«Иноземцов от всякого дурна оберегать»
13 марта 2023 ● "Коммерсантъ"
Когда инвестиционный климат в России становился непереносимым.
Бенуа А. Н. В немецкой слободе.
325 лет назад, 3 марта 1698 года, Петр I подписал указ с подтверждением всех прежних льгот и привилегий, пожалованных предпринимателям и прочим «немцам» — иностранцам, живущим в России; однако в том же документе упоминались факты, абсолютно противоречившие бытующим до сих пор представлениям об идиллической жизни в московской Немецкой слободе; и даже это признание было лишь частью правды.
«Царь послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их»
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
«Доходило до взаимных убийств»
«Много лет тому назад недостаток ли ремесленников в Московии, сношения ли с чужими народами (без коих они не могли управиться хорошо с своими делами) понудили Москвитян за большое из царской казны жалованье призывать к себе немцев, знавших разные ремесла»,— писал прибывший вместе с польским посольством в Москву в 1678 году чех Бернгард Таннер.
Изложил он и свою версию развития отношений новых жителей страны с русскими, которых он именовал схизматиками, а также появления в Москве особого поселения для иностранцев:
«Сначала немцы у схизматиков встретили радушный прием, но с течением времени, по несходству в нравах и особенно в вере, сделались ненавистны тем, кому прежде были приятны — дело иногда доходило до взаимных убийств.
Для спокойствия тех и других немцы были переселены… новый немецкий поселок москвитяне прозвали Наливками».
Но управляющий Московским архивом Министерства юстиции действительный статский советник профессор Д. В. Цветаев придерживался иной точки зрения. В конце XIX века профессор писал, что места компактного размещения иностранцев появились во время начавшейся в 1558 году Ливонской войны для взятых в Прибалтике, прежде всего в Нарве и Дерпте (ныне Тарту), пленников:
«Войска, за все время своих счастливых действий, точно вычерпывали немецкий элемент в Ливонии. Полон отводился внутрь России громадными партиями, иногда по тысячам; переводили по преимуществу молодых, красивых и знатнейших... Главные массы их селили в подмосковных предместьях, частию, как кажется, в Налейке или Наливках, других, несомненно, на Болвановке и всего больше на правом берегу Яузы, близ ее устья, где вскоре находим целое иноземное селение, "Немецкую Слободу"».
Иноземная слобода на Болвановке, как отмечал Д. В. Цветаев, просуществовала недолго в силу того, что туда селили в основном тех пленников-военных, которые затем согласились присоединиться к войскам Ивана Грозного и получили плату за службу в виде поместий за пределами Москвы:
«Люди военные, употребляемые в войнах с Татарами и получившие поместья, они не могли прикрепиться к Болвановке и основать здесь вполне прочную колонию».
А поселение Наливки прекратило свое существование, как пишет Д. В. Цветаев, прежде всего из-за своего местоположения:
«Самое старинное из подмосковных иноземских селений, Наливки… лежало на юг от Москвы, откуда всего чаще она подвергалась нападениям Татар и других врагов. При нашествии (в мае 1571 г.) Девлет-Гирея, когда погиб в пламени даже дом Английской компании на Варварке, Наливки, конечно, не устояли, и воскреснуть им в прежних размерах было после того невозможно».
Иноземцы предпочитали иную версию событий, которую записали прибывавшие в Москву иностранные дипломаты и путешественники. В труде Бернгарда Таннера, например, говорилось, что причиной исчезновения Наливок стало само их название:
«Это намекавшее на пьянство прозвание, употреблявшееся москвитянами, как брань и насмешка, обидно показалось немцам. Видя, что москвитяне в пьянстве грешнее их, раздраженные новопоселенцы выпросили у царя для поселения другое место и нашли нужным переселиться за полмили от города».
Не исключено, что приверженность московских немцев этой версии объяснялось тем, что несчастья, обрушившиеся на них в 1578 году, уже после переселения из Наливок на Яузу, были связаны именно со спиртным.
«Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев»
«Грабьте, но не избивайте!»
Содержать пленных испытывавшая вечные проблемы царская казна не могла, а потому был найден показавшийся удачным выход.
«Для содержания,— писал Д. В. Цветаев,— была разрешена им продажа вина, пива и других напитков, бывшая монополиею казны и не дозволенная природным Русским».
Торговля хлебным вином — водкой — приносила огромные доходы обосновавшимся в Немецкой слободе, на Дерптской и Нарвской улицах (по названию городов, откуда они были вывезены), бывшим ливонцам. Служивший в Москве французский офицер Жак Маржерет отмечал в своем описании русского государства:
«Эти Ливонцы получали доход преимущественно от права продавать хлебное вино, мед и другие напитки; при чем имели прибыли не по 10 на 100, а 100 на 100; кажется невероятным, тем не менее справедливо».
Сказочное обогащение немцев, совершенно несправедливое с точки зрения русских, вызывало у коренных московских жителей неизбывное раздражение, переходившее в ненависть из-за манеры поведения обитателей Немецкой слободы на Яузе, о котором Жак Маржерет сообщал:
«Забыв минувшее несчастие, потеряв отечество и имущество, сделавшись рабами, они, вместо смирения по причине таких бедствий, вели себя столь гордо, поступали столь высокомерно, одевались столь роскошно, что казались принцами и принцессами; женщины, посещая церкви, наряжались не иначе, как в бархат, атлас, камку».
Но царь Иван Грозный не обращал особого внимания на жалобы исконных подданных до тех пор, пока к ним в 1578 году не присоединилось высшее духовенство. Митрополит Московский и всея Руси Антоний «печаловался Ивану Васильевичу» о том, что немцы делают его армию небоеспособной, ведь промотавшие все деньги в Немецкой слободе русские воины не могут покупать и содержать лошадей, а также, по обычаям того времени, сами обеспечивать себя оружием.
К тому моменту удачи русского воинства в Ливонской войне остались в прошлом, а немалое число взятых на царскую службу иноземцев переметнулось на сторону врага. Так что самодержец решил примерно наказать московских немцев. Приехавший в ноябре 1578 года в Москву и оказавшийся в центре событий голландец Иоанн Бох вспоминал:
«Меня на дрогах отвезли к другу, одному любекскому бюргеру, который вместе с жителями Нарвы был несколько лет назад переселен из Ливонии в колонию, которую уступил им для проживания Иван Васильевич, князь этого народа… После завтрака мы наслаждались таким душевным согласием, как вдруг Нарвская и Дерптская слобода (так называют тот городской квартал, который был отдан для проживания бюргерам того и другого города) была захвачена огромной толпой вооруженных людей. Князь Васильевич ехал посредине вместе с двумя своими сыновьями и другими вельможами.
Все были одеты в черное, что я счел дурным знаком; как и оказалось впоследствии.
Ибо все эти вооруженные люди напали на эти колонии, врывались в дома с целью грабежа, отнимали силой и расхищали все, что им попадалось под руку, срывали и отбирали у несчастных бюргеров обоего пола одежды, не оставив в домах никакой утвари. Горько было видеть, как столь много людей, старцев и юношей, зрелых и незрелых, бегали повсюду голышом, в чем мать родила, ища, где бы укрыться, чтобы защитить себя как от лютого мороза, который там невыносим, так и от оскорблений грабителей, которые свирепствовали против невинных с величайшей жестокостью, словно срывали одежды с уже голых. Ибо, хотя глашатай объявил по указу князя следующее: "Грабьте, но не избивайте!", они очень многих, в том числе меня, подвергли многочисленным и лютым побоям, так что разбили мне кулаками все лицо, исполосовали многочисленными ударами палок и так покрыли ранами и синяками, что меня с трудом можно было узнать».
К царским опричникам, как писал Иоанн Бох, вскоре присоединились московские жители:
«Весь народ сбежался для грабежа… и они хуже всяких варваров всю ночь подвергали нас жестоким побоям и различным издевательствам».
Однако, в точном соответствии с царским приказом, убитых в ходе этого налета не было. Мало того, все права немцев были сохранены.
«Потерпевшие,— отмечал Д. В. Цветаев,— винили в своем несчастии одних Русских, которые-де возненавидели их за богатства, собранные честным трудом, и неправо оклеветали их пред государем. Иван Васильевич оставил затем все по-прежнему; не отнятая привилегия на продажу напитков скоро вознаградила понесенные убытки».
