Как хотите, но в словосочетании «летняя школа» заключена немалая доля абсурда: люди весь год вкалывали, но вместо того чтобы вкушать радости заслуженного отдохновения, одни вознамерились учиться, а другие – учить. Чего ради?
С педагогами вроде бы всё ясно. Они получают возможность поработать с материалом, который им самим интересен, не рискуя внести разлад в труппу, не заботясь о кассовости постановки и о том, насколько она будет вписываться в афишу родного театра.
Для «школьников» выгода тоже очевидна. Выбравшись из своей «глубинки», они могут посмотреть спектакли столичных театров, пообщаться и с мэтрами уровня Калягина или Додина, и с бунтарями типа Богомолова, порепетировать с признанными мастерами (в этом году мастерскую драматического театра вёл Григорий Дитятковский, а мастерскую современной пьесы – Игорь Лысов). То есть приобщиться к тому самому «достоянию республики», каковое в родных пенатах им практически недоступно. И в этом смысле не так уж важно, где эта глубинка географически расположена – в Орле, Кишинёве или Оттаве. Прекрасный прикладной опыт (к примеру, Павел Меликидис, сыгравший Гамлета на «школьной» сцене, вернувшись в себе в Грецию, был назначен на эту роль и в своём театре). Не больше, но и не меньше, ибо ясно же, что прорехи в базовом образовании летняя школа залатать не может. Но как бы ни был ценен этот локальный опыт для каждого из студиозусов, коих обычно набирается около 80, стоит ли ради этого огород городить?
Вопрос не праздный. Театр российский не лучшие времена переживает. Может, силы и средства с большей пользой употребить стоит? Артистов молодых и в родимом отечестве несколько тысяч, а уж в русских театрах за его пределами и того больше. Пока этих переучишь, новые подрастут: сизифов труд, да и только.
Но в том-то и дело, что не только. Школа, и ребята в этом практически единодушны, меняет привычное представление о самих себе и выбранной профессии. Молодой артист из альма-матер, стены которой трещали под напором новых идей и отчаянных экспериментов над собой, попадает в репертуарный театр, где эксперименты, как правило, не приветствуются, а новые идеи отвергаются с порога, ибо представляют потенциальную угрозу для механизма, отлаженного много десятилетий назад. Молодой задор в такой атмосфере гаснет довольно быстро.
Провинциальные театры в большинстве своём рисковать не любят: публика у них любому авангарду предпочитает крепкую традицию и на модные веяния не падка. Редкие исключения, известные искушённым театралам, только подтверждают это правило. А сгенерировать жизнеспособный симбиоз традиции с авангардом пока и у театральных флагманов не слишком-то получается. Однако менять-то что-то в сложившемся укладе необходимо, несмотря на то что пока не совсем ясно, как именно это делать. И тут необходим некий принципиально новый уровень мышления, достижимый только путём перехода количества попыток дерзнуть в качество собственно дерзания.
Вот летняя театральная школа СТД и стремится выращивать тех, кто на дерзание способен. Как выразился Евгений Ибрагимов, который в этом году вёл мастерскую кукольного театра, ребятам тут делают своего рода пересадку мозгов. Провоцируют желание вырваться за пределы привычных штампов и установок. И, что самое сложное, взять на себя смелость вернуться с этими «пересаженными» мозгами в родной театр и противостоять рутине, которая убивает в актёре творца. Меру ответственности каждый из этих ребят, по традиции в последний день школы отпускающий в синее небо зелёный шарик надежды, избирает для себя сам. Ответственности не только за собственную судьбу в профессии…
Чтобы понять это, достаточно было включиться в своеобразный диалог, который неожиданно возник между двумя дипломными спектаклями – «Гамлетом», поставленным Григорием Дитятковским, и «Коронацией» Марека Модзелевского, выбранной для своих питомцев Игорем Лысовым. Классика из классики и пьеса, первая читка которой на русском языке прошла в рамках проекта «Польский театр в Москве» на нынешней «Золотой маске».
История датского сумасброда была поставлена Дитятковским с буквальностью документальной драмы при соблюдении неписаных правил русского психологического театра. Лаэрт и Полоний, Гертруда с Клавдием, Офелия и все остальные – каждый из них, прожив значительную часть жизни в придуманном мире, в назначенный час вдруг осознавал, что мир настоящий совсем не таков, каким они его себе представляли, и обретал право вернуться в реальность ценой безумия, позора или смерти. Получилась очень жёсткая и очень современная история о том, чем приходится расплачиваться за отказ от возможности быть в обмен на желание казаться.
Игорь Лысов над новейшей польской пьесой произвёл обратную метаморфозу: череду банальных семейных конфликтов, которые можно под диктофон записать в любой квартире, он поднял до глубины античной трагедии, когда герою приходится не просто начать отвечать за собственные поступки, но набраться мужества, дабы противостоять Судьбе.
Оба режиссёра протянули нить между архетипическими принципами человеческого бытия, существующими со времён сотворения мира, и нами сегодняшними, вынужденными едва ли не каждый день заново искать для себя ответ на сакраментальный вопрос «быть или не быть?». Современность драматургии выявляется не временем написания текста и даже не остротой затронутых в нём социальных проблем, а наличием глубинной связи между Человеком и Вселенной.
Однажды я видела, как из невзрачного серого кокона на свет появляется яркая искрящаяся бабочка. Это было самое большое чудо из всех, каким я была свидетельницей. В ребятах, сидевших в последнюю ночь у прощального костра, тоже было что-то от бабочек, уже готовых выбраться из своих коконов в мир, который дотоле им был неведом.
Виктория ПЕШКОВА
Литературная газета