— Дадаизм иногда называют первым постмодернистским течением. Действительно, кажется, что он все еще актуален сегодня — в отличие от других великих «измов» — футуризма, конструктивизма или сюрреализма. Возможно, дада сохраняет свою релевантность как раз в силу отсутствия у него ясно сформулированной позитивной программы благодаря идее антиискусства, которую ваша соотечественница Биче Куригер почему-то объявила неактуальной?
— Да, глядя на работы совсем молодых художников, учащихся художественных школ, можно заметить, что все они попадаются на крючок дада. Его дикость, протест, амбициозность и неопределенность близки пубертатному состоянию. С дада очень легко идентифицироваться — это множественная, разнообразная и противоречивая история. Кроме того, «дада» хорошо звучит, это отличный бренд. Многие течения и группы в истории искусства с ним связаны: сюрреалисты, леттристы, ситуационисты, битники, Флюксус, панк-движение и так далее. Все они складываются в своеобразную линию преемственности от дада.
— Дадаизму удалось стать международным движением или это была скорее попытка создать его?
— Тцара, конечно, всегда говорил о mouvement Dada, но, как сказал Тобиа Беццола на лекции в Москве, это была скорее декларация. Я думаю, что это было не движение и не стиль, а нечто вроде места встречи или метадвижения. На своей первой выставке здесь, в Цюрихе, в первой дадаистской галерее Coray, дадаисты показали работы Пикассо, Де Кирико, а также африканскую скульптуру… Дада удалось объединить множество стилей.
— И, вероятно, именно в силу этого пребывания вне эстетики, вне стиля дадаизм по-прежнему представляется неисчерпанным.
— Забавно, но многие художники, когда мы приглашаем их сделать что-то у нас, с удивлением обнаруживают в дадаизме какие-то совершенно новые вещи, даже если сам дадаизм не слишком их увлекает. Хотя, если покопаться, можно найти множество связей с дада даже на чисто формальном уровне. Например, делая проект с Джейком и Диносом Чепменами, я понял, что показать их рядом с дада — это все равно что тушить пожар огнем: вместе они просто убивают друг друга. И те и другие своего рода трикстеры, они вызывают недоверие, и если свести их вместе, то перестаешь верить вообще чему бы то ни было. То же самое можно сказать про другого трикстера — и, на мой взгляд, настоящего дадаиста — Маурицио Кателлана. Мне было интересно сходить с Чепменами в Кунстхаус, посмотреть их глазами на дадаистов, но выставка, которую они здесь сделали, не работала. В их проекте здесь была показана настоящая работа Брейгеля 1607 года, но никто не верил, что это подлинник. В сочетании «Кабаре Вольтер, дада, Джейк и Динос Чепмены» было слишком много неизвестного, поэтому подлинность Брейгеля выглядела сомнительной.
— Я думаю, дадаистам бы это понравилось. Как и в целом идея продолжения их движения.
— Я всегда говорю, что для меня Тристан Тцара и Марсель Янко — это такие пиарщики дада. Янко создал весь корпоративный дизайн, придумал шрифты, делал листовки и плакаты. А Тцара пытался внедрять бренд в разных городах — Париже, Нью-Йорке, Берлине. И я всегда задаюсь вопросом, почему они ничего не сделали в России. Только когда в Париже дадаизм закончился, Тцара объявил о существовании дада в России.
— Но после революции попасть в Россию было не так просто.
— Может, как румын, Тцара боялся России или у них просто не было хороших контактов. Хотя в «Кабаре Вольтер» бывали русские, устраивались русские вечера и существует легенда о том, что Ленин, который жил по соседству, был здесь, выступал с какими-то чтениями и играл на балалайке. Хуго Балль читал Кандинского. В Берлине было разрекламировано «машинное искусство» Татлина, но прямых связей с Россией все же не было. Кстати, Париж и Берлин — города, с которыми мы только начинаем работать после Цюриха и Нью-Йорка.
— То есть до Москвы вы привозили дада в другие города?
— Не совсем. Я сделал выставку «Дада Восток? Румыны “Кабаре Вольтер”» (Dada East? The Romanians of Cabaret Voltaire), которая много путешествовала по Европе и была показана в румынском Сибиу, в Праге, Стокгольме, Осло и Лилле. Но идея в принципе возить дада в другие города появилась сравнительно недавно, когда мы начали планировать столетие дада в 2016 году и разрабатывать разные программы. Одна из них — «Программа декларации» (Declaration Program): мы хотим добраться туда, куда не добрались дадаисты, но где им следовало бы побывать: в Москву, Мехико, Бухарест и Лондон. Вторая наша линия — это «Программа аннексии» (Annexation program): мы планируем каждый год делать в «Кабаре Вольтер» выставки, посвященные одному из дадаистских городов. Начнем с Нью-Йорка, затем будут Париж, Берлин и Цюрих, а в 2016 году сделаем, условно говоря, Dada Universal. Каждый город будет представлен четырьмя разными темами. Например, на первой выставке мы показываем, что представлял собой дадаизм в Нью-Йорке, и благодаря сотрудничеству с Музеем американского искусства в Берлине сможем показать созданный в Нью-Йорке «Фонтан» Марселя Дюшана, его «Велосипедное колесо», «Обнаженную, спускающуюся по лестнице» (оригинального размера) и «Свежую вдову» (Fresh Widow). Чтобы рассказать эту историю, мы добавим репродукции и фотографии.
Следующий шаг в Нью-Йорке. Когда я говорил там с разными художниками и пытался понять, как они реагируют на дада, все пытались свести меня с художниками-активистами вроде Yes Men или Reverend Billy. В Нью-Йорке очень много политических художников, работающих на грани активизма, которые борются с капитализмом или за экологию, и именно на этом я решил сфокусироваться. Так что в итоге мы с Yes Men делаем выставку «Революция за крах мирового капитализма» (The Revolution to Smash Global Capitalism), основанную на идее создания секретной ячейки или операционного центра, готовящего антикапиталистическую революцию. Потом совместно с отделением искусства и медиа Художественной школы в Цюрихе мы проведем выставку, в центре внимания которой будет Альфред Стиглиц: именно он впервые представил в Нью-Йорке фотографию в качестве произведения искусства, а не просто документального средства. Последняя выставка в этой серии посвящена дада-баронессе Эльзе фон Фрейтаг-Лерингховен и ее утверждению «Я — это искусство». Многие художники-дадаисты в Нью-Йорке начали демонстрировать самих себя в качестве художественных произведений: поэт и боксер Артюр Краван или Марсель Дюшан в образе Рроз Селави (Rrose Selavy). Сегодня в Фейсбуке или в образе Леди Гаги мы видим тот же принцип представления себя в повседневной жизни, который восходит к тому, что практиковали дадаисты, с чем они играли. Например, тема игры с гендером: дада-баронесса, одетая как мужчина; Рроз Селави в образе женщины; Леди Гага сегодня, представляющая своего рода андрогина, или существо без пола.
У нас план: четыре выставки в год, исследующие различные темы, связанные с Нью-Йорком, отмечающие его специфику. Затем то же самое про Париж, Берлин и Цюрих. Кроме того, мы хотим провести конференции в Нью-Йорке, Париже и Берлине, подобные той, что прошла в Москве, в «Гараже». Что касается «Программы декларации», которую мы сейчас реализуем в Москве, то мы надеемся в следующем году продолжить ее в Бухаресте, а потом попробуем Мехико и Лондон. Забавно, что на севере Англии есть так называемый «Мерц-барн» Курта Швиттерса. И вот уже десять лет они проводят различные конференции, обсуждая, что им делать с этим сараем. Я был на трех таких конференциях и заметил, что вся дискуссия сводится к констатации отсутствия какой-либо связи с дада, несмотря на то что Курт Швиттерс действительно жил там в конце своей жизни. Это очень интересная ситуация, они пытаются как-то обозначить присутствие дадаизма, которого там нет. И, вообще говоря, странно, что в Лондоне или Англии не было дадаизма. Я даже не знаю, что тогда у них было в 1910-е и 1920-е.
