Вместо весело шагать

Фестиваль прекрасно показывает, о каком прошлом и будущем в прошедшем ностальгирует Москва и почему праздновать оттепель удобнее, чем революцию

Свежие краски и пышные юбки — платья новых москвичек расцветают гладиолусами на картинах Юрия Пименова, авангардиста 1920-х, оттаявшего и зацветшего вновь в 1960-е. "Конструкторы" Ивана Степанова встали за кульманы и проектируют города, растущие компактными конструктивистскими блоками на сервизе, сделанном по форме Анны Лепорской, ученицы Малевича: почти что супрематический фарфор, но с золотыми каемочками — не все излишества были преодолены к 1967-му. В витринах лучшего города Земли отражаются модницы, одетые их ровесником — молодым модельером Вячеславом Зайцевым. И обнаженные Адам и Ева, покинув советский рай, летят этакими стругацкими "прогрессорами" сквозь космическую пустоту, протягивая руки с солнцами мирного атома — "Тебе, человечество!", как называлось грандиозное в своих размерах и комсомольской наивности панно Таира Салахова.


Владимир Гаврилов. "Кафе. Осенний день", 1962 год. "Лицом к будущему: искусство Европы 1945-1968" в ГМИИ имени Пушкина


Не стоит думать, что кураторская группа Третьяковской галереи под руководством Кирилла Светлякова включила очередной марш энтузиастов на полную громкость. На выставке есть и "возвращение отцов", причем у зрителя не остается сомнений, что "Отец" Павла Никонова вернулся не только с фронта, но и из лагеря. И память о войне и ГУЛАГе — с расчеловеченным героем скульпторов-фронтовиков, Вадима Сидура и Эрнста Неизвестного, и формулой скорби — разорванным блокадным кольцом — Константина Симуна. И диссидентство, и противостояние "сурового стиля" и не менее сурового андерграунда, разделившее мир искусства на официальный и неофициальный, хотя границы между обоими во многих случаях были нечетки и проходили по живому. К третьяковской выставке выпустят превосходный каталог, куда, помимо статей по истории оттепельного искусства, архитектуры и дизайна, включены эссе Мариэтты Чудаковой — об оттепельной прозе, Андрея Плахова — об оттепельном кино, Александра Маркова — о неомарксизме Ильенкова и Мамардашвили, а также множество исторических, социологических и антропологических очерков. Эта книга как бы вбирает в себя все смыслы фестиваля.

Хронологические границы оттепели на фестивале определены широко — 1953-1968 годы, от смерти Сталина до ввода советских войск в Чехословакию. Что, конечно, не совпадает с границами оттепели ни в политической истории — от XX съезда до возобновления практики публичных политических процессов над инакомыслящими, прежде всего творческой интеллигенцией, ни в истории искусства, где оттепельным началом принято считать VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, а концом — хрущевский погром в Манеже. Но в контексте истории культуры, а все три выставки так или иначе имеют в виду такой контекст, датировку можно считать справедливой — от первых ласточек до последних отголосков.


Анатолий Евсеев и Павел Золотаревский. Афиша фильма "Три тополя на Плющихе", 1967 год. "Московская оттепель: 1953-1968" в Музее Москвы


Первой открылась выставка в Музее Москвы, и, как все, к чему имеет отношение куратор Александра Селиванова, "Московская оттепель: 1953-1968" — проект исключительного качества. Духовная и материальная культура оттепели — архитектура, дизайн, мода, кино, музыка, литература, искусство — описана с помощью общих понятий, в которых словно бы сходятся формальный, историко-культурный и социологический подходы: "решетка", "капсула", "новое", "ритм", "мобильность", "прозрачность", "синтез", "органика", "пустота". Скажем, "решетка" — структурный принцип модернизма, предполагающий "утрату середины", равномерность и равноценность, стандартизацию и воспроизводимость,— являет себя и в фасадах блочных многоэтажек, и в полосато-клетчатых узорах ткани для платья, и в расчерченной на ровные квадратики абстракции "Кафельного пола" Михаила Рогинского. Кажется, почти все из предложенных кураторской командой выставки оттепельных "общих понятий" на самом деле — лишь половинки вельфлинианских бинарных оппозиций, ну а их пары, как и положено, остались в предыдущей эпохе. Фигурой умолчания из прошлого при той же "решетке" должна бы быть "пирамида" со всеми ее иерархическими имперскими ценностями, воплощением которых стали сталинские высотки. И, несомненно, что оттепельная половина бинарных оппозиций отмечена знаком "плюс" во всех — эстетических и этических — смыслах.

Последней откроется выставка "Лицом к будущему: искусство Европы 1945-1968" в ГМИИ имени Пушкина, подверстанная к оттепельному фестивалю, но изначально никакой оттепели в виду не имевшая. Идеологом проекта выступил директор ZKM (Центр искусства и медиатехнологий в Карлсруэ), художник и куратор Петер Вайбель: его выставка, уже показанная в Брюсселе и Карлсруэ, посвящена Европе как единому художественному пространству, чье единство в период между окончанием Втором мировой войны и революциями 1968-го обеспечено общей военной травмой. Из советского искусства на вайбелевской выставке, за небольшим исключением, не было ничего официозного — преобладало полузапретное и андерграундное, и оно вырастает не благодаря оттепельной либерализации, как принято считать у нас, а скорее вопреки коммунистическому режиму. Что такое советская оттепель, на вайбелевской выставке очень хорошо видно по работам венгров, чехов и им сочувствующих, посвященных 1956-му и 1968-му. Они же, впрочем, показывают, насколько прочная советская государственная и культурно-идеологическая граница проходила по якобы единой послевоенной Европе. Но кураторы ГМИИ должны адаптировать московскую версию выставки к фестивалю, и акценты, несомненно, сместятся.


Александр Дейнека. Эскиз мозаики "Мирные стройки", 1959 год. "Лицом к будущему: искусство Европы 1945-1968" в ГМИИ имени Пушкина
Фото: Третьяковская галерея


Этот всемосковский фестиваль оттепели удачно пришелся на 2017 год — год 60-летия VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, с какого, по крайней мере в истории искусства, в полную силу началось оттепельное потепление, и какой, в свою очередь, удачно совпал с другим юбилеем — 40-летием, как тогда говорилось, Великого Октября. Всемирные фестивали стали проводиться вскоре после окончания Второй мировой по инициативе пары прокоммунистических международных молодежных организаций, в годы холодной войны заботливо опекавшихся СССР. Фестивали, за исключением двух — в Вене и в Хельсинки, да и то, видимо, по причине близости к большому советскому брату,— не делались в западных капстранах — это был праздник для стран Варшавского договора, Латинской Америки и Африки, тех, где, по меньшей мере в официальной риторике, победа Великого Октября расценивалось как событие планетарного масштаба.

Московский фестиваль 1957 года оказался самым массовым в истории, собрав — в закрытой стране — 34 тыс. участников из 131 государства. Молодежный фестиваль в Москве устроили еще раз — в 1985-м, но его как-то не принято связывать с зарей перестройки — скорее, напротив, с закатом застоя. И вот — о чудо! — в этом году фестиваль, XIX по счету, опять возвращается в лучший город Земли: в середине октября состоится праздничный парад делегатов в Москве, затем всемирная молодежь переместится в Сочи. И не приходится сомневаться, что в октябре 2017-го в Москве "под эгидой Росмолодежи" новые комсомольцы-интернационалисты будут праздновать 60-летие того легендарного московского фестиваля, но никак не 100-летие другой красной даты российской и всемирной истории.

Что интересно, "таинственная страсть" к оттепели, охватившая в последние годы московский креативный класс, или, как сказали бы некогда, творческую интеллигенцию, невольно попадает в общую волну ностальгии по советскому, переживаемую народом, партией, правительством и чуть ли не церковью. И именно оттепель — в отличие от сталинского террора или брежневского застоя, а ностальгирующих по тому и другому тоже предостаточно — становится предметом всеобщего консенсуса: хорошее было время, пусть и сложное. Вообще-то сверхзадачей хорошего времени, идущей как сверху, так и снизу, была реабилитация революции, но, как ни странно, революция — то, с чего, собственно, и началось советское, ностальгией к которому все, кто абстрактно, а кто вполне конкретно, так воспылали,— предметом общественного консенсуса отнюдь не является. Конечно, все московские музеи сделают какую-нибудь выставку к 100-летию 1917-го — ведь с революции, в конце концов, начинается советский авангард, главный экспортный бренд отечественного искусства, который оттепель, между прочим, так и не смогла реабилитировать. Но трудно представить себе, чтобы они с таким энтузиазмом объединились в фестивале "Революция: лицом к будущему".

Удивительно хороши и тонки тексты к "оттепельным" выставкам — в экспликациях и каталогах. В них без иллюзий проанализированы, что называется, конфликты и противоречия эпохи: компромиссность десталинизации и половинчатость реформ, скомпенсированные первой радостью от обещанного, но так и не случившегося потребительского изобилия; двоемыслие и вынужденное сотрудничество с властью, замаскированное под осознанную необходимость; свобода, подавляющим большинством обменянная на идеологическую опеку, социальную защищенность и относительное равенство без братства, то есть на благополучие, как его тогда — после стольких лет сталинской закалки и перековки — понимали. И хотя никто как будто бы не питает никаких иллюзий относительно оттепели, это межмузейное празднование 1957 года, в некотором роде замещающее празднование года 1917-го, многое говорит о нашем времени. Когда так хочется подставить лицо июльскому дождю — и, не дай бог, ветер, ветер, на всем божьем свете.



 «Московская оттепель: 1953-1968». Музей Москвы, до 31 марта

«Оттепель». Третьяковская галерея на Крымском Валу, 14 февраля — 11 июня

«Лицом к будущему: искусство Европы 1945-1968». ГМИИ имени Пушкина, 7 марта — 21 мая

Поделиться