«В городе можно быть откровенным, но это требует смелости». Художница Ада Морозова — о том, что дает паблик-арт его творцу и зрителям

К нему, не всегда понятному, часто возникают вопросы. Ада Морозова, лауреат первой в России премии в области научно-технологического арта Asta Award, рассказывает, чем привлекательно современное искусство для молодого художника и что дает выбор городского пространства в качестве «холста» для своего произведения.


— Расскажи, чем именно ты занимаешься, для чего ты это делаешь и в чем твоя цель?

— Я мультидисциплинарный художник. В этом году окончила кафедру графики Академии Штиглица в Петербурге — это всё, что связано со станковой графикой, эстампом и графическим языком. Но уже во время обучения я поняла, что этого мало, чтобы выразить то, что меня волнует, потому начала работать еще и с инсталляциями и перформансами. Я бы назвала свои арт-объекты попыткой совместить графику — визуальный, изобразительный формат выражения — и объемную форму.

Меня интересует человек, его мир и мир без него. То, из чего человек состоит, какие системы создает для этого мира, насколько он боится хаоса или принимает его. Мое искусство — искусство про взаимодействие и мосты, которые нужно строить для создания коммуникации. А еще мне интересна тема времени, его ощущения и проживания.

Занимаюсь паблик-артом и вообще искусством я, наверное, для того, чтобы попытаться сформировать общий знак для общения со зрителем и использовать возможность создавать поля для диалога с кем-либо по ту сторону искусства.

— Когда я смотрела твои работы, поняла, что сквозная их идея — место человека в мире, часто — в городе. Почему город, что больше всего тебе нравится в работе с городским пространством?

— Для меня город — это пространство, наполненное смыслами. Я против какой-то эксклюзивности искусства, когда это мир только для посвященных. Я за стирание границ между реальностью и искусством, искусством и бытом.

Хочется выходить в городское пространство именно потому, что там есть возможность говорить с каждым через свои объекты. Паблик-арт — история, которая может затронуть серьезные, важные вопросы и быть понятной всем через общественное пространство: автобусную остановку, дом или двор.


— А как ты вообще начала заниматься проектами, связанными с городской средой?

— Несколько лет назад я прочитала манифест Ивана Щеглова, художника-ситуациониста, про город будущего. Вообще я очень люблю ситуационистов, Ги Дебора и его модель дрейфов по городскому пространству. Тогда мне понравилась идея создания ситуаций в городе.

Уже позже у меня самой появился какой-то протест по отношению к академическому искусству, и мне захотелось повзаимодействовать с этим внешним пространством. Тогда я поняла, что у меня есть проблема с тем, чтобы взять баллончик и расписать стену, потому что я всё-таки из академической среды.

Но мне повезло, и я поучаствовала в проекте «Субкультурный ландшафт», где у нас была программа по паблик-арту с Анной Заведий и Покрасом Лампасом. Мы создавали проекты, затем была их выставка, и дальше уже должен был быть процесс их реализации. Но мой проект не реализовался, потому что моя тема показалась кураторам слишком депрессивной, а я не хотела ничего менять. Думаю, что это было отправной точкой, и дальше я уже начала создавать работы за пределами галереи.

— А расскажи подробнее про этот проект, который назвали депрессивным. Что это была за работа и в чем ее смысл?

— Вообще я задумалась о большом городе и о том, что в нем очень легко потеряться. Всё должно было начинаться с перформанса, где я бы раздавала и расклеивала листовки о том, что пропал человек и мне нужна помощь в его поиске.

Там были бы указаны координаты, и так человек бы нашел графическое полотно с вставленным зеркалом. Это история про то, что потерян ты сам, и про нахождение «того самого» человека. Мне кажется, это не депрессивная история, наоборот, тут случается важное открытие в конце.

Вообще я подумываю о том, чтобы сделать эту работу без согласования, но это уже будет стрит-арт, а не паблик-арт.

Со стрит-артом и паблик-артом еще философия такая, что ты устанавливаешь объект, а дальше сколько времени он пробудет в этом месте, от тебя не зависит. Если кто-то закрасит или стащит какие-нибудь элементы — это уже про общение с жителями.