— Как и в России, у них была своя версия футуризма — вортицизм.
— Футуризма? Вот оно что! Это похоже на какое-то территориальное деление. Можно сделать карту мирового господства — «Дадаисты vs. футуристы»…
Кроме того, у нас есть идея раз в год, в день открытия «Кабаре Вольтер», 5 февраля, которое мы считаем днем рождения дада, давать «дадаистское благословение» художникам.
— Вы будете отбирать самых достойных?
— Нет, сейчас уже многие художники хотят получить это благословение, так что оно не будет чем-то исключительным. Но мы хотим, чтобы каждую церемонию придумывал один художник — начиная от оформления помещения до программы и собственно ритуала. Эта идея возникла, с одной стороны, после того как мы сделали несколько событий с немецким художником Базоном Броком (Bazon Brock), который приглашал таких художников, как Йонатан Меезе (Jonathan Meese), Кристоф Шлингензиф, Петер Вайбель, и других. Он хотел, чтобы Шлингензиф сказал «да» дада. Ведь когда говоришь «да», к примеру, во время церемонии бракосочетания, это перформативный акт; кроме того, ты говоришь «да» тому, чего не знаешь. Сказать «да» чему-то неопределенному — это очень по-дадаистски. Но Шлингензиф ответил «нет, нет, нет». И Брок сказал, что настоящему художнику нужно Благословение дада. А потом у нас тут побывал Мэрилин Мэнсон, для которого это было большое событие, потому что он любит все, что связано с дадаизмом, и Тристаном Тцарой в особенности. И я написал текст для каталога его прошлогодней выставки акварелей в венском Кунстхалле, в котором Мэрилин Мэнсон как бы испрашивает благословения дада и за свои заслуги получает право называться дадаистом. Все это натолкнуло нас на мысль давать дадаистское благословение ежегодно всем желающим.
Другой проект, над которым мы работаем, — это попытка создания современной иконической фигуры, аналогичной фигуре Хуго Балля в костюме епископа. «Макгилли» (Macghillie) — это камуфляжный снайперский костюм, который полностью скрывает человека. Мы хотим послать его художникам из разных стран, в том числе группе Война, без каких-либо определенных условий, только с маленьким буклетом и, возможно, камерой, чтобы они могли сделать снимки и прислать их нам. Мы хотим создать новую икону, полностью противоположную образу Балля, который в своем костюме представлял фигуру автора, и это было чрезвычайно важно: он стоит на сцене и читает стихи, это перформанс, все происходит в назначенное время, ему трудно двигаться, там определенный свет, и все внимание обращено на него. А «Макгилли» — это некто, кем может быть кто угодно, поскольку это камуфляж. Например, один голландский художник участвовал на Суринаме в религиозной церемонии в этом костюме, и участники процессии сразу же приняли его за «белый дух», который очищает улицы от злых духов. Он тут же стал частью церемонии.
— А как так случилось, что вы стали возрождать дух дада сегодня? Что было в пространстве кабаре раньше и как возникла идея некоммерческой институции, посвященной историческому авангарду и организующей выставки современных художников?
— Все началось в 2002 году, когда группа художников сквотировала это здание в качестве протеста: здесь хотели сделать очередной магазин, а художники решили привлечь общественное внимание к тому, что это место связано с нашим культурным наследием. Дом стоял пустой, тут никто не жил, он принадлежит страховой компании Swiss Life. Благодаря сквоту многие политики и деятели культуры в Швейцарии и в Цюрихе узнали об этом месте и решили, что здесь должно быть независимое арт-пространство. В 2004 году оно открылось в том виде, в каком существует и сейчас. Мы считаем, что наша миссия в том, чтобы работать с дада не только в исторической перспективе, но также попытаться трансформировать это наследие, сделать перезагрузку, вдохнуть жизнь в дадаизм, а не сделать из него музей.
— И вас финансирует государство? Оно выкупило здание у частного владельца?
— Нет, государство, точнее, город платит за нас аренду, довольно высокую — 315 тысяч швейцарских франков в год. А на содержание самого места, организацию выставок, зарплаты и т.д. мы должны сами искать средства, поэтому у нас тут небольшой сувенирный магазин, бар, и у нас есть донаторы. Первые четыре года нашим спонсором была компания Swatch, а сейчас у нас шесть донаторов, причем трое из них хотят остаться анонимными, что само по себе интересно. Организационно мы независимая ассоциация, то есть мы не муниципальная организация и не компания. И вся наша работа основана на этом подходе к дада. Мне нравится делать с художниками выставки, в которых принципиально исследование, а сам художественный продукт является побочным эффектом или просто остановкой в пути. Например, с Карлосом Аморалесом мы путешествовали по европейским архивам дадаизма и в итоге сделали здесь выставку. Я всегда пытаюсь работать в тесном контакте с художниками, искать вместе с ними, узнавать о дада что-то еще.
— У Кунстхауса Цюриха большой архив дадаизма?
— Да, один из первых коллекционеров дада швейцарец Ханс Болиджер (Hans Bolliger) передал музею в дар внушительную часть своей коллекции. Думаю, там порядка пятисот оригинальных работ, а также множество документов — листовок, журналов и т.п. Но с этими вещами очень сложно работать, потому что они исключительно хрупкие. Когда дадаисты создавали их, они не думали о том, чтобы сделать это на дорогой бумаге и сохранить на сотни лет, поэтому все, что есть в Кунстхаусе, хранится очень тщательно, и, по причине чрезвычайной хрупкости, они почти ничего уже не показывают.
— Они это оцифровывают?
— Не всё, но то, что оцифровано, можно увидеть в онлайн-каталоге в их библиотеке. Проблема в том, что это не покажешь на выставке.
— А каким образом они работают с наследием дадаизма?
— Скажем так, это не их главная забота. Последние тридцать лет они каждые пять — десять лет делают выставки дадаизма и к юбилею в 2016 году тоже готовятся. Но они зависят от посетителей, поэтому вынуждены показывать Моне и Пикассо. А дадаизм не такая уж увлекательная вещь, если не показывать его, как это сделали в Центре Помпиду, например, где показали просто всё. Вот это была выставка-блокбастер.
— А как вообще простые швейцарцы воспринимают дада?
— Они не знают его. Люди, которые приходят сюда, как можно заметить, в основном туристы. И они приходят сюда целенаправленно, для них это важное место. А для большинства жителей Цюриха — нет, и сам факт, что это место открылось только в 2004 году, показывает, что для Цюриха это была не такая уж значимая вещь.
— Я была очень удивлена, что на швейцарских франках изображены портреты современных художников и их произведения. Я подумала, что эта страна, должно быть, очень продвинута в вопросах искусства.
— Да, и одна из этих персон — на купюре в пятьдесят франков — дадаистка Софи Тойбер-Арп! Но у Цюриха все-таки совсем другой характер благодаря протестантизму и Цвингли, и дада не вписывается в образ города, с его надежными банками, чистотой и шиком. Сейчас они начинают понимать, что банки не сделают город живым, городу нужно нечто более амбициозное. И мэр Цюриха очень заинтересована в поддержке идеи дада, понимая, что это привлекает к себе большое внимание, особенно на международном уровне. Во время публичного голосования в 2008 году, когда каждый житель города получил бюллетень, где он мог проголосовать за или против «Кабаре Вольтер» и дада. Мы получили 65,1 процента, так что теперь можно с полной уверенностью сказать, что дада является демократически избранным искусством.
Екатерина Лазарева
OpenSpace.RU