Вот только довольно быстро (русские историки относили это событие к 1580 году) царь Иван Васильевич вновь решил тем же способом изъять сверхдоходы у жителей Немецкой слободы. Английский дипломат и купец Джером Горсей, агент Московской английской компании писал:
«Царь разгневался на приведенных из Нарвы и Дерпта голландских или ливонских купцов и дворян высокого происхождения, которых он расселил с семьями под Москвой и дал свободу вероисповедания, позволил открыть свою церковь. Он послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их; с них сорвали одежды, варварски обесчестили всех женщин, молодых и старых, угнали с собой наиболее юных и красивых дев на удовлетворение своих преступных похотей. Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев».
Но затем все опять вернулось на круги своя. А после смерти Ивана Грозного перед обитателями Немецкой слободы, в первую очередь перед торговцами, открылись заманчивые перспективы обогащения.
«Если будете все это выполнять, то я вас пожалую таким великим жалованьем, что и в иных государствах славно будет»
«Кошельки ваши наполним деньгами»
Ставший в 1587 году фактическим правителем страны боярин Борис Годунов негласно покровительствовал жителям Немецкой слободы. А после своего воцарения предоставил им невиданные прежде льготы и привилегии. Состоявший на русской службе немецкий ландскнехт Конрад Буссов вспоминал:
«Тем немецким купцам, которые… были взяты в плен и приведены в Москву за несколько лет до этого из лифляндских городов — Дерпта, Нарвы, Феллина и других,— Борис предоставил свободу путешествовать и заниматься своим делом как внутри страны, так и за ее пределами, где и как они захотят. Он приказал, кроме того, ссудить их деньгами из царской казны, кому дал триста, кому четыреста рублей в пользование без процентов и ренты до тех пор, пока он не потребует их обратно, каковые деньги до настоящего времени с них не востребовали, и они их не возвращали».
Но огромная по тем временам финансовая помощь обставлялась условиями:
«Однако все же с каждого купца бралась присяга, что он не сбежит и без особого на то разрешения царя никого не увезет с собой из страны, а также никогда не отзовется о царе плохо, а наоборот, будет перед всеми восхвалять и прославлять его и т. д.».
Кроме функции пиар-агентов царя купцов обязали собирать информацию о странах, где они побывают, и передавать ее русским властям. И видимо, в качестве компенсации за дополнительные труды некоторым видным купцам из Немецкой слободы в феврале 1599 года было предоставлено право беспошлинной торговли.
Царь Борис заботился и об увеличении числа нужных ему иноземцев в Москве. Сохранилась его речь, произнесенная 13 декабря 1601 года во время приема «вытесненных из Ливонии» пророссийских дворян и купцов, в которой говорилось:
«Очень скорбим, что вы изгнаны своими и лишились всех животов; но не печальтесь: Мы втрое возвратим вам то, что вы там потеряли. Вас, дворяне, сделаю князьями; вас, меньших людей, боярами; слуги ваши будут у нас людьми свободными; мы дадим вам землю, людей и слуг, будем водить вас в шелку и золоте, кошельки ваши наполним деньгами; мы не будем вам царем и господином, но отцом, вы будете нашими детьми, и никто, кроме нас самих, не будет над вами начальствовать, я сам буду судить и разбирать ваши споры; оставляем вас в вашей вере и богослужении, вы свободны в них, как в вашем отечестве.
Но вы должны поклясться по своей вере, что будете служить нам и сыну нашему верою и правдою, не измените и не убежите ни к какому иному господину, ни к Туркам или Татарам, ни к Персиянам, ни к польскому или шведскому королю.
Сведаете против нас какой умысел, должны объявить нам о нем; не будете посягать на нашу жизнь ни чародейством, ни ядами. Если будете все это выполнять, то я вас пожалую таким великим жалованьем, что и в иных государствах славно будет».
Право быть судимыми исключительно царем, без участия в разбирательстве дел мздоимцев-чиновников, в те времена считалось исключительно ценной привилегией. Особенно со всеми привилегиями, пожалованными прежде. И историки отмечали, что благосостояние слободчан в тот период еще более возросло.