— И как ты относишься к тому, что арт-объекты в городском пространстве часто долго не живут?

— Я думаю, это не проблема. У некоторых художников, которые работают с городскими объектами, могут, например, забрать какую-нибудь маленькую часть произведения, если это возможно. Это тоже интересно, потому что какой-то прохожий замечает эту работу и у него появляется желание присвоить ее себе, забрав какой-то определенный кусочек, либо кто-то закрашивает работу и выражает протест заявлению художника. Тут главное — личное авторское высказывание, а потом ты буквально отпускаешь свою работу в свободное плавание.

История про сохранить или обезопасить существует для галереи. А в работе с городом больше эффекта неожиданности и свободы в языке. Это больше про диалог с внешним миром, проникновение искусства за пределы пространств, созданных специально для него. И когда ты работаешь с этой системой, ты понимаешь ее нюансы и создаешь, уже зная о том, что что-то может произойти.

— А что тебе больше всего отзывается в городском пространстве, какие твои любимые объекты и темы для рефлексии в нем?

— Мне очень нравятся обычные автобусные остановки. У меня уже была совместная большая работа в Германии с другими художниками, мы с ними создавали тотальную инсталляцию в галерее. А сейчас я готовлю один проект к фестивалю по паблик-арту, который будет проходить в следующем году. Так как я с технологиями совершенно незнакома, мне с ним будет помогать саунд-арт-художница, с которой мы познакомились на премии Asta.

В проекте я решила использовать реальную автобусную остановку, потому что мне кажется, что это яркий пример столкновения человека и времени. Когда мы приходим на остановку, нам уже никуда не нужно идти. Остается только ждать, и так мы начинаем чувствовать время.

Я решила установить динамики, из которых будет вырываться голос, когда там будут люди. И голос будет задавать достаточно простые вопросы, например: чего ты ждешь? что будет дальше? зачем это всё?

Мои коллеги и друзья сказали, что идея достаточно тревожная. Но для меня этот проект — попытка через пространство и простые вопросы предложить людям подумать о моменте столкновения со временем.


— А какая из твоих работ тебе нравится больше всего и почему?

— Я очень люблю свою перформативную работу «Надрыв»: она очень честная. Зимой я вышла на лед в Петербурге и начала раскрашивать трещины красной краской. Это было как саморефлексия. Мне понравилась идея, когда некоторые эмоции и чувства прорываются изнутри, разрывают эту оболочку, и ты не можешь себя сдерживать — появляются трещины. Затем они покрываются красным — так отражается боль или, наоборот, такое очень сильное чувство, как любовь. Получается надрыв.

Есть в этом нерациональность и, наверное, уязвимость, которая для меня не является слабостью. Такое состояние сопоставляется со льдом: оно непостоянно. Лед тает, чувство-краска расплывается и исчезает.

Иногда ты начинаешь анализировать что-то уже после того, как сделал, — тоже такой интересный феномен в искусстве, который и раскрывает весь смысл. И как раз после я фотографировала лед и трещины, создавала раскадровку и монтировала ее на компьютере. Это было как продолжение перформанса.

— Давай теперь поговорим о проекте «Пространство смыслов» и сайнс-арт-премии Asta Award, о которой ты уже упомянула. Как вы с Максимом Кашиным, твоим соавтором, решились участвовать в премии? Что за проект вы выставляли и что вам дало участие?

— Мне скинули ссылку на эту премию, когда был прием заявок, и мы с Максимом, моим однокурсником, так позабавились: там всё же нужен был проект, направленный на сайнс-арт и медиаискусство, а у нас от сайнс ничего не было, кроме аналитической работы. Но мы решили податься и выдвинули наш проект «Пространство смыслов».

Я пришла к Максиму со своими впечатлениями после прочтения манифеста Щеглова, и мы вместе захотели создать что-то про город. Получилась инсталляция, в которой мы создали город без упоминания о человеке, но в то же время она отражала и самого человека в городе. Нам пришло подтверждение, что мы прошли по номинации «Медиаискусство», и нас пригласили в Москву.

После премии у нас остались связи с людьми, которые занимаются сайнс-артом, саунд-артом, био-артом. Сейчас я еще готовлю проект, связанный с плесенью, и с ним мне помогает био-арт-художник Данил Маевский из Екатеринбурга, с которым мы познакомились на Asta. Плюс была возможность посмотреть на то, как работают другие художники, и мы поняли, что это, конечно, совершенно иной язык. Так что это история про междисциплинарность, когда есть возможность высказываться так, как ты хочешь, и там, где ты не имеешь опыта или навыков.


— Тогда давай подытожим тему работы с городским пространством. В чем, по-твоему, преимущества и недостатки работы с городом для художника?

— Преимущество — это свобода выражения. В городе можно быть откровенным и давить на больное. Там нет никаких сдерживающих факторов, и тебя никто не может цензурировать. Есть и свобода в материалах, например.

Недостаток, наверное, в том, что тебя могут прогнать. Выход в городское пространство всё-таки требует определенной смелости. Тут еще мой личный недостаток: я иногда ругаюсь на свое женское тело. Хочется меньше бояться, переживать. Я говорю себе: «Я человек смелый и делаю всё, что мне хочется», — но чувство страха и тревоги перед каким-то первым шагом, например в заброшенное здание, когда ты одна, оно есть. И для меня выход в городское пространство — это еще и история про борьбу с самой собой.

— У меня есть к тебе несколько вопросов про выставки за рубежом и образование. В самом начале ты упоминала свою работу с автобусной остановкой в Германии, и я видела другие твои работы, которые были сделаны там. Расскажи, пожалуйста, подробнее про этот период. В чем разница в отношении к современному искусству в России и в Германии?

— В Германии я полгода жила и училась по обмену и почувствовала очень сильную разницу между системами образования и подходом к современному искусству. К сожалению, искусство в России сейчас обособленно от всемирного искусства из-за всего, что происходит и происходило. В Германии же чувствовалось международное проникновение всего и вся.

Еще мне понравился немецкий подход к образованию. У них современное искусство и есть то образование, которое ты получаешь. И когда так происходит, ты уже позиционируешь себя как художник, а не как студент, ищешь свой язык и не ограничиваешь себя, например, только кафедральным направлением. А у нас в академии современное искусство происходит за рамками обучения, и в этом есть определенная сложность. Я из-за этого как будто разорвалась на два мира.

— А что тебе дала учеба в Академии Штиглица, в чем она тебе помогла и что было самым классным в ней?

— На самом деле художественное академическое образование — это еще то испытание для человека, проверка тебя на устойчивость и выносливость. Эта тяжелая школа учит защищать и доказывать значимость твоего видения, твоих работ и стиля. В нашей системе образования есть жесткая иерархия: кто главнее, кто ниже, и студент всегда находится внизу. Всегда есть давление со стороны преподавателей. Но могу сказать, что первые три года дали мне хорошую академическую базу.

После же у меня появилась потребность выходить за пределы листа и графики. Я начала изучать разные материалы, техники и практики. Это был самостоятельный поиск, потому что в академии меня в этом не поддерживали. Получается, что в какой-то момент я вступила в противодействие с академической средой: одной ее мне было уже недостаточно.


— А как к твоему художественному образованию и сфере деятельности относится твоя семья? Потому что многие ребята, которые хотят профессионально учиться на художников, сталкиваются со скептическим восприятием со стороны — мол, это всё баловство, искусством себя не прокормишь и т. д.

— Конечно, у них было неприятие, но со временем родители поняли, что я отношусь к своей сфере достаточно серьезно. Сейчас они понимают и принимают путь, который я выбрала. Мне недавно отец сказал: «Я совершенно не понимаю, что ты делаешь, но я очень горжусь тобой». Вот такое милое заявление.

Я не думаю, что родители понимают и то, зачем это всё и почему именно в такой форме. Но для меня они — тоже зрители, с которыми я пытаюсь взаимодействовать. У них есть желание понять, а это уже небольшая победа.

Поделиться