«Москва представляет собой кладбище утопий». Лекция

Архитектурный критик, профессор Высшей школы урбанистики, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ» Григорий Ревзин прочитал на телеканале «Дождь» лекцию «Идентичность Москвы». Slon публикует 10 ее фрагментов.

1. Когда мы говорим об идентичности города, то всегда говорим о его стиле (эклектическом, классическом, современном и так далее). На самом деле, это не совсем правильно, потому что, например, у Берлина стилей много, но характер все же один. Его легко понять по людям, по их поведению, по тому, как они свой город осваивают и как к нему относятся. Повернув таким образом тему «идентичность», я хотел уйти от понятия стиля. Идентичность – это о том, как мы идентифицируем город для себя и как мы себя через город идентифицируем. То есть Москва – как наше зеркало и часть нас.

2. Профессор МАРХИ Борис Еремин придумал в восьмидесятые годы такое понятие как «ретроразвитие». Идея состояла в следующем: Москва застроена массой всяких ненужных сооружений, а в прошлом она была очень красивая. Поэтому мы постепенно сносим все новые сооружения, строим заново те, которые были раньше, и как-то в них начинаем вставлять те функции, которые нам сегодня необходимы. Через 10 лет Москва становится похожа на то, как она выглядела в XIX веке, через 20 лет – как в XVIII, и так до Юрия Долгорукого. Программа ретроразвития до определенной степени играла роль в развитии Москвы (восстановление Китайгородской стены, Иверская часовня и достаточно большое количество других объектов).

Утопичная идея, что подлинная Москва находится в другой эпохе, определяла город в несколько измененном виде при Юрии Михайловиче Лужкове – да и не только при нем. Вообще, мне кажется, Москва представляет собой такое кладбище утопий, больших идей, связанных с попыткой создать ей некую идентичность.

Есть поколение нынешних архитекторов (и не только архитекторов), для которых у Москвы есть определенная идентичность, но ничего из того, что в ней построено, никакого отношения к этой идентичности не имеет.

3. Лужковская архитектура в качестве своего центра имеет Храм Христа Спасителя, его восстановление. И дальнейшее освоение города на предмет полного его пересоздания: сгоревший и заново построенный Манеж, заново построенная гостиница «Москва», Манежная площадь, Гостиный двор, Военторг, снесенный и заново построенный. Смысл этого пересоздания был вначале довольно понятным: речь шла о том, что весь советский пласт Москвы, то есть поздний брежневский, хрущевский, до Ельцина, мы отменяем. Следы этого периода мы вычищаем и непосредственно возвращаемся, условно говоря, к Москве 1914 года. Как будто не было советского опыта. Это в очень большой степени соответствовало чаяниям населения в 1992–1993 годах; тогда казалось, что мы освобождаемся от советского опыта и непосредственно входим в дореволюционную часть – как в счастье. Архитектура занималась тем, что оформляла этот смысл.

Надо понимать, что архитектура Лужкова исторически делится на два очень разных этапа. Когда в 2000 году Лужков не стал президентом, он в большей степени стал проявлять свою активность в коммерческой деятельности – в качестве мужа Елены Батуриной. А вот до того его интересы были совершенно идеалистические. Это была идеологическая архитектура. Смысл был в том, что мы строим Храм Христа Спасителя, и он начинает распространяться по всей Москве и распространяет свое благотворное влияние на весь город, людей, жизнь. Эта идея забылась еще по ходу стройки.

Сейчас у Москвы уже два года как новый мэр – это не очень много, с точки зрения архитектуры ничего не произошло. И вместе с тем сегодня мы уже не помним идею московского стиля. Это была попытка создать идентичность Москвы, от которой ничего не осталось.

4. Бывают города, которые созданы с помощью некого стиля, – я бы сказал, что это города с искусственной идентичностью, где профессионалы, архитекторы придумали образ города, создали его, и он до сих пор жив. Например, колониальный стиль Нью-Дели, отражающий с одной стороны местный колорит, восточные мотивы, а с другой стороны – классический имперский стиль. Или Петербург – шедевр мирового градостроения с искусственно созданной идентичностью.

Есть современные примеры городов с искусственной идентичностью. Идентичность Берлина создана непосредственно в последние 15 лет, и она очень сильная и неожиданная. Смысл там оказался в том, что идентичность Берлина – травма Второй мировой войны. Берлин – это город, практически совершенно уничтоженный войной, артиллерией, танками. Берлинцы эту травму, катастрофу сделали основой города, где каждое архитектурное решение напоминает о том, что случилось в этом месте Европы. Так Берлин стал ее культурной столицей.

5. Бывают города с идентичностью, которую я бы назвал естественной. Она естественна в том смысле, что ее не создали архитекторы, она не единая. Например, Лондон. Этот город, как и Берлин, пострадал в ходе Второй мировой войны, но ощущение, что эти города пережили одинаковую историю, просто никак не может возникнуть. Лондон – это город про свободу. Бесконечные парки для прогулок. Там нет площади, с которой премьер-министр призвал бы «Не Лондон ли за нами!», а есть маленькая калитка на Даунинг-стрит, где он выходит и что-то рассказывает. Это город про частного человека, джентльмена, который гуляет по своему парку, входит в свой маленький домик.

Другой пример – Иерусалим, город про бога. Когда вы оказываетесь в старом Иерусалиме, вы все время ощущаете, что здесь люди общаются с Богом. В Лондоне вы живете про свободу, в Иерусалиме вы живете про Бога, в Париже вы живете про буржуазный уют. Там в каждый момент вам рассказывается, в чем прелесть буржуазной жизни, буржуазной любви, буржуазного кафе, буржуазного магазина.

6. Города в принципе – те, которые не созданы архитекторами, – что-то вам рассказывают про смысл вашей жизни, они предлагают какую-то повестку дня. Москва в этом смысле город, который, по моему мнению, такой повестки не предлагает. Мне кажется, что сегодняшняя Москва – это Москва, созданная ХХ веком, и этот смысл как-то потерян. Получается, что Москва – это город, в котором естественная самоидентификация как бы не выросла, а искусственная не получилась.

7. Что такое брежневский, хрущевский стиль? Это великая утопия. Хрущев придумал, что с помощью большой индустрии и вообще перехода на заводы, с помощью научно-технического прогресса можно дать людям счастье, поэтому всех можно поселить в дома. Надо понимать, что это тот самый единственный случай – эти пятиэтажки и панельные дома, – когда в России была решена жилищная проблема. Но в решении жилищной проблемы был не только хозяйственный, но и символический смысл: вся эта раковая опухоль вокруг Москвы из пятиэтажек, блочных домов, девятиэтажек воспринималась как символ технического прогресса, который ведет нас к новому счастью, буквально коммунизму. Этот город на сегодняшний день занимает 93% площади Москвы. При этом когда взрослых людей спрашиваешь «Что для вас Москва?», они помнят только о 7% территории – тех, что находятся внутри Садового кольца. А то, что дальше, это вообще не место, у него нет никакого смысла.

8. Сталинская Москва. Она, конечно, не потерялась. Что сделал Сталин с Москвой? Он взял в гранит набережные, сделал Садовое кольцо и магистрали. С помощью этих решений и высотных зданий он как бы надел на старый город имперский намордник – где бы вы в Москве ни находились, вы видите, что он там есть. Невероятно величественные высотки – если говорить о сталинской классической архитектуре, то это, с точки зрения владения классическим языком, высшее достижение в русской школе. Но при этом остаются территории, которые никто не перестроил. Эти территории живут совершенно специфической жизнью. Арбатские переулки, Каретный переулок, Сухаревка… Из этого формируется вся культура московского двора, поэтика Окуджавы, Высоцкого, фильм «Покровские ворота». Этот наш маленький дворик в оттепельное время прорывается наружу и создает главную идентичность Москвы, и мы до определенной степени наследники как раз этой идентичности.

9. Конструктивизм в Москве представлен очень разными объектами. У нас есть, например, Дом на набережной – и он в мифологии Москвы совсем не является темой высокого авангарда, прорыва в будущее. Или у нас есть замечательное здание Ле Корбюзье на Мясницкой, которое, по-моему, смотрят только иностранцы, пафос конструктивизма там не ощущается, это – про власть. А есть конструктивизм маленький – и дом Мельникова как его главное выражение. Когда этот дом был построен, он противостоял всему мещанскому мирку, став в итоге отрицательным зеркалом. Сейчас большинство арбатских особнячков не сохранилось, и именно по дому Мельникова мы понимаем, какие они были. Главный отрицатель оказался единственным хранителем. Это показательно, что у нас есть большой конструктивизм, который не является предметом нашей большой, колоссальной гордости, а есть маленький – и его мы очень ценим.

Вот есть сталинская Москва – а идентичность Москвы для этого поколения в тех самых нетронутых, забытых гетто. Вот есть хрущевская Москва – а идентичность ее в том, где все оставили, где ничего не строили. Конструктивизм тоже попал в число таких важных идентичностей Москвы потому, что Сталин его отменил. Это такое постоянное воспроизводство, отталкивание от идентичности, от повестки дня, предлагаемой властью или большим городом. Как только они что-нибудь забудут, мы туда приходим и говорим: «А вот это наше все».

10. Идентичность города связана с тем, что жители города отождествляют себя с тем, что простроено. Задача архитектуры – рассказать людям, которые в ней находятся, зачем они живут. И пока мы не понимаем, про что город, он воспринимается как чужой. Я бы сказал, что идентичность Москвы мы еще не изобрели, ее еще предстоит найти. Город строится сообществами. Посмотрите, как он преобразовался, когда появилась «Стрелка», – с архитектурой ничего не произошло, но появилось ощущение, что это новый город. Нам предстоит деятельность по выращиванию таких сообществ, которые бы ощутили этот город своим.

Лена Лысова

slon

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе