Мина Полянская: «Гитлер кричал, а Набоков выстукивал на машинке «Приглашение на казнь»

О набоковских и цветаевских местах в Берлине


«Улицы, на которых жили некогда в Западном Берлине русские писатели-эмигранты, кажется, невозмутимы. Ни время, ни история как будто бы их не коснулись. Именно на этих улицах почему-то всегда сонная тишина», - рассказывает Мина Полянская в последней части большого интервью «Частному корреспонденту». Начало интервью смотрите здесь .


В.Г.: Что происходит с памятниками русской культуры в Германии? Представляют ли они интерес для немцев?

Мемориальная доска Набокову, установленная в 1999 году на фасаде дома по адресу Несторштрассе 22.

М.П.: Кажется, что во время бомбардировок Берлина в 1945 году, прицельный огонь вёлся именно по «стратегическим объектам» русской эмигрантской культуры. Война беспощадно стёрла все следы, и негде было бы установить мемориальную доску.


Однако 2 мемориальные доски, вернее, дощечки есть. И я рада воспользоваться случаем и рассказать о них.


6 ноября 1996 года позвонил писатель Фридрих Горенштейн и сообщил, что профессор-славист Свободного университета Берлина Зееман (ныне уже покойный) пригласил нас на открытие мемориальной доски Марине Цветаевой. Мы, конечно, тотчас с Горенштейном и всей редакцией «Зеркала Загадок» (Борис Антипов, Игорь Полянский и я) приехали к бывшему пансиону Элизабет Шмидт, который в 20-х годах облюбовали русские эмигранты. Он сохранился с прежним адресом и нумерацией: Trautenaustra?е 9.


Фасад дома Траутенауштрассе 9. где в 22-м, 23-м годах жили в разное время Илья Эренбург, Марина Цветаева и Владимир Набоков


Марина Цветаева жила там в двух крошечных комнатах с дочерью Ариадной десять недель летом 1922 года. Две недели здесь прожил Сергей Эфрон. До Цветаевой в той же квартире жил Илья Эренбург с женой Любовью Михайловной, а в 1924 году незадолго до женитьбы на Вере Слоним здесь поселился двадцатипятилетний Владимир Набоков.


На торжественном открытии доски, посвящённой Марине Цветаевой, среди присутствующих, кроме нас, были только немцы (русской публики не было). Доска, надо сказать, удивила нас своей чрезмерной скромностью, поскольку напоминала скорее табличку, а не мемориальную доску.

Мемориальная доска Марине Цветаевой открытая 6 ноября 1996 года.


Воспроизвожу текст:


In diesem Haus wohnte 1922

Die russische Dichterin

Marina Zwetaewa (1892-1941)


В этом доме жила

Марина Цветаева

в 1922 г.


Сильке Вабер, сотрудница Свободного университета Берлина, по чьей инициативе была установлена доска, рассказала мне, что 800 марок на латунную «дощечку» собрали студенты, а 600 недостающих для бронзовой отказался дать бургомистр района Вильмерсдорф господин Врацман под предлогом, что недолго, всего два месяца, Цветаева здесь жила. Я была озадачена доводом бургомистра о кратковременности проживания поэта. Что означает мало жила? Что означает много-мало, долго-недолго с точки зрения бытия?


История русской эмиграции XX века продолжается. И одним из «стержней» этого культурного явления остается Берлин, город, в котором творили Владимир Набоков, Марина Цветаева, Владислав Ходасевич, Ефим Эткинд, Фридрих Горенштейн. Каков он, русский Берлин? Мина Полянская, прозаик, публицист, литературовед, литературный редактор берлинского журнала «Зеркало загадок», подробно рассказала «Частному корреспонденту» о жизни старых и новых русских берлинцев, об их драматических судьбах и положении, в котором они оказались сегодня, во времена постсоветские. Сегодня – первая часть этой большой беседы.

Мина Полянская: «Набоков вспоминал о Берлине как о кошмарном сне»


В Государственной библиотеке Германии я выписала эмигрантские газеты, внимательно и неторопливо их просмотрела, чтобы самой себе создать образ «русского бега» с транзитом в Берлине. Я написала книгу «Брак мой тайный». Марина Цветаева в Берлине», которая была издана в Москве в 2001 году с предисловием Горенштейна, позднее, в 2009 году Флорентийские ночи в Берлине. Цветаева, лето 1922». И ещё – «Фокстрот белого рыцаря. Андрей Белый в Берлине».


С темой «Русский литературный Берлин 20-х годов» я приглашена на международные «Славянские чтения» в середине мая в «Даугавпилсский университет. Кстати, ещё о школе и учителях. Профессором кафедры русской литературы университета в Даугавпилсе оказался тоже ученик Берковского Фёдор Фёдоров, которого называют самым романтичным профессором, – он был у него аспирантом в те же 60-е годы. И выяснилось по интернетным данным, что, несмотря на весьма существенное на различие званий (он – академик, профессор, а у меня их вовсе нет), положения и прочих иерархий, мы до смешного сходны во взглядах, вкусах, увлечениях. Вот что значит судьбоносный преподаватель Берковский, которого если студенты любили, то любили безумно.


Но вернёмся к мемориальным дощечкам в Берлине.


Глядя на литературное сообщество, можно предположить, что «властители дум» делятся на «писателей в законе» и «писателей незаконных». Писатель в законе, как и его криминальный коллега, устойчив, хваток и неуязвим. Писатель незаконный игнорирует правила, поэтому его часто просто не замечают. Фридрих Горенштейн признавал себя «писателем незаконным». Мина Полянская, хорошо знавшая Горенштейна, во второй части своего интервью для «Часкора» размышляет о драматической судьбе автора романов «Место» и «Псалом», его сбывшихся пророчествах и наследии.

Мина Полянская: «Еврейский нос» – явление не анатомическое, а вполне «культурный продукт»


Другая дощечка, установленная частным лицом, принадлежит моему любимому Набокову. Один из его последних берлинских адресов – Несторштрассе 22. В романе «Дар» описана «Агамемнонштрассе», а такой улицы в Берлине не существует. По всей видимости, подразумевается Несторштрассе. К столетнему юбилею Набокова по инициативе хозяина находящегося в доме ресторана-галереи господина Фидлера (ему сказали, что здесь жил Набоков, автор «Лолиты», по которой был поставлен фильм, а фильм он видел) была установлена мемориальная доска из латуни, на которой выгравированы надписи – на немецком и русском языках. Русский текст звучит так: «В этом доме жил в 1932-1937 гг. писатель Владимир Набоков». Набоков прожил в квартире на третьем этаже последние пять лет, здесь были написаны романы «Camera obskura», «Приглашение на казнь», большая часть романа «Дар». «Приглашение на казнь» он писал в экстремальной обстановке: на крыше дома был установлен репродуктор, из которого в квартиру доносились истеричные вопли Гитлера. Гитлер кричал, а Набоков выстукивал на машинке «Приглашение на казнь». Рёв репродуктора подстёгивал, и Набоков написал потрясающую книгу за две недели. Воистину пути литературные неисповедимы. В этом доме прошло раннее детство единственного сына Набокова Дмитрия. Семья Набоковых – настоящая литературная семья. Дмитрий переводил на английский произведения своего отца, создал Фонд американских друзей музея Набокова. В 2009 году, посчитав, что роман «Лаура и её оригинал» – вершина творчества отца, Дмитрий нарушил завещание НЕ ПЕЧАТАТЬ, опубликовал его на русском и английском языках. Дмитрий умер 22 февраля 2012 года в Монтрё, не оставив наследника, и похоронен рядом с родителями. Однажды Набоков увидел во сне своего дядю Василия Ивановича Рукавишникова, того самого, что завещал ему Рождествено, пообещавшего когда-нибудь появится в образе двух клоунов – Гарри и Кувыркина и вернуть наследство, утраченное племянником в 1917 году. Сон стал как будто бы явью. Роман «Лолита» принёс писателю известность и богатство, но оно, так же, как и литературное наследие, как это ни грустно сознавать, осталось без наследника.


Берберова справедливо считала Владимира Набокова оправданием всей нашей эмиграции. Можно с уверенностью сказать: изгнание обернулось для писателя удачей. Именно ностальгия, благодаря дару, приобретённому в изгнании, дару Мнемозины, стала вдохновенной тоской писателя, способствовала духовному взлёту его личности, питала его гений. «Воспоминанья острый луч, преобрази моё изгнанье!»


Улицы, на которых жили некогда в Западном Берлине русские писатели-эмигранты, кажется, невозмутимы. Ни время, ни история как будто бы их не коснулись. Именно на этих улицах почему-то всегда сонная тишина. «И ни морщины на челе», как сказал бы Фёдор Тютчев. Иной раз мы с мужем Борисом Антиповым, некогда зарабатывающим деньги на наш журнал, прогуливаемся по ним в надежде обнаружить, как сказал бы Блок, «виденье, непостижимое уму». «Над сказочнейшими из сиротств вы смилостивились, казармы, – писала Цветаева в стихотворении «Берлину» о городе, давшем приют сиротам из России. Наполненное литературными ассоциациями прошлое Берлина и присутствует незримо, и обязывает.


Беседовал Владимир Гуга

CHASKOR.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе