- Павел, ваш фильм идет не на Первом канале, а на сайте канала. Впервые дорогой продукт продают у нас так. Вас не расстраивает, что сериала нет в телевизоре?
- Я думаю о хорошем, о том, что это произошло для развития новой формы показа. В таком масштабе это, наверное, первый опыт. Мне нравится, что большие компании создают свои площадки, показывают что-то, что, может, не так комфортно показывать днем детям, а в более закрытом доступе для взрослой аудитории - нормально.
- Проклинаете пиратов, которые показывают фильм бесплатно, когда на сайте Первого он стоит 299 рублей?
- Мне было бы приятно, конечно, увидеть какие-то цифры, хотя лично мне от просмотра копеечка не перепадает. Просто это шанс, что заработанные деньги пойдут на производство чего-то подобного. Но кричать «ловите пиратов» я точно не буду. Я пиратов люблю. Хотя бы за то, что они создают хранилище большого количества контента, который не всегда есть в лицензионном доступе. Я даже шутил, что пираты - хранители культурного наследия. Мне вМахачкале подарили диск моего фильма «Гоп-стоп» с подписью от дагестанских видеопиратов. Говорят, «мы на тебе немножечко заработали, вы у нас были в какой-то момент вторым номером после фильма Гая Ричи». И я не попытался получить комиссионные.
- Вы москвич, в названии фильма стоит уничижительное «Масква». Не задевает такое отношение к родному городу?
- Нет. Может, потому, что я именно масквич. С другой стороны, я не считаю себя москвичом. Не хочется определяться: москвич, режиссер, женат, хотя это самое важное. Хочется определяться через поступки, через отношение к людям. В этом смысле я космополит. Мне нравится слово, потому что там и космос и полис. Какой-то всемирный город, мечта, утопия в хорошем смысле?
- Вам не страшно было браться за болезненную национальную тему?
- За темы браться не страшно. Когда поступило предложение, я понял, что вижу некоторую методологию, как довести идею до экрана в нестыдном виде. Мне скорее было страшно интересно, чем страшно. В конечном счете, хотя, может, это не совсем очевидно по тем сериям, которые вы видели, но это кино про любовь. Это была моя внутренняя задача, по крайней мере. Меня привлекло, что можно делать однокадровые сцены, можно говорить живым языком, то есть, материться. И мне неважно, что это потом запикано частично, главное, что это органичная и живая речь, которой говорят некоторые персонажи. А некоторые не говорят. Язык в кадре живой, а значит, звучит и вьетнамский язык, аварский, даргинский, менгрельский и много акцентов. И хочется, чтобы это все было не озвучено, а субтитрировано, что некомфортно для зрителя. Это не ситкомовская конструкция, где все друг с другом подружились, но есть мелкие разногласия. Я понял, как можно эту историю перекрутить. И авторы, которые над ней работали, помогали, и оператор, композитор, актеры. Все вкладывались в эту историю. Нет, было не страшно.
- Коллектив многонациональный?
- Крайне. Можно встретить, что редкость, даже чистых этнических русских. Я еврей почти полностью, но с литовскими и русскими кровями, оператор –намешано всего, но с фамилией Дандурян. Вася Обломов… Но это было настолько неважно! Все шутили над всем, подкалывали всех. Не было придуманной политкорректности, что нет, мы не замечаем ничего, нет никакой разницы. Есть разница в моделях поведения, в акцентах. Разницы нет в другом: внутри, по большому счету, мы одинаковые. У нас замечательные актеры в новых сериях. Наргиз Абдуллаева, Нияз Гаджиев. И мне совершенно неважно, какой они национальности. Нияз меня познакомил, а у меня было очень поверхностное знакомство с поэзией Дагестана, он приблизил мое понимание, дал ключевые слова. И я поискал, почитал и для меня открылся совершенно новый мир. Это был тот самый плавильный котел, где мы обменивались знаниями, энергией. Было классно.
- Тем не менее, откуда у вас желание заниматься этими проблемами?
- Я просто живу здесь и дышу одним воздухом с вами и с теми героями, которые появляются в кадре. Когда я увидел подобную фактуру в предложенном сценарии, я за это зацепился сразу. Когда увидел, что главный герой назван дагестанцем, я понял, что надо копать глубже. Дагестан очень большой. И надо выбрать ему, на самом деле, этническую национальную идентичность, чтобы его еще и там разрывало, поэтому он сделался наполовину аварцем, наполовину даргинцем. Засветила сразу командировка в Дагестан, на что удалось уговорить Дениса Евстигнеева. И это очень манило. Там в сценарии немного по-другому, но главный автор сценария Маша Сапрыкина, охотно многое поменяла. Все приняли новые правила игры и пошли по другому направлению, как мне кажется, менее шаблонному и более актуальному.
- Мне кажется сложно представить человека, лишенного ксенофобии.
- Мне кажется, нет таких людей. Естественная реакция – защитная. Только через опыт сотрудничества рождается. Поэтому я просто не вижу оправдания каким-то низменным поступкам. И грязным оскорблениям, когда конкретного человека оскорбляют по принципу принадлежности к какой-то группе. Это неправильно. Я в этом смысле обычный человек. Эгоист. И хочется себе, я, любите меня, а не только я вам, вы. Может, через кино получается немножко стать больше вам, чем мне, мне, мне.
- Я читал отклики на «Салам, Масква», и там все ругаются! И дагестанцы, и русские. Все нет так, всех обидел…
- Тут смешная история. Люди наоборот, не так как в притче, кричат нет! Это у меня бревно в глазу, а не у них! Нет у меня никакой соринки! Как они могли? Нет, ребята, бревно у всех. Нормального такого калибра. И фильм про то, что абсолютно хороших людей нет, у каждого есть свои слабости, социальные связи, которые никуда не денешь, свои травмы. И вопрос, как дальше с этим жить? И каждый делает выбор. И выборов много, потому что возникают разные ситуации. А в жанре криминальной драмы они возникают быстро. Это помогает уплотнить события до того уровня, чтобы они стали интересны зрителю, которые не очень любит размышлять во время кино, любит больше экшна, действия и немножечко поржать. Но я не против. Я тоже такой.
- Сложно удержаться от некоторого преувеличения, при изображении «типичных» героев?
- Если показывать правду, как в жизни, никто не поверит. Буквально вчера я пошел в поле сорняков около заброшенного ручья в Москве. Нарвать репейников жене. Праздничный веник. И никого нет. Вдруг появляется очень опрятно одетый немолодой человек, как выяснилось армянин. И говорит, здравствуйте, я очень уважаю русскую интеллигенцию. И не смотрите на то, что по телевизору. И я говорю: спасибо. Я был в Ереване, видел много замечательных людей. И у вас по телевизору тоже не всегда показывают лучших. И разошлись. Снимешь такое – скажут, это ситком, треш или философская притча. А в кино, мне кажется, где-то более выпукло, где-то более приглаженно, где-то подраврали, потому что, если по-честному, там очень замкнутое пространство. Один рынок, один отдел, ограниченный набор полицейских. Эта условность, мне кажется, она не мешает.
- Вам не кажется, что у национальной проблемы нет решения? С одной стороны глобализация, с другой стремление к корням. Просто разные векторы. Столкновения неизбежны.
- Я не вижу в глобализации угрозы традиционным ценностям. Кто-то хочет ассимилироваться, кто-то веганом, принадлежащим к культуре трансгуманизма. А кто-то держится за корни сознательно. Мне кажется, чем больше разнообразия, тем больше возможности найти диалог. Если в этом селе хотят жить по законам шариата, но не хотят идти войной на соседнее село, где не живут так, почему бы и нет? Если они научились договариваться, пересекайте эту границу. Пожалуйста, не курите, не выбрасывайте пивные бутылки. И, вообще, пьяными к нам не ходите. А вы, когда приходите к нам, терпите. Мы тут курим, выпиваем и поем на свадьбах.
Мне кажется, только в таком режиме взаимоуважения и можно существовать.
- Это реально?
- Мне кажется, абсолютно да. Я вижу это в Дагестане. Там война не идет. Там больше мира гораздо. Там есть и война фоном, но она отчасти искусственна, отчасти больше видится отсюда войной. Я не могу сказать, что чувствовал себя там в абсолютной безопасности. Конечно, блок-посты, люди с оружием, но нет, это не война всех со всеми. Там уживаются очень много разных людей. И они уважают друг друга. И стараются не заступать на другую территорию. Главное, мне кажется, не давить генеральную линию, а позволять людям жить и дышать так, как они хотят.
- Ваш фильм принято называть скандальным. Вы считаете его скандальным?
- Нет. Мне не нравится такое определение. Если кто-то скандалит по этому поводу, ради бога. Но сам фильм не является скандалом. Фильм является фильмом. Там есть герои. Часть из них скандальные, часть совсем нет.
- Понимание одной и той же ситуации в Дагестане и в Москве отличается?
- Я когда конструирую истории вместе с командой, стараюсь приподняться над своим взглядом, как субъекта. Хочется смотреть сразу и оттуда, и оттуда. И играть за всех персонажей. И для этого нужна большая команда, потому что я как только увидел текст пилота, понял, что обязательно нам должна помочь написать Алиса Ганиева. Потому что я незадолго до этого прочел «Салам тебе, Талгат». И это был взгляд оттуда, но по-человечески он абсолютно совпадал с моим.
- Восточные люди обидчивы. Вас обвиняли в искажении действительности?
- Все люди обидчивы, когда дело касается изображения их лица. А многие воспринимают республику, свое село, свой город как собственное лицо. Однажды местные попытались немножко прибрать аутентичный мусор, который мы, наоборот, бережно. И, естественно, мы воспротивились. «Ну, как же так? Это же наше село! Как оно будет выглядеть в глазах людей?». А как оно сейчас выглядит в глазах людей? Мы договорились – в титрах будет написано 2012 год, а когда кино выйдет вы уже все уберете. Это не наш мусор. Мы стараемся вести себя чисто и порядочно. И люди, которые в нашем кино, очень много достойных персонажей. И, вообще, мы за вас. За то, чтобы люди увидели вас другими. Но не надо искажать ту правду, которую мы хотим показать. И про русских мы говорим жестко. Вот у нас главный герой. Пьяница, действует очень жестко античеловеческими методами, периодически нарушает закон, ведет себя как говнюк. А вы такие будете чистые и красивые? Никто не поверит в это. И все будут думать по-прежнему, что Дагестан – это свадьба на Тверской с выстрелами в воздух.
И когда разговор идет, получается объяснить.
- Местные помогали?
- Очень! И кто-то даже за кадром помогал так, что это просто фантастика. Один человек-моряк руки стер в кровь. Он на веслах сидел на лодке в кадре. Роль без слов. Хороший или плохой человек, неясно. Он моряк. Но он просто хотел нам помочь. По закону гостеприимства, по закону кино, я не знаю, по какому закону. И это было очень здорово.
Те знакомые люди в Дагестане, которые посмотрели уже, насколько я понимаю, не обиделись. Идея была рассказана заранее. Формат понятен. Кто-то сыграл неоднозначные роли и тоже знал об этом. И сознательно на это пошел. Замечательный человек Муртазали из села Гуниб сыграл лесного жесткого дядьку, которого убивают. На самом деле это совсем не он. Но он понимал, зачем и почему этот эпизод. И он не обиделся.
- Сейчас много говорят об исламской угрозе. Вы ее чувствуете?
- Так страшилки – это вообще приятно. С одной стороны, наступление страшных трансвеститов, с другой – неведомых ваххабитов, хотя такое слово особо никто не употребляет.
- Среди ваххабитов?
- Среди салафитов. И салафиты не всегда радикальные боевики. Это одно из направлений ислама, вовсе не такое страшное. И ставить всех этих людей на учет, узнавать, кто с ними еще молится, отнимать книги, это неправильный шаг. Точно так же, как видеть угрозу во всем американском. Никакие трансвеститы на меня в Нью-Йорке не нападали. Как и в Дагестане. Все это немного мифологизировано. Я даже жил в религиозном селе пару дней. Я как-то отошел на край села курить сигарету, хотя там не принято. Все терпели. Все знали, что приехал в гости режиссер. Спрос с него не как с понимающего. И никаких косыхвзглядов. У большей части людей есть дом, хозяйство, семья. Подадут воды, объяснят, куда пройти, не зарежут и не будут твоей головой играть в футбол. С таким отношением я не встречался. Дагестан и религиозный, и очень светский. Там много светского. Я не могу сказать, что это зона абсолютного шариата. Мне показалось, что там и то, и то, и то. И люди могут мирно сосуществовать. Надо как-то находить пути мирного сосуществования. И радикалов дерадикализировать.
