Волковский. Иванов. «Замучили!»

Сегодня в Волковском театре состоится премьера спектакля «Иванов» по пьесе Антона Чехова. Постановка будет интересна всем, кто ценит элегантные сценические решения, тонкие нюансы психологических рисунков, аккуратные, но очевидные контрасты. Эта работа лишена экзальтации и излишней философичности. Но психологический драматизм действия не позволяет зрителю расслабиться ни на одно мгновение.

Обостренная Чеховым до крайности тема лишнего человека на сцене первого русского театра подана в интерпретации кризиса самоидентичности, лицемерия и шизофренического бреда. Лейтмотивом всего действия становится один месседж – «Замучили!» Здесь все мучаются сами и мучают окружающих – местами с некоторым даже сладострастием.

С удовольствием пристает к Иванову, лежащему на скамье в парке, Боркин. С тихим мазохизмом мучается от боли потерянной любви Сара, с легкой улыбкой глядя вслед Иванову и посылая ему фразы, когда он уйдет. Ждет, что он не ответит, и тогда можно убедиться в своей правоте и продолжать наслаждаться болью. А он, мучаясь необходимостью, возвращается и отвечает. Мучается граф – ощущением собственного скоморошества и приживальства. Мучается влюбленный в Сару и в желание наполнить мир правдой доктор. Мучается председатель земской управы от жениной тирании и рукоприкладства, и жена его мучается – у нее муж тюфяк и пьяница, а сосед ей 9 тысяч должен. Мучается старуха непонятной профессии на инвалидной коляске – ее, приживалку, не уважают, и в шулерстве уличили. Мучается Саша – от собственной жестокости и бездушия, которое она лицемерно скрывает. Но больше всех мучается сам Иванов – от всего окружающего сразу и сам от себя. Ему приходится тяжелее всех – раздираемый внутренними демонами, он явно сходит с ума. В особенно напряженные моменты фразы собеседников эхом отдаются в его голове, и за громом этого эха почти не слышно самой речи.

К слову, оформленные внутренние монологи вообще становятся частью спектакля, передавая состояние героя и его внутреннее действие. Правда, это касается, в основном, Иванова и Сары. Под напевы в своей голове нелюбимая жена и растворяется в небытии. Смешением голосов и звуков заканчивается и сам спектакль, причем некоторое время вся эта какофония слышится в полной темноте, в которой актеры покидают сцену.

Что же происходит с людьми? – вот, наверное, главный вопрос, терзающий героев и зрителя. «Что со мной?» – Иванов говорит это в ответ почти на любое к себе обращение, глядя на собеседника с глухим отчаянием и надеждой. И никто не может поставить ему правильный «диагноз». Да и не слушают его особо – у всех та же проблема.

Что происходит с Сашей, некогда якобы чутким и умным человеком? Эта Саша – злая, нетерпимая, эгоистичная. Способная сшить себе подвенечное платье из савана своей предшественницы – и эта метафора воплощена: Саша-невеста появляется на сцене из той же ямы, куда до этого опустилась, как в могилу, Сара. Саша не любит и не уважает ни своих родителей, ни самого Иванова. Любит она только свои желания. А желает она того же, что и все остальные – быть мучительницей и мученицей. Впрочем, последнее меньше, потому и грустна она перед свадьбой, и раздражает ее сам мучитель. Потому и речь ее груба и отрывиста, и взгляд жесткий.

Что происходит с Сарой, отрекшейся от себя самой ради недолговечной любви? То она полуголая бегает по саду, то застывает немым укором, то вдруг «прорывается» обвинениями, то демонстративно не замечает любви доктора, то победно обнимает мужа, когда Саша объясняется ему в любви. И почти всегда она молчит, слегка улыбаясь и застыв, как статуя.

Что происходит со всеми вокруг, с удовольствием обвиняющими Иванова в том, чем он никогда не был, что он никогда не делал, о чем никогда не думал? Такое впечатление, что эти обвинения – весь смысл общения с Ивановым. Его самого не слышит никто – он становится боксерской грушей. И начинает невольно вести себя именно так, как о нем говорят – сломленный, загипнотизированный злой чужой волей и несчастный от осознания собственной подлости.

По сути, мы наблюдаем, как главного героя методично доводят «до края». И он не способен оказать никому сопротивления. Даже единожды взорвавшись, он не доводит свою ярость до естественного выплеска – надо было бы побить обнаглевшего доктора, но Иванов уже не может. Давление окружающего мира настолько велико, что он всегда в уголке, всегда съежившийся. Никаких резких жестов, порывов, быстрых движений, лицо потерянное. Он словно сам растворяется в мире, где не находит себе места.

И вот он готов к самоубийству – и ему не дают даже спокойно застрелиться. Выстрелы звучат, кто-то даже падает... Но все живы, и Иванов, пошатываясь, отходит в сторонку. И непонятно, ранен он или нет. Он аккуратно и безнадежно ложится, посыпает себя листьями и затихает. Жив? Мертв? Неизвестно. Да и раньше-то не очень было понятно, даже ему самому.

В результате получается, что основная трагедия спектакля – увядание человеческих душ. Этот процесс оформлен в грустные ностальгические рамки: осенний сад, облупившаяся беседка, пастельные тона бежево-коричневой гаммы в одежде, в декорациях, реквизите. Яркие цветовые акценты режут глаз и работают на смысловой контраст. Как правило, это что-то чуждое, лишенное души или внутренней драмы. Чаще всего эти акценты расставлены в костюмах, которые, кстати, хотелось бы отметить особо. Костюмы в спектакле очень красивые, индивидуальные для каждого, кто находится на сцене, работающие на раскрытие характеров героев и, как уже говорилось, создание смысловых и сценографических контрастов.

Игра актеров также строится на контрастах: здесь нет ни одного похожего психологического рисунка, здесь тонкость уравновешивается свинством, здесь все, что может показаться смешным, страшно в своей недопустимости. Такова, например, сцена безобразной, чуть не дошедшей до драки ссоры картежника и старухи. Омерзительно чавканье, с которым поедается «кружовенное» варенье. Кошмарно швыряет мужу в голову бутылкой Зинаида Савишна – и этот жест потом «зеркалит» ее супруг, представляя, как в лицо жене полетят деньги: «прямо в лицо ей швырни!». Зеркальность – еще один прием создания драматургических связей. Зеркально отражаются мизансцены аппетитной трапезы «на троих» с мужскими сплетнями и последней – за тем же столом – рюмки Сары, узнавшей, что она умирает. «Зеркалят» опустившаяся в могилу Сара и поднявшаяся оттуда же Саша в подвенечном платье.

И со своими персонажами актеры справляются блестяще. В пьесе фактически нет центральной фигуры – зрителю предложено наблюдать мытарства каждой отдельно взятого героя. Среди них Иванов – единственный, на ком сходятся все ситуационные нити. Поэтому перед каждым из исполнителей стоит практически равная задача.

А впрочем, об этом трудно говорить – лучше прочувствовать происходящее самостоятельно. И может быть, узнать в ситуациях и характерах себя.

Страшно?

Фото: Театр им. Ф.Волкова

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе