Художник Петр Козьмин: «Нужно оставаться русским художником, сохранить свою душу»

Петр Козьмин — удивительное явление в современной живописи.

Родился в Чикаго, в русской семье. Далее жил и творил в Москве. Путешествуя по миру, оказался в Индии. Когда мир постигла новая «чума», эпидемия, принял решение переехать в Саратов…


— Петр Георгиевич, ваши работы я бы назвал «освобожденным духом», так как они не лишены эзотерического начала. Можно ли сказать, что истоки вашего творчества лежат в ведической культуре и философии и даже в буддизме?

— Да, «освобожденный дух», пожалуй, присутствует в моих работах, потому что я действительно абсолютно свободный художник, ни от кого не зависимый, даже от системы. Хотя от советской системы я получил самое лучшее образование — в Строгановском училище. С годами, уже после студенчества, я много путешествовал и читал, поэтому куда меня судьба вела, к тому я и приходил. Мне очень нравилась эзотерика. На данный момент в своем изучении я перешел к истокам, к ведической культуре наших предков, и, даже прожив некоторое время в Индии, на Гоа, где собираются люди в поисках истины и духовного пути, я стал «внедряться» в восточную философию и культуру. Это дзен, буддизм, индуизм, которые также пересекаются с ведами. В этом и отражается «освобожденный», свободный дух в моих работах.

— В одном интервью вы сказали, что ваш стиль в живописи — это постмодерн.

— Его действительно можно отнести к постмодернизму: если дословно, то все, что следует после модерна и после модернистического авангарда, можно отнести к постмодерну. Но любое определение жанра (штамп) придумывается для удобства обывателя, сам я могу никак не называть свой стиль.

Я действительно люблю стиль модерн в России (за рубежом все происходило немножко по-другому). Модерн близко подошел к точке соприкосновения флоры, фауны, природы и мира: растительный мир предстает в металле, витражах, в архитектуре округленной, витиеватой, с вставочками. Великие живописцы интересовались архитектурой. Врубель оформил гостиницу «Метрополь» в Москве, украсил росписями керамическую плитку на стенах здания. Это яркий пример того, что искусство объединило и живописцев, и керамистов, и архитекторов, и поэтов, и всех прочих творцов. Я больше всего, наверное, символист, но веяния нынешнего времени отразились на мне тоже. Моя душа отобрала все то, что мне нравилось. Я просто соединил все высшие точки модерна, символизма, реализма, какого-то первобытно-этнического стиля и модерна в одном русле. А сам стиль? Об этом будут думать дальнейшие исследователи, и как они назовут уже веяния в искусстве того страшного времени, в котором живем, дело уже их. Этот современный мой стиль родился в 1990-е годы, когда я окончил Строгановку, тогда художник и поэт стал уже никому не нужен. Многие художники стали паразитировать на советской теме, высмеивая все советское. Я не стал хвалить Запад, не стал ругать «совок». Дал себе установку: никакой «чернухой» заниматься не буду, а буду писать кошек, котов, женщин и какие-то модерновые вещи в эту «чуму» (тогда мне казалось, что это «чума», а чума, оказывается, перебивает чуму — так нам показывает время). Нужно всегда ориентироваться на позитив и искать какие-то солнечные мотивы, но с подтекстом мистики, орнаментальности, недосказанности, завуалированности. Я думаю, в этом вся сила моего искусства — я зрителей не тяну вниз, я их очищаю позитивным отношением к миру. Человек, который не любит себя, не любит никого. Надо в первую очередь любить себя, отражать и радоваться тому, что ты есть. В этом вся сила наша сегодня и всегда.

— Художник определяет время или же время определяет художника?

— Художник определяет время в большей степени. Почему это происходит? Он определяет время своей вибрацией, своими нотками, своей окраской, своими ритмами, своими темами. Художник широкого масштаба шлет в информационное поле только позитив. Это если мы говорим о художниках, которые работают на свет, а не на тьму. Он оставляет свой след: культурный, духовный, нравственный, и все это отражается на Небесах. Картина ведь как икона. Чем больше зрителей, тем больше времени там отображено, больше энергии... Время — это всего лишь инструмент определения жизни: в какую историческую формацию он творил, какие использовал символы, технику, материал.

— О каких последних ваших работах вы могли бы рассказать?

— Меняется среда, меняется сознание, если человек любит себя. Если человек движется, развивается, стремится к новой духовной практике, тогда у него и искусство свежее, тогда и радость с ним, и здоровье с ним. Я думаю, что тонус, духовный путь, привел меня к ведическим исследованиям, к наследству предков. Потому что Веды — это не религия, а, как конфуцианство в Китае, философия, при помощи которой жили люди в согласии с собой, с окружающим миром, они не уничтожали все живое, строя бесчисленные города, как наши современники. У меня ужас от осознания катастрофы в работах не отразился напрямую. Последние мои работы отражают перламутровые оттенки орнамента витиеватого древнеславянского мира. У меня есть большая работа «Пращуры», где представлены старушка с дедом. Это психологические портреты. «Я есмь» — ведун, старейшина, смотрит, держа рулон, где написаны коны (не путать с законами!). Мы живем в мире, где есть законы, то есть по сути мы с вами бесправны. А тогда были коны. Человек старался жить в мире и согласии с миром.

— Какой период вашего творчества наиболее плодотворен?

— Периодов очень много, они зависят от внутреннего состояния и периодов в мире: новшеств, каких-то системных изменений. После Строгановки я искал изменений в своем выразительном стиле, в своем «я». Это было перед поездкой на ПМЖ в Америку. Как вы знаете, я родился в городе Чикаго и имел право туда уехать, потому что в России началась перестройка и творился ужас какой-то... Все художники, поэты оказались вне игры. Я поехал в Америку, снял мастерскую, несколько лет писал картины, делал графику, лепил керамику... Передо мной стояла задача найти свою ноту, свою философию. Это период был очень мощный: с 1992-го по 1994-й примерно. В это время я открыл для себя таких просветленных мистиков, эзотериков, как Блаватская, Ошо, Гурджиев, Успенский, а потом уже Трехлебов, Петров, Левашов. Я понял, что, если художник не обладает своей собственной глубокой философией, переработанными знаниями, годными для духовного совершенствования, он может быть только ремесленником. Художник — это сгусток отраженных энергий в любой картине. Плодотворный период отпечатывается тогда, когда что-то происходит в социальной области, в мировой области перемен. То есть происходит совершенствование каких-то внутренних побуждений, вибраций, философий. Я пожил в 1990-е два года в Америке, мог бы жить и дальше, наживая какие-то материальные ценности, но я уехал. Художник должен жить на Родине, на Родине своих предков, где он всю сознательную жизнь жил. Меня трехлетним ребенком перевезли жить из США в Советский Союз, в Москву, потом мы с семьей переехали на Украину, к бабушке и дедушке. В России сейчас я снова в «глубинке», на сей раз саратовской, и у меня снова плодотворный период творчества.

— Как, меняя континенты, оставаться верным себе и своему делу?

— Последние десятилетия, когда я объездил часть Америки, я понял, что природа везде великолепная, что людям война не нужна — она нужна только политикам-глобалистам, которые все время делят территории. Художник должен оставаться самим собой. Я получил советское образование. Мое мышление трансформировалось, развивалось на русских классиках и на тех просветленных писателях, которых никто почти сегодня не воспринимает, кроме некоторых специалистов. Я везде оставался русским художником. В США ты русским художником не можешь остаться по определению. Мне там говорили: «Петр, если ты тут хочешь стать американским художником, тебе надо как-то проявиться. Тебе надо брать американские темы. Изменить свой стиль, изменить свое сознание. Вообще, лучше «поменять ориентацию». Мы тебя поддержим. Мы начнем у тебя покупать работы, делать твои выставки. Пожалуйста, не надо светлых, солнечных работ, нужно, чтобы твоя мистика превратилась в ужастики, в патологию, и тогда у тебя все будет в норме, ты будешь до конца жизни продаваться и будешь очень востребован». Я думаю, в противовес этому все-таки нужно оставаться русским художником, сохранить свою душу, а ремесло может меняться, как и куда угодно: вперед-назад, влево-вправо. Ремесленное дело — это технология. Ты выбираешь, в какой манере писать, в какой лепить, лить, отливать, «фактурить» и так далее… Если ты родился русским художником, ты должен и уйти с земного отрезка пути русским художником.

Автор
Артем КОМАРОВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе