Художник одного поцелуя

В Берлине умер знаменитый русско-немецкий художник Дмитрий Врубель. В июне 2022 года он заразился COVID-19, болезнь проходила тяжело, с осложнениями, пришлось прибегнуть к подключению к ИВЛ, однако спасти Врубеля врачам не удалось. Ему было 62 года.


Дмитрий Врубель на открытии совместной с Викторией Тимофеевой выставки «Портрет эпохи»
Фото: Алексей Куденко, Коммерсантъ


Видеть в датах рождения и смерти знаки и символы — дело неблагодарное. Однако в случае с уходом Дмитрия Врубеля именно в этом страшном году обойти «датскость» не представляется возможным. Художник, чье главное произведение стало символом конца первой холодной войны, умер в разгар второй. Его работа «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви» появилась на Берлинской стене в 1990 году, и если и есть произведение русского искусства, сравнимое по мировой известности с «Черным квадратом», то это именно она.


Образ целующихся взасос рамолика Брежнева и Хонеккера, взятый с удачнейшей репортажной фотографии 1979 года, превратился в символ падения стены, СССР и старого мира с его послевоенным противостоянием супердержав в целом.


Именно в этом своем так легко считываемом символическом виде эта композиция вошла в массовую культуру, а позже многократно преобразовывалась в символ совсем иных времен и движений. Это мог быть поцелуй во славу ЛГБТ-сообщества, а мог быть символ слияния разных поп-фигур, но везде, безусловно, считывался прототип — тот самый «Братский поцелуй» (Bruderkuss, как сократили длинное русское название немцы).

Такая безмерная слава Врубелю нравилась — пусть «художник одной картины», зато какой! Однако был Врубель и до, и после Берлинской стены. Московская жизнь «до» была одним большим глотком вдруг выданной его поколению свободы. Профессиональный художник, почти доучившийся до диплома в МГПИ, он аж в 1983 году стал членом Союза художников. Однако собственно «современным художником» он стал на совсем иных площадках, точнее, на их полном отсутствии. Его выставочным залом стала квартира Никиты Алексеева, где расположился «Клуб авангардистов» (КЛАВА), парочка других вдруг возникших полуподпольных мест. А в 1986-м он взял дело в свои руки и организовал в своей квартире «галерею Врубеля», которая в том или ином виде просуществовала почти десять лет. Сам художник будет потом вспоминать это период как «один из самых счастливых в жизни художественной Москвы, время бесконечных надежд и, главное, их реализации»: «Никто из моего поколения на тот момент "сложившимся художником" еще не был. И я в том числе. Были только амбиции». Удивительное время сделало из многих из них художников, а некоторых одарило и местом в истории.

В этой-то московской круговерти пьянок, квартирных вернисажей, концептуалистских «загородных прогулок», соц-артистского стеба, иностранных гостей, обещавших золотые горы, родился прообраз будущего Bruderkuss: «В Москву приехала девушка, с которой я познакомился в Париже, и привезла мне фотографию целующихся Брежнева и Хонеккера: смотри, мол, какая классная картинка, ты ее должен нарисовать. Это была отвратительная, омерзительная вещь, меня сначала чуть не вырвало. Но все-таки я, как это обычно бывает, хотел зафиксировать в искусстве то, что невозможно там зафиксировать, и эта работа как-то сама по себе начала жить в моей голове. Я начал делать какие-то подмалевки на бумаге, и однажды их увидел Пригов и сказал: "Дмитрий Владимирович, а хорошо бы эту работу на Берлинскую стену". Мы посмеялись и забыли, конечно».


Как это часто бывало, забывать то, что сказал Дмитрий Александрович Пригов, точно не следовало. И когда в 1990-м «некий дядя из-за границы, галерист Саша Бродовский, привез в Берлин, взял за ручку, отвел к стене и сказал: "Рисуй!"» — Врубель уже точно знал, что надо рисовать.


Жизнь Врубеля «после» была во многом постоянным разговором на тему, как быть, когда слава уже есть, а ты еще молод и сил у тебя немерено. После обязательных для тогдашних русских художников вояжей по Европе и Америке, откуда после 1995 года все чаще возвращались с пониманием, что вписаться не удалось, была Москва с ее, наоборот, все расширяющимися возможностями. Была работа с Галереей Гельмана (Марат Гельман внесен в реестр СМИ-иноагентов), были проекты с крупнейшими госкорпорациями, был ироничный «календарь» «Путиниана» — цикл портретов президента РФ, сегодня воспринимающийся совсем иначе, чем в мирном 2001-м; Третьяковка получила свою копию «Братского поцелуя», за «Евангельский проект» (уже в дуэте с женой Викторией Тимофеевой) последовала номинация на премию Кандинского. Некоторое время было ощущение, что современное искусство в РФ поднимается во влиятельности и уместности в том числе как будто бы в самых верхних эшелонах власти. Но в 2008-м, после грузинской кампании, для Врубеля и Тимофеевой что-то сломалось. Началась их берлинская жизнь.

В Берлин Врубель въехал все на том же коне: «Я точно помню, как в марте 2009 года шел мимо стены и увидел, что "Поцелуя" нет. Я пришел в совершенно жуткое состояние и в этот момент сказал: стоп, так нельзя. Я это сфотографировал и через газеты обратил внимание немцев, что "Братского поцелуя" нет. И немцы сказали: ребят, а вы чего, у нас просто взяли и забрали нашу историю? Тут-то и выяснилось, что это уже часть истории, составная часть Берлина». Художник берет дело в свои руки и пробивает для себя реконструкцию исторического граффити.


Надо признать, что второй «Поцелуй» написан куда лучше первого, но именно первый со всеми его «ошибками» в технике живописи был грубее и бил действительно наотмашь.


Однако немцы его признали: «Через пару дней, когда уже были готовы лица, пять немецких газет одновременно вышли с фотографией этой работы и передовицами вроде "мы обрели Bruderkuss"».


Репродукция картины «Братский поцелуй» Дмитрия Врубеля на остатках Берлинской стены
Фото: www.flickr.com

Поделиться