Но, как известно, ничто хорошее не длится вечно. В 1605 году Борис Годунов умер, и реакцией жителей Москвы, по-прежнему ненавидевших безмерно обласканных царем иноземцев, стало разграбление их имущества. Первыми, как писал Д. В. Цветаев, пострадали жившие в городе, а не в Немецкой слободе врачи:
«По смерти Годунова дома докторов были разграблены, причем лишились имущества совершенно посторонние люди, которые привезли его из загородных местечек и спрятали в докторских домах, надеясь тем лучше спасти его».
Через год, после убийства Лжедмитрия I, также покровительствовавшего купцам-иноземцам, грабеж повторился:
«При свержении Самозванца доставалось одним тем иноземцам, которые жили в Москве: кроме стражников, в числе убитых были студенты, немецкие ювелиры и аугсбургские купцы, имевшие много денег и всякого добра.
Слобода же считалась тогда настолько безопасной, что многие бросились было в нее, чтобы укрыться от свирепевшего народа».
Но, как констатировал Д. В. Цветаев, в Смутное время Немецкая слобода не устояла:
«Больше всего пострадала она от войск Самозванца II. В один из своих приступов (около 1 сент. 1610 г.) к Москве, сделанном с юго-востока, они пожгли и пограбили Слободу; затем покончили с ней Поляки, Литовцы и другие… Жители Слободы рассеялись, бежали, кто куда мог: часть держалась легального правительства, часть, вместе с пастором Бером, предалась второму Самозванцу, другие поступили в польские войска, многие из купцов убрались в Вологду, Архангельск, за границу. Даже во всю первую половину царствования Михаила Феодоровича на месте Слободы и в ее окрестностях виднелись одни пустыри, поля и огороды».
Проблема с совместным проживанием русских и вернувшихся после Смуты в Москву иноземцев никуда не исчезла и со временем только обострялась. Особенно из-за того, что власти, как и прежде, хотели привлечь на царскую службу иностранных военных специалистов и мастеровых разных профессий. Острая нужда была и в понимающих тонкости торговли с зарубежными странами предпринимателях.
«Приезжати ему в тое Немецкую слободу почасту, и по улицам, и по переулкам поставить караулы»
Фото: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images
«Из слободы в город ездить страшно»
Чтобы защитить иноземцев от случавшихся вражеских нападений на Москву, им разрешили селиться в черте города. И вскоре в стольном граде стали образовываться места компактного проживания «немцев» из разных народов. А их активное желание обогатиться, прикладываемые для этого усилия и использование подтвержденного им права беспошлинной торговли вновь подняли волну недовольства русских москвичей.
К примеру, поданную в 1638 году челобитную об ущербе, наносимом иноземными торговцами, подписали несколько сотен русских купцов. А когда эта и следующие жалобы ни к чему не привели, московские торговые люди, по опыту 60-летней давности, обратились за помощью к духовенству. В результате был составлен документ, в котором говорилось:
«Немцы Русских людей у себя во дворах держат, и всякое осквернение Русским людям от тех Немцев бывает; не дождавшись государева указа, покупают они дворы в их приходах вновь, вдовые Немки держат у себя в домах всякие корчмы, и многие прихожане хотят свои дворы продавать Немцам, потому что немцы покупают дворы и дворовые места дорогою ценой, пред Русскими людьми вдвое и больше, и от этих немцев приходы их пустеют».
Способ снова сработал, и 4 марта 1643 года появилось царское повеление, запрещавшее появление новых поселений иноземцев:
«В Китае и Белом городе и за городом в слободах Немцам и Немкам вдовам не покупать и не брать в заклад дворов и дворовых мест у Русских людей».
А девять лет спустя власти решили возродить Немецкую слободу и переселить туда иноземцев. Царский указ от 4 октября 1652 года гласил:
«По указу Великого государя, Царя и Великого Князя Алексея Михайловича всея Руссии (так в тексте.— "История")… строили новую иноземскую слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперед сего Немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разоренья, и роздали в той Немецкой слободе под дворы земли».
Каждому иноземцу был отмерен участок в соответствии с его положением в России.
«Лет чрез десять по своем основании,— писал Д. В. Цветаев,— Слобода производила впечатление довольно значительного, хотя еще и простого подгороднего селения».
Но картина, как признавал профессор, очень быстро менялась:
«Дома были деревянные, но западноевропейской архитектуры, и обрамлены садами и палисадниками; улицы прямые, широкие.
