Наперекор Бажову
19 мая 2024 ● "Коммерсантъ Weekend"
Алиса Горшенина: женские корни волшебной сказки.
«Галя», 2020
Фото: Алиса Горшенина
Художница из Нижнего Тагила Алиса Горшенина (род. 1994) изобретает новый уральский фольклор, то есть сочиняет сказки, используя разные способы повествования — живопись, графику, фотографию, коллаж, видео, анимацию, керамику, объект, инсталляцию. Однако основным медиумом в этом нарративе всегда выступает текстиль, а главной героиней — сама рассказчица, которой, несмотря на программную автопортретность, удается придать личной мифологии универсальный характер.
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Лица как лубочные солнце с месяцем, анфас и в профиль; глаза, роняющие огромные слезы, причем слезы подчас тоже с лицами; крылья, нередко — с глазастыми перьями; сердце, кровоточащее или напоминающее новорожденного младенца; кровеносная система как корни, врастающие в землю,— казалось бы, мифологический словарь Алисы Горшениной насчитывает немного лексем, но они варьируются до бесконечности, вступая друг с другом в сложные комбинации, так что ими описывается целая фантазийная вселенная, сочиненная с поразительной изобретательностью. Эта вселенная — женская, вся она равняется одному телу, женскому, но не расчлененному и разбросанному по свету коварным врагом, как тело Осириса, а, напротив, добровольно распадающемуся на части, чтобы составить единое целое с природой. Повсюду оно, то есть она: ее глаза глядят из чащи леса, ее слезами заливает поля, ее лицо восходит над горизонтом, ее руки ветвятся, а ноги пускают корни, она воспаряет над землей на крыльях с глазастым оперением. И хотя мотивы этого женского мифа абсолютно универсальные, маски и костюмы автопортретны, так что во всех гибридных существах, имена которых неизвестны науке фольклористике, узнается художница по имени Alice Hualice (псевдонимом стала обидная кличка из времен ее школьного, подросткового блогерства). Маски и костюмы, представляющие собой текстильные объекты, могут выставляться по отдельности, собираться в инсталляции или вживляться в заброшенные деревенские дома. Но их высшее предназначение — играть в бесконечном сказочном спектакле, вернее — перформансе, запечатленном в фотографиях, фотоколлажах, видео и анимации. Главная героиня карнавала — сама художница, иногда какие-то роли отводятся членам семьи. Однако посторонним притронуться к этому суррогатному телу не дозволено, и дело не в каком-то бабьем суеверии, а в том, что маскарадные облачения — как кожа, содранная с Марсия.
Семья, задействованная в горшенинском перформансе «самоискусствления», в некотором роде артистическая: отец, в миру — механизатор, самостоятельно выучился живописи маслом, писал космические абстракции, рисовал и ваял фантастических существ: дочь росла с ощущением, что и у нее есть этот художественный ген. Горшенина родилась и провела дошкольные годы в деревне Якшина на реке Ирбит, потом семья переселилась в Нижний Тагил, но связь с малой родиной окажется важным мотивом в личной мифологии художницы — она станет возвращаться в Якшину, чтобы поселять свои сказочные создания в брошенных избах. Обнаружив на обоях гуашевую «фреску» с изображением египетских богов, чуткие к искусству родители отправили дочь в одну из нижнетагильских художественных школ (детское увлечение Древним Египтом проявится позднее во многих образах, например в живущих своей независимой жизнью гигантских всевидящих глазах). После она без особых усилий поступила на худграф Нижнетагильского пединститута. И хотя за десять лет активной выставочной деятельности (студентка-старшекурсница, она уже участвовала в 3-й Уральской индустриальной биеннале 2015 года) к ней пришла всероссийская и отчасти европейская известность, Горшенина продолжает жить и работать в Нижнем Тагиле.
В пору ее студенчества худграф Нижнетагильского пединститута растерял авангардный дух, каким, кажется, отличался на рубеже 1990-х и 2000-х, во времена группы «Зер Гут», и тем, кто собирался становиться художником, а не педагогом, приходилось самим устраивать свою творческую судьбу. Вместе с однокурсниками Сергеем Власовым и Егором Нестеровым Горшенина основала группу Second Hand (2013–2016) — они сразу заявили о себе, организовав фестиваль независимого искусства в кинотеатре «Урал», благодаря чему перезнакомились со всем нижнетагильским андерграундом, музыкальным, литературным и художественным. В частности, подружились с группой ЖКП («Жизнь как перформанс») и получили приглашение выставляться в их самоорганизованной галерее «Кубива». Горшенина экспериментировала с самыми различными медиа, от керамики и графики до фотоперформанса и инсталляции. Занималась стрит-артом — кое-что из ее опытов до сих пор сохранилось в Нижнем Тагиле, скажем, мурал «Купание красного меня». Правда, самую известную работу ей пришлось закрашивать собственными руками — под угрозой отчисления из института и под крики о вандализме и богохульстве: это были «Семь святых дев худграфа», фрески на облупленных столбах ограды факультетского здания, в которых остроумно сталкивались две обычно не встречающиеся друг с другом художнические дисциплины — обнаженная натура и иконопись. Скандал, принесший Горшениной нежданную медийную популярность, стал чем-то вроде боевого крещения и травматичной инициации — текстиль, сделавшийся главным предметом ее любви, превращался из мягкого, девического материала в броню, доспех, оборонительное оружие в сражениях за право быть художницей.
Она начала работать с тканями еще студенткой, пробуя себя в разных амплуа — и в экспериментальной моде, и в текстильной скульптуре; первые шаги были сделаны вслепую, тряпочные фигурки Луи Буржуа попались ей на глаза позже. Постепенно то и другое слилось в синтетическую форму объекта-костюма, который может существовать и как скульптура или скульптурная группа, выставленная в «белом кубе» галереи, и как перформативное одеяние, соучастник нескончаемого фото- и видеоперформанса, за которым можно наблюдать в социальных сетях художницы (роль фотографа и оператора, как правило, исполняет ее муж, бывший член группы Second Hand Сергей Власов). Горшенина рано привлекла внимание самых влиятельных институций современного искусства в России, попала в поле зрения ГЦСИ и «Гаража», неоднократно участвовала в Уральской индустриальной биеннале и «гаражной» триеннале, но, пожалуй, основной платформой для нее стали социальные медиа инстаграм-эпохи, что связано не столько с потребностью в дистрибуции образа (горшенинское творчество породило массу подражательниц и плагиаторов), сколько с самим характером ее художественного проекта.
С раннего детства она не только рисовала, но и вела дневники — мало-помалу ее искусство, представленное в различных блогах, тоже стало походить на дневник: костюмы и маски обрели откровенно автопортретные черты, автобиографические мотивы переплелись с фольклорными, исследования собственной семейной истории («Внучка Тамерлана», «Галя», «IGO») наложились на размышления о местной идентичности («Уральская кома», «Уральская шкура») и универсальном женском опыте. Но при всей искренности высказывания оно облекается в совершенно карнавальную, сюрреалистическую форму, где Луи Буржуа и Джузеппе Арчимбольдо, Рене Магритт и Древний Египет, лубок и икона, палеолитическая пластика и авангард срастаются в единое и неповторимое целое. Текстильные фигуры, головы, торсы, руки, ноги, сердца, часто сшитые из бросовых материалов, обрезков и обносков, очень хрупки — вечно рвутся, латаются, штопаются, покрываются ранами и рубцами, старея вместе со своей создательницей. Эти солнцеликие, пышнотелые, беременные, истекающие кровью и слезами, пускающие корни и расправляющие глазастые крылья языческие праматери лучше всего чувствуют себя в аскетичном ирбитском пейзаже — кажется, художнице удалось изобрести и новую уральскую мифологию, и новое уральское барокко, выстроенное на контрасте рубенсовсого изобилия и северной строгости. Что касается мифологии, то Горшенина, словно бы оппонируя Бажову, предлагает женскую версию уральских сказов, и дело не столько в феминной образности, сколько в отношении к природе: вместо пафоса индустриальных завоеваний — грусть экологического беспокойства.
Шедевр
«Русское инородное»
Текстильные объекты, цифровые фотоколлажи, видео, ассамбляжи, выставка-интервенция. 2017–2020
Многочастный проект начался с поездки Алисы Горшениной в родную деревню в 2017 году — сделанные в Якшине снимки послужили основой для серии цифровых фотоколлажей, где реальность сталкивается с фантазией: в каждом кадре мы видим художницу собственной персоной в обыкновенном сельском пейзаже, над которым гигантскими призраками встают ее карнавальные образы-видения. Пару лет спустя в Якшине была устроена однодневная выставка-интервенция: 28 сентября 2019 года текстильные объекты — маски, руки, глаза — поселились в руинах брошенных изб и дома культуры, где когда-то работала мать художницы, а сама Горшенина провела для зрителей экскурсию, говоря об истории деревни и своей семьи. Наконец, в 2020 году появилась серия ассамбляжей: резные наличники наподобие тех, что сохранились в Якшине, служат окладами или рамами для текстильных бюстов — запеленутые в кружева и обряженные в кокошники, они глядят из наличников этакими египетскими мумиями, ликами смерти. Одиссея горожанина в деревню — в поисках корней и истоков — оборачивается встречей с потусторонним миром, и не только потому, что на каждом шагу ему являются свидетельства угасания деревенской жизни. Умирает сама конструкция русского народного в той лубочной форме, какую преподносят публике палехские шкатулки и ансамбль «Березка».
