«Замечательная вещь — случайность. И в живописи, и в жизни»

Художник Клара Голицына — о неформальном искусстве и нон-конформистских выставках от 1960-х до 2012-го В Зверевском центре открывается выставка «Работы 2012 года», персональная экспозиция Клары Голицыной, 87-летней легенды русской актуальной живописи. Накануне вернисажа художница встретилась с корреспондентом «Известий».
— Какие работы мы увидим на новой выставке?

— В Зверевском центре в первом ряду висят довольно мрачные черно-красные работы, а по скошенному, как в сарае, потолку — совсем не мрачные обнаженные. Эта серия неожиданно появилась: позвонил мне знакомый фотограф и предложил прислать натурщицу. Я сделала с нее наброски, а потом рисовала уже других, с натуры и без. Всего за 2012 год у меня получилось 74 работы.

— Многие ваши вещи хочется назвать «привет супрематизму»: пересекающиеся линии, яркие геометрические формы.

— Это мой собственный стиль с множеством линейных мотивов, а никакой не «изм». Около десяти лет назад я начала терять слух и больше не могу слушать музыку: она искажается даже при слуховом аппарате. А без музыки трудно существовать. Тогда же в моих картинах стали появляться эти пересекающиеся линии. Уже потом я поняла, что они заменили мне ритм и тон мелодий, я их воспринимаю как музыку. Организм нашел замену интуитивно. Обнаженные и пейзажи у меня тоже с линиями через холст — у каждой работы своя мелодия.

— Когда вы перешли от реалистической живописи к абстракции?

— Несколько лет я делала то и другое параллельно. В поездках рисовала с натуры, чтобы не забыть ощущение жизни, глубины пространства, тональности. Это были реалистические акварели. Абстракции я делаю с 1984 года. Постоянно экспериментирую, ищу новые материалы и новые средства. Беру для живописи вместо холстов новые синтетические ткани, например просвечивающие, или пишу на специально измятом холсте. Правда, многие работы потом осыпаются. Сегодня можно сделать картину, сфотографировать и выбросить. Сейчас не требуется проработанной масляной техники, многие считают, что и рисунком не нужно владеть. Я все это умею, просто не хочется: другая эпоха.

— Абстракция в СССР, кажется, не приветствовалась.

— На меня не было давления, потому что в Союзе художников я не состояла. Да, было невозможно поехать за рубеж, а чтобы купить холст и краски, приходилось просить знакомых членов Союза художников. Вернуться в Советы мне бы ни в коем случае не хотелось. Я нигде не выставлялась, кроме Малой Грузинской (галерея Союза художников. — «Известия»), зато делала то, что хотела. В 1976 году на Малой Грузинской после хрущевских запретов сделали такую «отдушину», где разрешили выставляться формалистам, там я была с самого начала.

— Вы общались с другими нон-конформистами на этих выставках?

— Там были основоположник андерграунда Владимир Немухин, Оскар Рабин и другие. Их работы, кстати, сразу стали покупать зарубежные коллекционеры. А я была оторвана от них. Мы виделись, но у меня не было и времени с ними общаться — я ведь работала по восемь часов в день «в почтовом ящике», а в остальное время занималась живописью дома, и сотруднику «ящика» нельзя было иметь контактов с иностранцами.

— Работа в «почтовом ящике» — это на секретном предприятии?

— Я работала в проектном институте в Реутове, связанном с космосом. Была художником-оформителем. Например, есть проект спутника или ракеты, стреляющей из подводной лодки. Чтобы получить на это деньги, проектный институт представляет разработку на коллегии Министерства обороны и правительства. Другие «ящики» показывали чертежи, а в нашем завели художников, и мы писали темперой: бушующее море, крейсер, ракета взлетает, брызги. Министры все наглядно видели и сразу выделяли деньги.

Мне повезло, что моя работа совершенно не требовала творческой мысли. Я любила строить аксонометрии по чертежам — чем сложнее объект, тем интереснее. Для сравнения: мои знакомые художники устроились после институтов иллюстраторами в издательства, и после работы у них не оставалось сил и мыслей для собственного творчества. Я же дома целиком погружалась в живопись.

— Некоторые художники считают, что владение художественной грамотой даже мешает.

— Я полагаю, что лучше владеть пространством, знать законы тональностей. Сейчас, действительно: хочешь — бери краску и мажь. Сложно понять, что достойно имени искусства. Я абсолютно свободна в творчестве, и мне классические знания только помогают, но кого-то, может быть, они и связывают.

— Что для вас, как для художника, самое важное в картине современности?

— В 2012 году главное — протестное движение, Болотная площадь. Отсюда и мои черно-красные работы. Я на уличные акции не ходила, но у меня 1300 друзей на Facebook, я все вижу, собираю в интернете фотографии протестов, портреты участниц Pussy Riot. Предложите: что было важнее и сильнее этих событий в уходящем году? Я ничего не изображаю впрямую, в том числе Pussy Riot, не иллюстрирую какие-то темы, но все воздействует на меня опосредованно.

— Вы часто выставляетесь с начинающими художниками. Почему?

— Я и от своего поколения оторвалась, и к следующему не пристала: они повзрослели, а я опять общаюсь с молодыми. Мой муж Иван, сам не профессиональный живописец, настаивал, чтобы я постоянно овладевала чем-то новым, а меня тянуло просто творить — любым доступным способом. Я благодарна ему, что не застряла и не остановилась на одной технике: могла ведь всю жизнь делать одинаковые портреты, какие рисовала в 1968 году под влиянием Пикассо. А теперь я художник непредсказуемый для самой себя. Отдаваясь на волю интуиции, не знаю, куда в следующий момент меня развернет. Замечательная вещь — логика случайности. И в живописи, и в жизни.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дамир Булатов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе