Борис Пастернак: «Москва стала полигоном для тотального сноса»

Пока мы безмолствуем, город разрушают

Главный архитектор Центра историко-градостроительных исследований, член президиума Экспертно-консультативного совета при главном архитекторе Москвы (ЭКОС) Борис Пастернак рассказывает о своём видении проблемы реконструкции города в её социальном и культурном аспекте. Беда Москвы — в узости сознания застройщиков, в разобщённости тех, кто пытается город отстоять, в корыстном отношении к происходящему многих представителей культуры; возможность сохранить город — в рождении сознания горожанина и гражданина.

— В чём проблема реставрации в Москве, почему всё происходит обычно по негативному сценарию и вместо памятников появляются новоделы?
— К сожалению, у нас сейчас крайне сужена типология возводимых объектов, да сам взгляд на возможное решение проблем с ветхими зданиями безнадёжно устарел. Количество людей, которые бы рассчитывали на долгосрочное возвращение инвестиций или рискнули бы раздвинуть типологию проектов (скажем, пробовали строить малоэтажное жильё в центре города), — минимально.

Отсутствует у нас сегодня и механизм элементарного капремонта — вместо этого постоянные проявления гигантомании. Когда мы едем по городу и видим щиты с информацией от городских властей, что обычный капремонт будет сделан нескольким тысячам зданий в 2009 году, это всё не вяжется со знанием о том, что в центральной части города не видно ни одного здания, которому бы привели в порядок фасад и сделали бы капитальный ремонт без значительного увеличения площадей.

Это тонкая работа — выселять куда-то людей, потом возвращать их на место, а всегда почему-то возвращаются не те люди, которые уезжали. Надо быть, наверное, немцем, чтобы иметь вкус к такого рода деятельности.

Когда я смотрю по телевизору или читаю, что работники муниципальных служб в Европе устилают что-то целлофаном, деликатно интересуются: «Будете ли вы дома с такого-то времени по такое, мы вам что-то заменим»…

Это, конечно, и у нас на каком-то уровне происходит — меняют газовые трубы и прочее, но у нас аналогичного отношения к историческим зданиям просто не существует. Особенно в отношении того интересного и важного пласта застройки, как дома 1920—1930-х годов.

Например, что касается рабочих посёлков, то они оказались просто под боем. Новый префект Центрального округа в конце прошлого года одно из первых своих публичных заявлений сделал именно по этой части, не помню дословно, но в смысле, что это рухлядь, их совершенно напрасно взяли под охрану.

Скорее всего, перечень охраняемых домов этой категории уже сильно прорежен, а то и вообще произошёл возврат к прежним параметрам, когда памятниками являлись несколько домов на Усачёвке, а такие интересные образования, как Будённовский посёлок или в районе улицы 1905 года и Шмитовского проезда, Дубровка или Дангауэровка, — все они титаническими усилиями на протяжении двух предыдущих лет принимались под охрану, а теперь, я уверен, изменившийся тренд охранных ведомств не сможет их сохранить — они станут полигоном для тотального сноса.

Отсутствие примера нормального капитального ремонта этих домов является нашей крупной неудачей. Я вижу, когда езжу по городу, как ремонтируют панельные 12-этажные дома — обкладывают их весёленькими вентелируемыми фасадами, они приобретают другой облик, и в сознании горожан и начальства возникает понимание, что с этим можно что-то делать, а не просто их сносить.

А вот дома эпохи конструктивизма демагогическими разговорами дискредитируют, опуская до уровня ночлежек. Я понимаю, что тут есть социальные аспекты — в рабочих посёлках есть много коммуналок и кухни там маленькие и т.д., но европейский опыт показывает, что такие рабочие посёлки могут становиться плацдармами недорогого социального жилья или небольших квартир для молодёжи.

Скажем, джакузи там не поместится в силу малогабаритности, но там это и не нужно. Логика, что на месте этой малоэтажной застройки надо возводить каменные джунгли, не учитывает одного важного момента — имеющаяся застройка включает живые озеленённые пространства дворов, такая среда позволяет, скажем, выпускать на улицу детей, потому что всё пространство — в визуальном контакте.

Как только мы переходим в режим повышенной этажности, получаем Бирюлёво или Орехово-Борисово — продувное пространство, затыканное машинами, бесчеловечную среду, в которой, скорее всего, горожанами не становятся, зато можно взрастить дух антисоциальный (вспомним недавнюю историю бунтов парижских предместий).