Фото: Алиса Горшенина
Художница из Нижнего Тагила Алиса Горшенина (род. 1994) изобретает новый уральский фольклор, то есть сочиняет сказки, используя разные способы повествования — живопись, графику, фотографию, коллаж, видео, анимацию, керамику, объект, инсталляцию. Однако основным медиумом в этом нарративе всегда выступает текстиль, а главной героиней — сама рассказчица, которой, несмотря на программную автопортретность, удается придать личной мифологии универсальный характер.
Этот текст — часть проекта «Обретение места. 30 лет российского искусства в лицах», в котором Анна Толстова рассказывает о том, как художники разных поколений работали с новой российской действительностью и советским прошлым.
Лица как лубочные солнце с месяцем, анфас и в профиль; глаза, роняющие огромные слезы, причем слезы подчас тоже с лицами; крылья, нередко — с глазастыми перьями; сердце, кровоточащее или напоминающее новорожденного младенца; кровеносная система как корни, врастающие в землю,— казалось бы, мифологический словарь Алисы Горшениной насчитывает немного лексем, но они варьируются до бесконечности, вступая друг с другом в сложные комбинации, так что ими описывается целая фантазийная вселенная, сочиненная с поразительной изобретательностью. Эта вселенная — женская, вся она равняется одному телу, женскому, но не расчлененному и разбросанному по свету коварным врагом, как тело Осириса, а, напротив, добровольно распадающемуся на части, чтобы составить единое целое с природой. Повсюду оно, то есть она: ее глаза глядят из чащи леса, ее слезами заливает поля, ее лицо восходит над горизонтом, ее руки ветвятся, а ноги пускают корни, она воспаряет над землей на крыльях с глазастым оперением. И хотя мотивы этого женского мифа абсолютно универсальные, маски и костюмы автопортретны, так что во всех гибридных существах, имена которых неизвестны науке фольклористике, узнается художница по имени Alice Hualice (псевдонимом стала обидная кличка из времен ее школьного, подросткового блогерства). Маски и костюмы, представляющие собой текстильные объекты, могут выставляться по отдельности, собираться в инсталляции или вживляться в заброшенные деревенские дома. Но их высшее предназначение — играть в бесконечном сказочном спектакле, вернее — перформансе, запечатленном в фотографиях, фотоколлажах, видео и анимации. Главная героиня карнавала — сама художница, иногда какие-то роли отводятся членам семьи. Однако посторонним притронуться к этому суррогатному телу не дозволено, и дело не в каком-то бабьем суеверии, а в том, что маскарадные облачения — как кожа, содранная с Марсия.
Семья, задействованная в горшенинском перформансе «самоискусствления», в некотором роде артистическая: отец, в миру — механизатор, самостоятельно выучился живописи маслом, писал космические абстракции, рисовал и ваял фантастических существ: дочь росла с ощущением, что и у нее есть этот художественный ген. Горшенина родилась и провела дошкольные годы в деревне Якшина на реке Ирбит, потом семья переселилась в Нижний Тагил, но связь с малой родиной окажется важным мотивом в личной мифологии художницы — она станет возвращаться в Якшину, чтобы поселять свои сказочные создания в брошенных избах. Обнаружив на обоях гуашевую «фреску» с изображением египетских богов, чуткие к искусству родители отправили дочь в одну из нижнетагильских художественных школ (детское увлечение Древним Египтом проявится позднее во многих образах, например в живущих своей независимой жизнью гигантских всевидящих глазах). После она без особых усилий поступила на худграф Нижнетагильского пединститута. И хотя за десять лет активной выставочной деятельности (студентка-старшекурсница, она уже участвовала в 3-й Уральской индустриальной биеннале 2015 года) к ней пришла всероссийская и отчасти европейская известность, Горшенина продолжает жить и работать в Нижнем Тагиле.
В пору ее студенчества худграф Нижнетагильского пединститута растерял авангардный дух, каким, кажется, отличался на рубеже 1990-х и 2000-х, во времена группы «Зер Гут», и тем, кто собирался становиться художником, а не педагогом, приходилось самим устраивать свою творческую судьбу. Вместе с однокурсниками Сергеем Власовым и Егором Нестеровым Горшенина основала группу Second Hand (2013–2016) — они сразу заявили о себе, организовав фестиваль независимого искусства в кинотеатре «Урал», благодаря чему перезнакомились со всем нижнетагильским андерграундом, музыкальным, литературным и художественным. В частности, подружились с группой ЖКП («Жизнь как перформанс») и получили приглашение выставляться в их самоорганизованной галерее «Кубива». Горшенина экспериментировала с самыми различными медиа, от керамики и графики до фотоперформанса и инсталляции. Занималась стрит-артом — кое-что из ее опытов до сих пор сохранилось в Нижнем Тагиле, скажем, мурал «Купание красного меня». Правда, самую известную работу ей пришлось закрашивать собственными руками — под угрозой отчисления из института и под крики о вандализме и богохульстве: это были «Семь святых дев худграфа», фрески на облупленных столбах ограды факультетского здания, в которых остроумно сталкивались две обычно не встречающиеся друг с другом художнические дисциплины — обнаженная натура и иконопись. Скандал, принесший Горшениной нежданную медийную популярность, стал чем-то вроде боевого крещения и травматичной инициации — текстиль, сделавшийся главным предметом ее любви, превращался из мягкого, девического материала в броню, доспех, оборонительное оружие в сражениях за право быть художницей.
