по стенам избы, их ощипывают, они висят на цепях, тут горилку закусывают яйцами, а вдовица в корчме, задрав подол перед Хомой, напоминает, что не зря, мол, в дом петуха первым пускают переночевать. Припоминается и языческий миф о том, что петух снесший яйцо, и есть дьявол. Яна Сексте как-то естественно соединяет две роли – вдову, охочую до секса, и омертвевшую душой бабу в очипке, вдруг неожиданно поющую в конце нежнейшую колыбельную, примиряющую, изгоняющую общий вирус насилия. Поражает Роза Хайруллина в роли сотника: скажем, выносит его, тщедушного, огромный немой казак в тряпке через плечо, как беспомощных младенцев носят, но в ком из них двоих власть, ты чувствуешь сразу.
И конечно же, ты ждешь Вия. Каким он будет - это же самая крутая интрига. Но здесь еще важнее – кто окажется Вием, самым страшным и жестоким судьей славянских поверий. Финал, весь в режущих глаз сполохах решен Сигаревым блестяще. Если подумать, то вполне в гоголевском духе, хотя и неожиданно для тех, кто хорошо помнит повесть.
Финал открыт. Хома наказан встречей с чудовищем, Халява утопился (его призрак приходит к Бруту), а что же третий насильник - ритор Тиберий Городец? Роль ритора досталась Павлу Табакову, который и завершает спектакль публичным чтением письма, где кается в рукоприкладстве и оправдывается: мол, не насиловал по малолетству и неопытности, потом садится за стол и смиренно ест яйцо. Кто знает, может, куриное, а может, не дай бог, то самое, с нечистым духом, что снес дьявольский петух?
Фото: сайт "Табакерки"
Гоголь по-сигаревски – это такой фантасмагорический Николай Васильевич, у которого на левом плече еще и Достоевский сидит-подмигивает, а из-под полы сам Сигарев мрачно выглядывает. Это его первый опыт на столичной театральной сцене, и он наверняка продолжится (ходит слух, что Сигарев и в «Гоголь-центре» что-то затеял), потому что Василий Сигарев и Яна Троянова – его актриса, муза, соратник, жена и ракета-носитель, как хотите – закончили уральский этап своей жизни и переехали в Москву.
Актеры в этой постановке заняты великолепные. Панночку, разумеется, играет Яна Троянова. Что, учитывая ее актерский послужной список, сразу избавляет режиссера от необходимости как-то специально прорисовывать ведьминскую суть гоголевского персонажа. Сигарев спокойно может сделать ее невинной жертвой изнасилования, что на самом деле выходит еще страшнее, потому что Троянова, когда надо, жути нагонит одним поворотом головы. Так что ей не надо, как гоголевской ведьме, биться в судорогах и летать в гробу. Она, например, просто подойдет к Хоме и попросит гвоздик, чтобы выковырять ему глазоньки - своих-то нет, а взглянуть на философа ей очень хочется.
Гоголь по-сигаревски – это такой фантасмагорический Николай Васильевич.
Фото: сайт "Табакерки"
Режиссер, конечно, написал свою, авторскую пьесу по «Вию», и Хома Брут (роль изначально писалась для Андрея Фомина) в ней банальный преступник. Его вина очевидна для зрителя и долго неясна ему самому. Большую часть времени он проводит в клетке - она же кибитка, она же спасенье от нечисти и она же его собственная внутренняя тюрьма. Днем в эту клеть Хому загоняют, а ночью он и сам лезет, прячась от воспоминаний и от мстительной панночки. А утренний крик петуха, хоть и загоняет панночку обратно в гроб, но несчастному Хоме облегчения не приносит – тут снаружи, днем, примерно такой же ад, как и в церкви. Да и происходит все в одной и той же декорации – три стены, обитые жестью, становятся по мере надобности и хатой сотника, и корчмой, и церковью. Везде сумрачно, как в романах Достоевского. А что до петуха – так не у всякого персонажа в этом спектакле такая сложная нагрузка, как у него. Кроме возвещения света и дня, он ночью символ похоти, насилия и смерти. Недаром в церковь заявляются четверо огромных черных петушиных демонов, с точащими голыми обезглавленными шеями. Но тут и днем от петухов не отделаешься, петух тут смыслообразующий персонаж. Мертвыми птицами набиты клети по стенам избы, их ощипывают, они висят на цепях, тут горилку закусывают яйцами, а вдовица в корчме, задрав подол перед Хомой, напоминает, что не зря, мол, в дом петуха первым пускают переночевать. Припоминается и языческий миф о том, что петух снесший яйцо, и есть дьявол. Яна Сексте как-то естественно соединяет две роли – вдову, охочую до секса, и омертвевшую душой бабу в очипке, вдруг неожиданно поющую в конце нежнейшую колыбельную, примиряющую, изгоняющую общий вирус насилия. Поражает Роза Хайруллина в роли сотника: скажем, выносит его, тщедушного, огромный немой казак в тряпке через плечо, как беспомощных младенцев носят, но в ком из них двоих власть, ты чувствуешь сразу.
И конечно же, ты ждешь Вия. Каким он будет - это же самая крутая интрига. Но здесь еще важнее – кто окажется Вием, самым страшным и жестоким судьей славянских поверий. Финал, весь в режущих глаз сполохах решен Сигаревым блестяще. Если подумать, то вполне в гоголевском духе, хотя и неожиданно для тех, кто хорошо помнит повесть.
Финал открыт. Хома наказан встречей с чудовищем, Халява утопился (его призрак приходит к Бруту), а что же третий насильник - ритор Тиберий Городец? Роль ритора досталась Павлу Табакову, который и завершает спектакль публичным чтением письма, где кается в рукоприкладстве и оправдывается: мол, не насиловал по малолетству и неопытности, потом садится за стол и смиренно ест яйцо. Кто знает, может, куриное, а может, не дай бог, то самое, с нечистым духом, что снес дьявольский петух?