- Но речь не о Дагестане, а распространении ислама по стране. В Норильске строятся мечети, в Сургуте. И население меняется там этнически.
- Это очень сложная тема. Кто-то видит угрозу в строительстве мобильных православных храмов, в программе строительства церквей. Идет клерикализация общества. Мне кажется, надо создавать условия, чтобы люди могли молиться, праздновать так, чтобы это не мешало другим. И научиться терпеть. Кому-то не нравится Крестный ход, особенно когда он под окнами. Кто-то привык спать в этот праздник. И есть разные способы варианты успешного и мирного сосуществования людей без фильтрационных лагерей, сегрегаций и прочих неприятностей.
- Один мой знакомый сказал: «помню такие древние времена, когда врагами считали евреев».
- Да, с годами в медийном пространстве менялись враги – то грузины, то таджики, то чеченцы… Этот ситуативный поиск врага, мне кажется, ничего хорошего не дает. Эксплуатация ненависти в пропаганде рано или поздно выйдет наружу. Не сегодня-завтра дети мигрантов, которых сейчас обманывают, платят им копейки, половину кладут в карман, используют рабский труд, рано или поздно взбунтуются. Окажется, что это неэффективно. И тогда экономике конец. В Берлине, в Париже люди, осознавая свое рабское положение, бунтуют, но в цивилизованной форме. Общество и государство им предоставляет такие возможности. И это происходит в виде акционизма, уличного арта, искусства, кино. Французское или немецкое кино, американское и британское кино последних пары десятков лет, его сложно представить без понаехавших актеров, режиссеров. И это общее место
Мне кажется, путь есть. Он сложный. Он не безупречный. Он опасный. От терроризма, наверное, никуда не деться, но я не могу выступать за войну, я всегда буду выступать за мир.
- Европа, принимая беженцев, принимает и гуманистический вызов. Но мне кажется, она едва ли с этим вызовом справится.
- А мне кажется, это возможно. Большая часть людей, стремящиеся в Европу, принимает внутренне европейские ценности. Даже если там образуют гетто и не хотят ассимилироваться. Они хотят жить лучше, жить в цивилизации, иметь гарантии безопасности, свободы, качественное здравоохранение, свежую пищу, воду и так до бесконечности. Они уже приняли эти ценности.
История Рима, наверное, говорит о том, что надо поделиться. И рабов надо отпустить. Потому что если этого не сделать, то рано или поздно, варвары тебя захватят, и эти ценности просто присвоят военным путем.
Поживем увидим. Мне кажется, этот вызов уже есть. Это не проблема, это поиск решения, скорее. Эту проблему нельзя взять и зачеркнуть. Сталинскими методами не получится. Что происходит в Москве? Многие диаспоры насчитывают уже сотни тысяч членов. А некоторые миллионы. А если посмотреть на так называемую элиту? Если не брать чиновников, лучших врачей, лучших литераторов, радиоведущих. Наверняка у каждого найдется, что кто-то где-то понаехал. Родственники. И все попадают в категорию неарийцев. Мне кажется, надо строить принцип принятия всех, но по критериям. Если человек готов вместе и на благо, если он не преступник, почему бы и нет? И тестировать по уровню культуры тоже странно. Уровень культуры – это другое. Это понимание границы чужого.
- В Москве к счастью, нет национальных районов.
- Есть места компактного проживания. У нас, скорее, политика имущественной сегрегации. Поэтому где-то в центральных районах общины выкупают себе дома, обносят заборами. И это уже гетто, это с 90-х есть. А где-то на окраинах два-три дома иногда объединяются. Где-то какие-то деревни, городки. Чего только не бывает.