Бельгийский режиссер Люк Персеваль, архивное фото
© Фото: предоставлено Thalia Theater
Знаменитый бельгийский режиссер Люк Персеваль приедет на Зимний международный Санкт-Петербургский театральный фестиваль с гамбургским театром "Талия" и покажет свой спектакль "Каждый умирает в одиночку" — постановка о том, как фашизм становится личной трагедией простых немецких семей и как непросто бывает сделать выбор — жить трусом и лжецом или умереть за правду и свободу. В разговоре с РИА Новости режиссер рассказал о своем спектакле, о взглядах на творчество, о том, сильно ли отличаются немцы от русских, о русской духовной идее, о которой он мечтает узнать больше, и для чего все чаще приезжает в Петербург, а также активно читает и ставит Чехова и Достоевского. Беседовала Елена Молчанова.
— Чем, по-вашему, сегодня интересен антифашистский роман Ганса Фаллады "Каждый умирает в одиночку", написанный "по горячим следам" в 1947 году?
— Ставя спектакль, я думаю о том, чего хотят люди, чем им необходимо поделиться друг с другом? Это одна из важнейших тем театра. Театр создает пространство для обмена эмоциями и мыслями. Это делает его прямым, честным, потому что все посылы идут от человека к человеку. Чувства становятся более искренними и глубокими, когда их транслирует и разделяет множество людей. Когда я ставил спектакль "Каждый умирает в одиночку" в Берлине, я чувствовал глубинную необходимость для немцев осознать произошедшее, не только чтобы осудить прошлое, но и чтобы понять своих предков. Действие спектакля происходит во время Второй мировой войны в Берлине, зрители видят все события глазами своих дедов. Это произведение показывает, что была не только война Германии против всего мира, но и скрытая война немцев против немцев. Вы видите людей — иногда глупых, эгоистичных, иногда смешных — видите, как эти люди борются за выживание внутри системы, которая, по существу, старается их убить. Я обнаружил, что автор романа стремился осмыслить события недавнего для него прошлого. Так и у современных немцев существует глубокая потребность найти способ подумать о той эпохе и оценить ее с некоторой дистанции. Ведь изначально мы любим своих близких, дедов, несмотря на их поступки, и нам сложно верно судить о том, что они сделали и как жили, но нужно постараться их понять. Это необходимо немецкой культуре. Уверен, эта тема будет интересна и зрителям других стран — России в том числе.
— Сильно ли отличается, на Ваш взгляд, жизнь в России от Европы? Зрителям в Европе и в России интересны разные темы, или весь мир пронизан схожими чувствами, идеями, вопросами?
— Чем больше я размышляю, тем меньше вижу разницу между Западом и Востоком, между Россией и Европой. Все мы живем внутри глобальной капиталистической системы, которая больше притворяется демократической, чем реально является таковой. Все чаще мы видим богатых, которые становятся еще богаче, и бедных, которые становятся еще беднее, хотя они и работают, не покладая рук. У европейцев много общего с Россией и русскими людьми. Я читаю и ставлю русские пьесы, романы и стараюсь лучше понять русских. Когда я приезжаю в Россию, я посещаю церкви, изучаю русское искусство. То, что нас объединяет, лучше всего отображено в немецкой литературе у Ганса Фаллады, а в русской литературе у Чехова, Достоевского. Когда я читаю произведения Достоевского, у меня создается ощущение близости, интимности, взаимопонимания с автором — он показывает нам людей, которые испытывают глубинную потребность найти счастье, высший смысл и настоящее ощущение жизни. Герои Чехова и Достоевского очень трогают — и немцев, и бельгийцев, и поляков. Я думаю, что это и есть точка нашего соприкосновения с Россией.
— Какие темы кажутся Вам наиболее интересными для русского театра и наиболее его характеризующими?
— Для себя я считаю "типично русским" то отношение к жизни, которое описано в русском искусстве и сконцентрировано в русской литературе. Примерно год назад я ставил в Бельгии спектакль по Чехову и ощутил нечто, считающееся типично русским — некое чувство меланхолии, поиск катарсиса и в жизненных разочарованиях, и в радостях. Я думаю, что это типично для русского характера, но я не могу утверждать абсолютно точно, так как не вполне уверен в понимании этого термина в русской культуре и не знаком пока досконально с русской культурой в целом. Но когда я читаю Достоевского, я тоже вижу, как русской культуре не хватает катарсиса, скажем, в форме экстаза. Правда, подобные духовные поиски присущи не только русскому человеку.
— Как Ваши философские взгляды и интересы влияют на Ваши творческие поиски?
— Я вырос в Бельгии, я католик, в моей работе много увлеченности мистическими, духовными материями. Но при этом я практикую буддизм, преподаю йогу. Опираясь на свой опыт, могу сказать: в учениях Будды есть понятие осознания пустоты, которое я считаю эмоциональным призывом для людей. Эту же идею описывает Чехов: ты живешь, стареешь, но ты не умеешь ощутить себя счастливым, а твоя жизнь в это время проходит у тебя перед глазами, а потом ты начинаешь задавать себе вопросы — что была моя жизнь, какой она имела смысл? Эти вопросы ведут к духовности, к осознанию универсальных категорий, к принятию того, что человек смертен, к попытке понять Вселенную. Все это есть в моих постановках. Подобные идеи занимают всю русскую культурную традицию, я читаю об этом у Достоевского, Чехова. Это отображено в русской природе, душе, сознании. Огромная страна, просторы, борьба, в которой люди выживают в холодную зиму, — все это содержит какую-то особую философию, меланхолические размышления об окружающих предметах и о мире в целом.
— Почему вы предпочитаете классические постановки современному искусству?
— Я не предпочитаю классические пьесы современным, я также ставлю и современных авторов. Я предпочитаю тексты, которые содержат вселенскую мысль, о которой я говорил. Для меня нет современных или классических пьес, есть хорошие или плохие. А такими могут быть как современные, так и классические произведения. Для меня нет разницы.
— Вы знаете современных театральных режиссеров Санкт-Петербурга и Москвы?
— Я знаю Льва Додина, это очень известный режиссер. Если быть честным, я не очень хорошо знаком с российским театром. Я работаю в театре двадцать лет, но не думайте, что это значит, будто я каждый день, двенадцать месяцев в году с утра до поздней ночи сижу в театре. Мне гораздо интереснее сходить в кино, в музей, на концерт. И я не читаю о театре, я — практик. Значительную часть своего времени я уделяю занятиям йогой, преподаванию йоги, буддизму, поэтому, наверное, о театре я многого не знаю.
— Молодежь не ходит в театры, не любит. Как вы привлекаете ее?
— Мне кажется, это проблема воспитания. Например, в Германии, в Гамбурге, где я работаю, каждая школа посещает по крайне мере один раз в год театр, следовательно, дети привыкают к современным формам театра, складывается очень молодая аудитория. Если ваши родители не побуждали вас к чтению книг, если они не ходили с вами в музей, церковь, на футбол, вы и не узнаете, чем на самом деле ценны и интересны для человека эти занятия. Я уверен, что если у вас подойдут к этому вопросу, как в Германии, то ваша молодежь тоже будет ходить в театр. Дело еще и в СМИ. Если о театре будут писать, как о футболе, то люди станут посещать театр так же массово, как они посещают футбол. Все просто. Но для СМИ театр не является "сексуально привлекательным", так как он не имеет массовой аудитории. Я не знаю, как с этим в России, но в других странах, например, в Германии, в прошлом году посетителей театров стало на пятьдесят тысяч больше. Мы живем в эпоху кризиса, и все больше и больше людей открывают для себя театр заново. К тому же у людей есть возможность приобщиться к театру без особых трат — в Гамбурге, например, можно купить билет в театр за пять евро. Важно, что мы рассматриваем театр не как развлечение. Мы ставим Достоевского, Фалладу — и, посетив спектакли, люди получают пищу для размышлений, они вдохновляются какими-то идеями, они ищут свое место и смысл в жизни.
РИА Новости