Это очень существенный фактор: никто не говорит, что имеющийся 4—5-этажный регистр позволяет сохранять человеческий масштаб окружения.

Есть ряд рабочих посёлков, в которые возят профессоров архитектуры со всех стран мира, которым интересно увидеть образ жилья нового типа, совершивший прорыв в 1920-х годах (это плюс сталинские высотки и мельниковские клубы — всё, что представляет интерес в Москве для специалиста).

Высотный регистр остальных, менее интересных, может быть откорректирован, но не сильно, главное, чтобы сохранилась жизнь. Скажем, Остоженка или Пречистенская набережная сейчас представляют собой резервации — ни прохожих, ни гуляющих в переулках в районе «золотой мили» нет: мордовороты-охранники, тихо шуршащие дорогие автомобили, пустующие инвестиционные квартиры, — кажется, это вырезанная из города территория со своей малопривлекательной и специфической жизнью.

Если в один день этот район обнесут стеной с колючей проволокой, мы этих изменений даже не заметим — это именно настолько обособленная территория.

В домах в центре, и на Мясницкой, и в арбатских переулках, скупаются квартиры, появляются другие хозяева — появляются заборы, шлагбаумы. Но сами эти исторические дома не позволяют окончательно трансформировать живую структуру и исторгнуть её, всё равно атрибуты жизни остаются — понятно, что булочные сменяются на другие заведения, происходит смещение наполнения первых этажей, не более.

А там, где есть новые дома для богатых, складывается совершенно иная специфика — эти дома либо пытаются отодвинуться, отгородиться, либо, наоборот, «вывалиться» наружу, нависнуть эркерами, выступами (дополнительными площадями), по своей природе они агрессивны и выглядят не как архитектура, а как застывшая в камне коммерция, декорированная для лучшей продажности.

Старая застройка, даже если появляются новые жители, иной социальной прослойки, естественным образом регулирует сам образ их действий — они пытаются стать частью сложившегося социума.

Я не идеалист и понимаю, что та ситуация, когда можно было пройти дворами, не выходя на улицу, проходными дворами, от Кропоткинской до Смоленской, отошла в прошлое как часть советской действительности — в дореволюционное время все эти дворы также были перекрыты.

Местные образования в будущем (может быть, в следующем поколении жителей) начнут, хочется верить, брать под контроль и обустраивать прилегающие территории, пока же у нас то, что называется гражданским обществом, в плане низового муниципального самоуправления, что называется, даже не ночевало.

О нынешних главах муниципалитетов мы вспоминаем раз в четыре года, когда ходим на выборы, — это ситуация недопустимая: безмолвное послушание в этом плане губительно для города — пока мы безмолвствуем, власти город разрушают.

— Как вы полагаете, какова судьба ЦДХ и какие ещё территории могут в ближайшем будущем превратиться в строительные площадки, где будут реализовываться одиозные проекты?
— То, что происходило с проектом планировки парка искусств, можно понять как разведку боем. Теперь проект будет перерабатываться, отлёживаться, чтобы затем снова быть предъявленным общественности в несколько ином виде.

В центре слишком мало осталось лакомых кусков земли, чтобы ЦДХ оставили в покое. Всё это делается с высочайшего повеления, и граждане, да и архитектурное сообщество, узнают о решениях вопросов из газет.

Скажем, Норман Фостер выиграл некий тендер на развитие Пушкинского музея. Никто ни о каком тендере не знал, да и согласующие инстанции этого проекта не видели. А тендер уже выигран, и за бешеные государственные деньги проект будет развиваться, апробироваться, приспосабливаться к российским и московским условиям.

Не исключаю появление аналогичного сценария (смены игроков) по отношению к другим площадками — на той стороне Софийской набережной или территории гостиницы «Россия».

— Можно ли всё-таки бороться против произвола застройщиков, девелоперов и чиновников?
— Грустно, что на вопрос человека, неравнодушного к судьбе своего города, «Что я могу сделать для сохранения городской истории и архитектуры?» нет чёткого ответа.

Засыпать городские структуры возмущёнными письмами бесполезно — им это как с гуся вода. Я не большой любитель советской эпохи, но по сравнению с теми временами публикации в прессе гораздо менее эффективны или вообще не действуют.

Частые публикации, в которых строительная деятельность властей критикуется, скорее способствуют тому, что чиновники какое-то время действуют более скрытно и осмотрительно, в ответ начинается очередная пиар-кампания их «благородной» деятельности.

Боюсь, что на новую волну общественной активности власти ответят тем, что появится некое новое движение, которое тоже будет выступать под знамёнами охраны памятников, но уже карманное.

И пытающиеся отстаивать интересы города движения «Архнадзор» или «Москва, которой нет» постараются отодвинуть на второй план, расколоть, будут обвинять в неконструктивности, радикализме или даже в экстремизме.

Логика развития событий такова, что, начиная с начала года, когда был всплеск интереса к движениям подобного рода, увидев, что начальство воспринимает эту активность скорее как комариные укусы, тема сноса не то чтобы ушла из СМИ, но приобрела характер обыденности: да, в Москве постоянно что-то ломают, есть недовольные — почти как сводка погоды.

В такой атмосфере прошло практически незамеченным одно очень важное дело — появилась «Красная книга» «Архнадзора». Механизм информационной нейтрализации недовольных отработан.

Любое выступление против сноса здания объясняется личной корыстью (бабушка не желает уезжать из центра в предложенную ей хорошую квартиру в Бирюлёве), либо ищется политический подтекст, как было в случае с Манежем, гостиницей «Москва» или Военторгом.

Тогда говорилось что-то типа: «Это наезд на мэра». Есть некий набор ярлыков, которые быстро навешиваются, интерес у СМИ сразу спадает. Такое вот передёргивание. По их мнению, даже неравнодушное отношение к собственному городу, если оно отличается от мнения начальства, — результат политической или коммерческой ангажированности, главный вопрос — кто за этим стоит.

В плане самоорганизации граждан интересно устроен питерский «Живой город»; в Москве необходимо двигаться в том же направлении, раздвигать рамки движения и разнообразить методы воздействия.

Если судить по интернету, движение у них более организованно — они активнее выходят на улицу, консолидируют более широкий круг людей. Постоянно появляются открытые письма за подписями публичных персон, в том числе деятелей культуры.

У нас во времена Военторга было написано только одно коллективное письмо по поводу происходящего. И оно возымело какое-то действие. Во всяком случае, главному архитектору Москвы Кузьмину пришлось его как-то комментировать, объясняться.

Но многие в Москве просто не станут подписываться. Слабо представляю, чтобы какой-то известный театральный деятель выступил против московской политики в отношении сноса старого города.

Всем худрукам раздали по домику, а тем, кому не досталось, скандалят, что и нам тоже положено. Все эти розданные театры и кинотеатры — по большому счёту ширма, и очень часто за ней стоит некий инвестор и оказывается, что театру достаётся 20% площадей, инвестору — 80.

Образец для подражания — оперная студия Галины Вишневской на Остоженке. Позиция девелоперов тут простая: «Дайте нам хоть под землёй кусочек, мы сделаем там театральный зальчик и большой торговый центр».

В Москве пробиваются жилые дома именем известных артистов — подобные персонажи служат ходоками, которые используются для пробивания совершенно нормальных коммерческих проектов.

Рядом с церковью Иоанна Воина на Якиманке стоит жилой дом, про который ходил слух, что это дом для одного известного писателя-сатирика, думаю, что он об этом и не знает.

Сейчас активно пробивается снос маленького домика около церкви Иоанна Предтечи в Большом Предтеченском переулке и строительство на его месте пятиэтажного жилого дома, считается, что заказчик, ЖСК «Улыбка москвича», как-то связан с Петросяном, но, возможно, это только слухи.

— Как могут сегодня сложиться местные сообщества жителей, если город лавинообразно заполняется совсем другими людьми, не имеющими к Москве никакого отношения?
— С одной стороны, когда смотришь на пустующие окна инвестиционных квартир, купленных нефтяными компаниями для своего менеджмента, который ими даже и не пользуется, и эти квартиры должны были выполнять только одну функцию — расти в цене, понимаешь, что преодолеть последствия такого социального расслоения городских жителей очень непросто.

С другой стороны, можно видеть рост экскурсионно-краеведческого движения — я вижу людей с фотоаппаратами и путеводителями, гуляющих в выходные по городу и разглядывающих фасады домов с экскурсоводами или самостоятельно.

Книги по истории города пользуются неослабевающим спросом, раньше такого не было, сейчас организаторам даже приходится ограничивать желающих попасть на экскурсию — так их много.

Что касается того, насколько мы себя чувствуем хозяевами этого города, чувствуем себя горожанами, то это сложный вопрос. «Горожанин» и «гражданин» — это одно и то же слово, и интерес к истории собственного города, неравнодушное отношение к тому, что с ним происходит, помогают нам лучше понять это.

Должны формироваться механизмы гражданского общества, благодаря которым вседозволенности будет поставлен заслон. Люди, которые хотят что-то делать, должны объединяться в общественные движения, консолидироваться в структуры вроде «Живого города».

Я не идеалист, не романтик — вижу, что жизнь движется совершенно в другом направлении, но другого выбора нет.

Не так важно, где человек родился и каковы его познания в истории архитектуры, — существенно понимать, что сегодня Москва, как говорится, уходящая натура и от нас с вами зависит, сможем ли мы ещё что-нибудь сохранить, спасти от разрушения.

Ведь когда мы говорим «Москва» и закрываем глаза, мы видим городской центр, исторический образ города, памятные всем достопримечательные места, а ведь исторический центр занимает, кажется, около 3% от общей площади города.

Даже если мы живём в спальном районе, задавлены заботами, работой, казалось бы, наш мир — дом, окрестные улицы, дорога от дома до работы, метро. Увидеть город как целостный организм достаточно сложно, как и соотнести снос какого-то здания с собственной жизнью: «Ну снесли какой-то там дом, ко мне это не относится, моя любимая «Кофемания» или «Кофе Хауз» по-прежнему на своём месте, значит, жизнь продолжается».

Мы позволяем водить нас за нос, потому что со сносом каждого дома тому образу города, тому понятию города, о котором мы говорили, наносится невосполнимый ущерб, между тем многие считают, что от исторической Москвы уже не осталось никакой целостности.

Лет пятнадцать назад был шанс срастить разрозненную в силу разрушений советского времени историю города, подлатав её в разных местах, что-то где-то отреставрировав, тактично дополнив, создать среду заповедных улиц, не музейных, но современных и комфортных, благоустроенных по-человечески.

Но я надеюсь, что в один момент количество людей, которые неравнодушны к судьбе своего города, превысит критическую массу. Если появятся действенные общественные механизмы, это будет большой удачей.

В чём отличие Петербурга от Москвы — там есть неравнодушные люди с именем, тот же Юрий Шевчук или видные сотрудники Эрмитажа. Можем ли мы представить, что подавляющее большинство руководящих сотрудников Третьяковки подпишется против сноса дома, который стоит на том месте, откуда Поленов рисовал «Московский дворик»?

Я себе не могу это представить.

Мне кажется, что мы настолько зажаты и разочарованы неудачами предшествующих попыток что-нибудь спасти, что даже не рискуем попробовать раздвинуть стены того затхлого и душного пространства, в котором мы живём, воздух которого пронизан миазмами вранья, демагогии и цинизма тех, кого принято называть ЛПР (лица, принимающие решения).

Выступать против сноса домов менее рискованно, чем подписываться под обращениями в защиту Светланы Бахминой. Но в Москве ничего такого не делается. Не помню, чтобы какой-нибудь известный деятель культуры принимал участие в уличном пикетировании в Москве.

Можно придумать и более остроумные ходы.

Мы говорили про список из ста с лишним домов, предназначенных под снос. Но ведь никто не знает, что их собираются сносить. Можно за ночь на них граффити нанести «знак опасности», который информировали бы, что этот дом обречён, или какие-то прощальные слова.

В движении в защиту Москвы задействованы в основном молодые люди, так что тут могут быть флешмобы, велосипедные марши. Тут важно найти максимально широкую общественную базу.

Увы, этим мало кто занимается. Необходима стратегия, потому что на быстрый успех рассчитывать не приходится. Нужен длительный сценарий неослабевающего внимания к проблеме сохранения исторического города.

Количество рано или поздно перейдёт в качество. Это должно подействовать. Думаю, ещё не забыт один из лозунгов старорежимного начальства: «Со своим народом мы воевать не будем».

Беседовал Николай Кириллов

CHASKOR.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе