Я бы предпочла, чтобы об Алле Пугачевой замолчало мироздание.
Алла Пугачева.
Фото: Дмитрий Серебряков/ТАСС
Чтобы оно не вспоминало о ней, даже если та еще троих детей родит и трех мужей усыновит, даже если она вдруг исполнит Гимн России или новую шикарную душевную песню. Почему я не хочу, чтобы о ней говорили в России? Потому что это приносит мне боль.
Отношение к Пугачевой у разных поколений и жителей разных регионов страны очень разное. И в прошлом было разным.
Когда-то в самом начале, когда молодая певица пела тихие песни на замечательные стихи в «Иронии судьбы», и выходили ее первые пластинки, такие девочки, как я, заслушивали их до дыр, потому что пубертат и мама не понимает. А московская потомственная интеллигенция видела в ней ту же свободолюбивую природу «своих» бардов типа Галича, Анчарова, а интеллигенция попроще – тоже что-то такое типа Никитиных, Долиной, Окуджавы. Я не приписываю раннюю Пугачеву этому ряду, я только размышляю о ее первоначальной заманчивой природе, о том, чем она нас взяла тогда. Может быть, это то, чего не было у многих исполнителей – откровенность и приближенность к слушателю, контраст с «причесанностью» солистов и ВИА.
Очень многие люди действительно любили бунтарку и ее протест против одинаковости и вышколенности той эстрады, любили певицу, одевавшуюся в облако и в принципе двигавшуюся на сцене, заглядывающую телекамере в глаза. Это было время юности, молодости, городской молодости. Это было для жизни души. И в принципе, аномалией мне кажется как раз равнодушие к ранней Пугачевой тогдашнего молодого человека, это похоже на отсутствие эмпатии, гиперболизированное почвенничество или просто заумь.
Потом был период актерский – Пугачева стала создавать сценарии, некие продающие себя саму рекламные проекты: я имею в виду мнимые или реальные сенсационные любовные романы – причем изначально романы в песнях. Ее «история» теперь вертелась вокруг нескрываемой интриги отношений то с композитором, то с певцом. Впрочем, это было заложено изначально в ее творчестве – эксплуатация темы расставания, материнства-одиночества. На это очень хорошо ловятся поклонники. Но со временем это становилось приемом, а не исповедью. И все-таки в силу того, что Пугачева была отличной актрисой, она заставляла верить в то, что ее песни отражают реальную интригу, не сильно, кстати, скрываемую. И эта трагичность любви, конечно, многих привлекала, растопляла скрытые страсти человека, окрыляла темными соблазнами. Миллионы людей сопереживали песням Пугачевой.
И вот поэтому – из-за этой святости нашего личного прошлого – таким как я во сто крат трагичнее и больнее было видеть, что с Пугачевой стало происходить ровно с момента начала перестройки. Словно перемкнуло некогда большую артистку, сварились мозги от больших денег, и то, что она стала петь – было прямым плевком в лицо той самой городской интеллигенции, которая ставила ее песни по кругу и все еще замирала при звуках «Так же, как все, как все, как все//Я по земле хожу, хожу…» Но мы терпели. Не бежали ни на какие ее эфиры, концерты – она пела пошлое, пошло жила. Пошел молодняк. Но она все еще была частью нашей жизни, нашей молодости, одним из ее голосов. Наши матери в те годы тоже обабились и стали торгашками с клетчатыми сумками, правда, они были по-прежнему нищими. Это сделали люди, пришедшие тогда к власти, – со всеми нами, с духовностью, с культурой.
Говорят, что власто- и корыстолюбие в ней были всегда. Но я стараюсь не вникать в это, потому что тогда выйдет, что нас обманули изначально. Что все эти Евтушенко, Мандельштамы, Цветаевы, Ахмадулины – это её прагматический расчет. А ведь масса людей стала фанатами Пугачевой именно после фильма «Ирония судьбы, или С легким паром», а потом «Женщина, которая поет» и «Пришла и говорю». Никто не отделял фигуру исполнительницы от главной героини. Публика ей сопереживала как женщине, а в песнях видела точное отображение судьбы – ее личной и многих таких же, как она.
И вот она пошла на обман доверия людей, насмешку над их чувственностью. Не оттуда ли идет пугачевское презрение к нашему народу, доведенное до беспредела сейчас?
Пугачева стала в девяностые такой вычурной куклой на чайник – вроде и мещанская штука, а выбросить жалко, потому что в детстве нравилась.
Я не стану писать о том, что это она отравила миллионы людей голой, безголосой и бессмысленной эстрадой, которую она создала и крышевала.
Не стану писать, потому что всё это не сравнится с ее отъездом из страны и поддержкой Украины; с ее поджиманием губ в ответ на трагедию в «Крокусе». Она думает, что ее демарш из страны, где ей отдавали свои кровные за ее пение – это такая акция, способная показать власти, что аж сама Пугачева осуждает СВО. Наказала, типа. Она все еще в положении почитаемой чиновниками в Кремле, но она уже предала нас. И только одного не понимает народ: что еще должно произойти, чтобы былые заслуги Пугачевой наконец девальвировались и для почитающих ее власть имущих.
Хочется их – всех этих бывших «деятелей культуры» – спросить: как вы смеете не замечать убийств российских детей, женщин, стариков?
Но здесь для меня как раз серьезная болевая точка, потому что пошлость пошлостью, а ненависть и презрение к народу – это полное аннулирование жизни и творчества. Это невозврат. Она себя и из нашей молодости изъяла: взрезала наши души и изъяла оттуда минуты нашего юного душевного трепета, слез, сопереживания, веры ей. И тут у меня болит.
Во имя этих минут я не хочу называть вещи своими именами. Я хочу ее забыть – это механизм памяти в целях самоисцеления. Только бы это тело бывшей любимой певицы не всплывало по весне ни в сети, ни на экранах.