Пелевинский Че в «Поколении П» понес какую-то откровенную лабуду вместо откровений, едва Татарский спросил его про «русское»; ту же лабуду несут и сегодняшние мыслители, неважно будь они кто - националисты, глобалисты, этатисты, педерасты и т.д.
Иван Баканов. Хохломские художники за работой. 1929 г.
Я наблюдал одного неслабого интеллектуала, взявшегося читать публичную лекцию по теме «Русский мир» - ему стало физически плохо прямо на лекции, вплоть до вызова скорой; и было очень заметно, что дело именно в том, что он сам тоже чувствовал, что несет ту же лабуду, что и все остальные - хотя замах был сказать нечто качественно иное.
Понятно, откуда проблема. «Русское», как и любое «национальное» - это культура, но культура возникает не сама по себе, а в пространстве уклада жизни - и, главным образом, действия. Люди сеют хлеб, выращивают скот, создают орудия труда и предметы потребления, воюют, организуются для этого в сообщества, передают детям опыт - в ходе этих процессов развивается и язык, и мифология, и картина мира, присущая именно данному уникальному народу. Именно поэтому у эскимосов в языке двадцать понятий, означающих «снег» в разных его видах, а в русском, скажем, более пятидесяти синонимов к слову «украсть» (стырить, слямзить, спереть, стянуть, свистнуть…) - ясно, что и то, и другое отражает важные особенности векового национального уклада.
То «русское», к которому мы поневоле обращаемся начиная с того момента, когда из-под обломков СССР после 75-летнего небытия вдруг снова выплыла страна Россия - почти целиком относится к уже почти век мертвому миру русской деревни; отсюда и ощущение фальши при виде очередной «хохломы» у Bosco, Симачева или даже на отечественном гербе: какой, к черту, двуглавый орел, когда и одноглавого-то никто сроду не видел. Россия век назад - это почти полностью деревенская, крестьянская страна с более чем 90% негородского населения - в то время как сейчас, наоборот, у нас почти 75% живут в городах. Город - это мир бетона, асфальта, кирпича, стекла и высотных зданий; тогда как «русский стиль» все время получается эдаким бесконечным «суздалем» - где редко стоящие деревянные одноэтажки с возвышающимися иногда над ними маковками белокаменных церквей. Но дело не только в этом: зафиксированный в русском языке уклад - это уклад крестьянский; тем забавнее звучат переносы в современность, вроде формул «ест чужой хлеб» или «в семье не без урода» (в большой, многодетной - да! но в городской, где один ребенок?)
Урбанизации мы обязаны главным образом советскому периоду: как раз где-то в 1963-м городское население впервые количественно превысило сельское. Однако даже и по сравнению с ним произошел масштабный сдвиг: смысловой центр советского города - это, конечно же, «завод». Для его жителей это больше чем место приложения труда - это своего рода храм новой индустриальной религии. Любой социолог, делавший фокус-группы в моногородах, укажет на этот разрыв: несмотря на то, что сегодня на этих заводах работает уже не 80% населения, как раньше, а от силы 20-25%, в сознании большинства жителей принцип остается нерушим: пока жив завод - жив город, как точка на карте страны, место для жизни, «порт приписки» к большой, общестрановой социальности.
В начале третьего тысячелетия у России есть шанс возродиться – вернуться к собственным истокам. Век болезни духа должен смениться веком духовного очищения и обновления, эпоха рабства – эпохой свободы. Раскрепощение и возрождение национального духа – памяти, сознания и воли народа – мобилизуют его исторический динамизм. Обновленное опаляющим опытом, сознание народа способно обнаружить неординарные выходы. Что позволит востребовать неисчислимые ресурсы России, открывающие уникальные исторические возможности.
Ресурсы русского прорыва
Сегодняшний российский город все дальше уходит по своему укладу от индустриального паттерна советских времен. Производства или умирают, или выносятся за городскую черту, или становятся куда более компактны и менее многолюдны по числу работающих за счет прогресса технологий. Основным занятием городского населения все больше становится т.н. «постиндустриальный сектор» - торговля, услуги, включая сюда же и бюрократию (2 млн.человек в целом по стране), и т.н. «бюджетную сферу». Но вся деятельность этого нового городского слоя завязана главным образом на потребление; все процессы организованы вокруг и около него; туда же направлена в основном и творческая энергия, и затраты времени, сил и энергии. Там же извлекаются и сверхприбыли; там формируются капиталы и, соответственно, сидящий на них слой «новых богатых». Но главное, что предметом потребления оказывается ровно то, что предлагает глобальный рынок - даже если шоколадка «Марс» или «Форд-Фокус» произведена на заводе где-то под Великим Новгородом или Санкт-Петербургом, это все равно «нерусское» по стилистической и смысловой нагрузке. Равно как и расписанная цветочными узорами коробка конфет «Душа России», производимая под Ульяновском на заводах концерна Nestle.
Исключение - внешняя торговля сырьем и полуфабрикатами «первого передела» (считай, то же сырье), ну и в какой-то мере еще производство оружия (последний еще пока не умерший, не обреченный на гибель и при этом не проданный транснациональному капиталу из крупных индустриальных секторов). Нефть, ракеты и автомат Калашникова - вот пока и все, что мы «производим» собственно «русского», с чем мы выходим во внешний мир и что определяет наше национальное «лицо». Это похоже на арабский вариант, с той только разницей, что ракеты и автоматы арабы, наоборот, покупают - зато «продают», и успешно, суннитский ислам как тоже вполне себе глобальный «бренд».
Социальный мир современного россиянина – это замкнутый на себя «малый мир» его семьи и друзей, в несколько меньшей степени – коллег по работе. Именно с подобным миром он ощущает наибольшую общность (на это указали в ходе исследования почти 2/3 опрошенных). Т.е. большими идеями, мегаломанией, свойственной подавляющему большинству российских политиков (восстановление СССР, противостояние с Америкой, большие стройки, «сталин-берия-гулаг», масштабные чистки от коррупционеров и т.п.) подавляющее большинство россиян не увлечь. Еда, свой дом, деньги, досуг – вот в какой нише придётся работать политикам, рассчитывающим на успех.
О чём мечтают россияне?
В этом смысле никакого «русского» как чего-то такого, к чему можно обратиться как к источнику смысловых, стилистических и хозяйственных паттернов, попросту не существует. Я иной раз задумываюсь, что бы делали наши националисты, если б вдруг разом исчезли с улиц наших городов кавказцы и азиаты - пока они есть, можно хотя бы определять русское «от противного», на животно-расовом уровне; но с точки зрения, скажем, китайца вообще невозможно понять, чем отличается среднестатистический москвич-азербайджанец от москвича-славянина.
«Русского» сегодня не существует, но теоретически его можно создать. Правда, для этого бессмысленно писать трактаты или бить морды брюнетам на улицах. Нужно научиться делать - и продавать - что-нибудь еще, кроме нефти и оружия. И не просто делать, а делать лучше всех - или хотя бы дешевле всех в мире. Что-то нужное не только нам самим, но и вообще любому человеку, безотносительно к его национальности или исповеданию. Решение этой задачи и будет ответом на вопрос, кто такие русские и есть ли они вообще.
Алексей Чадаев
CHASKOR.RU