Она начала работать с тканями еще студенткой, пробуя себя в разных амплуа — и в экспериментальной моде, и в текстильной скульптуре; первые шаги были сделаны вслепую, тряпочные фигурки Луи Буржуа попались ей на глаза позже. Постепенно то и другое слилось в синтетическую форму объекта-костюма, который может существовать и как скульптура или скульптурная группа, выставленная в «белом кубе» галереи, и как перформативное одеяние, соучастник нескончаемого фото- и видеоперформанса, за которым можно наблюдать в социальных сетях художницы (роль фотографа и оператора, как правило, исполняет ее муж, бывший член группы Second Hand Сергей Власов). Горшенина рано привлекла внимание самых влиятельных институций современного искусства в России, попала в поле зрения ГЦСИ и «Гаража», неоднократно участвовала в Уральской индустриальной биеннале и «гаражной» триеннале, но, пожалуй, основной платформой для нее стали социальные медиа инстаграм-эпохи, что связано не столько с потребностью в дистрибуции образа (горшенинское творчество породило массу подражательниц и плагиаторов), сколько с самим характером ее художественного проекта.
С раннего детства она не только рисовала, но и вела дневники — мало-помалу ее искусство, представленное в различных блогах, тоже стало походить на дневник: костюмы и маски обрели откровенно автопортретные черты, автобиографические мотивы переплелись с фольклорными, исследования собственной семейной истории («Внучка Тамерлана», «Галя», «IGO») наложились на размышления о местной идентичности («Уральская кома», «Уральская шкура») и универсальном женском опыте. Но при всей искренности высказывания оно облекается в совершенно карнавальную, сюрреалистическую форму, где Луи Буржуа и Джузеппе Арчимбольдо, Рене Магритт и Древний Египет, лубок и икона, палеолитическая пластика и авангард срастаются в единое и неповторимое целое. Текстильные фигуры, головы, торсы, руки, ноги, сердца, часто сшитые из бросовых материалов, обрезков и обносков, очень хрупки — вечно рвутся, латаются, штопаются, покрываются ранами и рубцами, старея вместе со своей создательницей. Эти солнцеликие, пышнотелые, беременные, истекающие кровью и слезами, пускающие корни и расправляющие глазастые крылья языческие праматери лучше всего чувствуют себя в аскетичном ирбитском пейзаже — кажется, художнице удалось изобрести и новую уральскую мифологию, и новое уральское барокко, выстроенное на контрасте рубенсовсого изобилия и северной строгости. Что касается мифологии, то Горшенина, словно бы оппонируя Бажову, предлагает женскую версию уральских сказов, и дело не столько в феминной образности, сколько в отношении к природе: вместо пафоса индустриальных завоеваний — грусть экологического беспокойства.
Шедевр
«Русское инородное»
Текстильные объекты, цифровые фотоколлажи, видео, ассамбляжи, выставка-интервенция. 2017–2020
Многочастный проект начался с поездки Алисы Горшениной в родную деревню в 2017 году — сделанные в Якшине снимки послужили основой для серии цифровых фотоколлажей, где реальность сталкивается с фантазией: в каждом кадре мы видим художницу собственной персоной в обыкновенном сельском пейзаже, над которым гигантскими призраками встают ее карнавальные образы-видения. Пару лет спустя в Якшине была устроена однодневная выставка-интервенция: 28 сентября 2019 года текстильные объекты — маски, руки, глаза — поселились в руинах брошенных изб и дома культуры, где когда-то работала мать художницы, а сама Горшенина провела для зрителей экскурсию, говоря об истории деревни и своей семьи. Наконец, в 2020 году появилась серия ассамбляжей: резные наличники наподобие тех, что сохранились в Якшине, служат окладами или рамами для текстильных бюстов — запеленутые в кружева и обряженные в кокошники, они глядят из наличников этакими египетскими мумиями, ликами смерти. Одиссея горожанина в деревню — в поисках корней и истоков — оборачивается встречей с потусторонним миром, и не только потому, что на каждом шагу ему являются свидетельства угасания деревенской жизни. Умирает сама конструкция русского народного в той лубочной форме, какую преподносят публике палехские шкатулки и ансамбль «Березка».