Если "Немецкая Слобода" времен Годунова казалась "немецким городком", то "Ново-Иноземская Слобода" по внешнему виду и внутреннему своему складу стала представляться уже "немецким городом"».
Однако нравы населения слободы имели не самые привлекательные особенности:
«Извлечь побольше выгод, занять попочетнее положение, пороскошнее принарядиться, блеснуть пред другими своею силою, властью, значением — вот те существенные интересы, которыми руководился, жил и дышал этот люд… И так как число лиц, которые могли бы опираться на свои несомненные достоинства, было весьма незначительно, то, чтобы осуществить свои личные цели, иноземцы не были разборчивы в средствах. Происхождение, воспитание, взгляды, занятия в этом отношении мало могли доставлять им сдержки».
Ежедневные ссоры и драки по поводу и без такового, как и постоянные судебные разбирательства между жителями слободы, стали вполне обыденным делом. Склоки и доносы друг на друга считались нормой. А расслоение по уровню достатка и обилие малоимущих иноземцев-военных в Немецкой слободе приводило к росту воровства и грабежей. Вместе или порознь с иноземными служилыми людьми действовали и российские криминальные элементы.
Уже к концу 1657 года обстановка в околомосковском «немецком городе» стала невыносимой.
И в январе 1658-го его знатные обитатели пожаловались царю, о чем много позднее в царском указе 1698 года рассказывалось:
«…били челом… Голландцы и Амбургцы торговые иноземцы, которые живут в Новонемецкой слободе, что де у них учало быть в слободе от служилых иноземцов и от всяких прихожих людей воровство большое, людей их грабят и побивают до смерти, и из слободы в город рано и из города поздно ездить страшно, и Московским и их торговым людям для расплаты в товарных деньгах ходить к ним опасно, и чтоб Великий Государь пожаловал, велел их от таких людей оберечь».
Царь Алексей Михайлович, пусть и не сразу, распорядился навести порядок в Немецкой слободе:
«По указу Великого Государя… велено ту Немецкую слободу ведать, Голландцов и Амбургцов торговых иноземцов от всякого дурна оберегать Стольнику Василью Безобразову… приезжати ему в тое Немецкую слободу почасту, и по улицам, и по переулкам поставить караулы».
И лишь после этого в слободе — хотя бы внешне — появилась чинность европейского города. Чех Бернгард Таннер, попав вместе с польским посольством в Москву в 1678 году, не скрывал своего восхищения увиденным в Немецкой слободе порядком и красивыми домами:
«При каждом доме есть хорошо содержимый сад, засаженный латуком и цветами, хотя это и дает повод москвитянам смеяться.
Был я раз у немцев, с коими очень подружился, в гостях и, когда пообедали они и мы, стал есть латук; стоявшие вокруг москвитяне в удивлении и с неудовольствием стали нас уговаривать — не есть, дабы не уподобиться травоядным скотам».
Полного расцвета Немецкая слобода достигла в петровские времена, когда стала предметом особых забот царя-реформатора. 3 марта 1698 года он подписал обширный указ с подтверждением всех прежних пожалованных его предшественниками льгот. Но даже Петр I, упомянувший в том же указе историю 1657–1658 годов как образец для подражания, не смог сделать слободу абсолютно безопасным местом. Так, например, секретарь посольства Священной Римской империи в России Иоганн Корб 24 июня 1698 года записал в дневнике:
«Два Москвича, которые не так давно зверски убили своего господина, некоего Немецкого Подполковника, с целью ограбления его имущества, были повешены неподалеку от Немецкой слободы на большой дороге».
Благодаря особому отношению царя Петра Алексеевича к Немецкой слободе она мало-помалу перестала быть немецкой. Самодержец любил проводить там время, и царедворцы начали обзаводиться там землями и особняками, чтобы быть поближе к царской особе. С разрастанием Москвы слобода стала частью столицы, а после наполеоновского нашествия 1812 года и сопровождавших его грабежей и пожаров Немецкая слобода, по сути, перестала существовать.
Отчасти ее можно считать предшественницей нынешних закрытых элитных поселков. А ее историю — подтверждением того, что жить в России и быть свободным от России не удавалось еще никому.
325 лет назад, 3 марта 1698 года, Петр I подписал указ с подтверждением всех прежних льгот и привилегий, пожалованных предпринимателям и прочим «немцам» — иностранцам, живущим в России; однако в том же документе упоминались факты, абсолютно противоречившие бытующим до сих пор представлениям об идиллической жизни в московской Немецкой слободе; и даже это признание было лишь частью правды.
«Царь послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их»
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
«Доходило до взаимных убийств»
«Много лет тому назад недостаток ли ремесленников в Московии, сношения ли с чужими народами (без коих они не могли управиться хорошо с своими делами) понудили Москвитян за большое из царской казны жалованье призывать к себе немцев, знавших разные ремесла»,— писал прибывший вместе с польским посольством в Москву в 1678 году чех Бернгард Таннер.
Изложил он и свою версию развития отношений новых жителей страны с русскими, которых он именовал схизматиками, а также появления в Москве особого поселения для иностранцев:
«Сначала немцы у схизматиков встретили радушный прием, но с течением времени, по несходству в нравах и особенно в вере, сделались ненавистны тем, кому прежде были приятны — дело иногда доходило до взаимных убийств.
Для спокойствия тех и других немцы были переселены… новый немецкий поселок москвитяне прозвали Наливками».
Но управляющий Московским архивом Министерства юстиции действительный статский советник профессор Д. В. Цветаев придерживался иной точки зрения. В конце XIX века профессор писал, что места компактного размещения иностранцев появились во время начавшейся в 1558 году Ливонской войны для взятых в Прибалтике, прежде всего в Нарве и Дерпте (ныне Тарту), пленников:
«Войска, за все время своих счастливых действий, точно вычерпывали немецкий элемент в Ливонии. Полон отводился внутрь России громадными партиями, иногда по тысячам; переводили по преимуществу молодых, красивых и знатнейших... Главные массы их селили в подмосковных предместьях, частию, как кажется, в Налейке или Наливках, других, несомненно, на Болвановке и всего больше на правом берегу Яузы, близ ее устья, где вскоре находим целое иноземное селение, "Немецкую Слободу"».
Иноземная слобода на Болвановке, как отмечал Д. В. Цветаев, просуществовала недолго в силу того, что туда селили в основном тех пленников-военных, которые затем согласились присоединиться к войскам Ивана Грозного и получили плату за службу в виде поместий за пределами Москвы:
«Люди военные, употребляемые в войнах с Татарами и получившие поместья, они не могли прикрепиться к Болвановке и основать здесь вполне прочную колонию».
А поселение Наливки прекратило свое существование, как пишет Д. В. Цветаев, прежде всего из-за своего местоположения:
«Самое старинное из подмосковных иноземских селений, Наливки… лежало на юг от Москвы, откуда всего чаще она подвергалась нападениям Татар и других врагов. При нашествии (в мае 1571 г.) Девлет-Гирея, когда погиб в пламени даже дом Английской компании на Варварке, Наливки, конечно, не устояли, и воскреснуть им в прежних размерах было после того невозможно».
Иноземцы предпочитали иную версию событий, которую записали прибывавшие в Москву иностранные дипломаты и путешественники. В труде Бернгарда Таннера, например, говорилось, что причиной исчезновения Наливок стало само их название:
«Это намекавшее на пьянство прозвание, употреблявшееся москвитянами, как брань и насмешка, обидно показалось немцам. Видя, что москвитяне в пьянстве грешнее их, раздраженные новопоселенцы выпросили у царя для поселения другое место и нашли нужным переселиться за полмили от города».
Не исключено, что приверженность московских немцев этой версии объяснялось тем, что несчастья, обрушившиеся на них в 1578 году, уже после переселения из Наливок на Яузу, были связаны именно со спиртным.
«Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев»
«Грабьте, но не избивайте!»
Содержать пленных испытывавшая вечные проблемы царская казна не могла, а потому был найден показавшийся удачным выход.
«Для содержания,— писал Д. В. Цветаев,— была разрешена им продажа вина, пива и других напитков, бывшая монополиею казны и не дозволенная природным Русским».
Торговля хлебным вином — водкой — приносила огромные доходы обосновавшимся в Немецкой слободе, на Дерптской и Нарвской улицах (по названию городов, откуда они были вывезены), бывшим ливонцам. Служивший в Москве французский офицер Жак Маржерет отмечал в своем описании русского государства:
«Эти Ливонцы получали доход преимущественно от права продавать хлебное вино, мед и другие напитки; при чем имели прибыли не по 10 на 100, а 100 на 100; кажется невероятным, тем не менее справедливо».
Сказочное обогащение немцев, совершенно несправедливое с точки зрения русских, вызывало у коренных московских жителей неизбывное раздражение, переходившее в ненависть из-за манеры поведения обитателей Немецкой слободы на Яузе, о котором Жак Маржерет сообщал:
«Забыв минувшее несчастие, потеряв отечество и имущество, сделавшись рабами, они, вместо смирения по причине таких бедствий, вели себя столь гордо, поступали столь высокомерно, одевались столь роскошно, что казались принцами и принцессами; женщины, посещая церкви, наряжались не иначе, как в бархат, атлас, камку».
Но царь Иван Грозный не обращал особого внимания на жалобы исконных подданных до тех пор, пока к ним в 1578 году не присоединилось высшее духовенство. Митрополит Московский и всея Руси Антоний «печаловался Ивану Васильевичу» о том, что немцы делают его армию небоеспособной, ведь промотавшие все деньги в Немецкой слободе русские воины не могут покупать и содержать лошадей, а также, по обычаям того времени, сами обеспечивать себя оружием.
К тому моменту удачи русского воинства в Ливонской войне остались в прошлом, а немалое число взятых на царскую службу иноземцев переметнулось на сторону врага. Так что самодержец решил примерно наказать московских немцев. Приехавший в ноябре 1578 года в Москву и оказавшийся в центре событий голландец Иоанн Бох вспоминал:
«Меня на дрогах отвезли к другу, одному любекскому бюргеру, который вместе с жителями Нарвы был несколько лет назад переселен из Ливонии в колонию, которую уступил им для проживания Иван Васильевич, князь этого народа… После завтрака мы наслаждались таким душевным согласием, как вдруг Нарвская и Дерптская слобода (так называют тот городской квартал, который был отдан для проживания бюргерам того и другого города) была захвачена огромной толпой вооруженных людей. Князь Васильевич ехал посредине вместе с двумя своими сыновьями и другими вельможами.
Все были одеты в черное, что я счел дурным знаком; как и оказалось впоследствии.
Ибо все эти вооруженные люди напали на эти колонии, врывались в дома с целью грабежа, отнимали силой и расхищали все, что им попадалось под руку, срывали и отбирали у несчастных бюргеров обоего пола одежды, не оставив в домах никакой утвари. Горько было видеть, как столь много людей, старцев и юношей, зрелых и незрелых, бегали повсюду голышом, в чем мать родила, ища, где бы укрыться, чтобы защитить себя как от лютого мороза, который там невыносим, так и от оскорблений грабителей, которые свирепствовали против невинных с величайшей жестокостью, словно срывали одежды с уже голых. Ибо, хотя глашатай объявил по указу князя следующее: "Грабьте, но не избивайте!", они очень многих, в том числе меня, подвергли многочисленным и лютым побоям, так что разбили мне кулаками все лицо, исполосовали многочисленными ударами палок и так покрыли ранами и синяками, что меня с трудом можно было узнать».
К царским опричникам, как писал Иоанн Бох, вскоре присоединились московские жители:
«Весь народ сбежался для грабежа… и они хуже всяких варваров всю ночь подвергали нас жестоким побоям и различным издевательствам».
Однако, в точном соответствии с царским приказом, убитых в ходе этого налета не было. Мало того, все права немцев были сохранены.
«Потерпевшие,— отмечал Д. В. Цветаев,— винили в своем несчастии одних Русских, которые-де возненавидели их за богатства, собранные честным трудом, и неправо оклеветали их пред государем. Иван Васильевич оставил затем все по-прежнему; не отнятая привилегия на продажу напитков скоро вознаградила понесенные убытки».
Вот только довольно быстро (русские историки относили это событие к 1580 году) царь Иван Васильевич вновь решил тем же способом изъять сверхдоходы у жителей Немецкой слободы. Английский дипломат и купец Джером Горсей, агент Московской английской компании писал:
«Царь разгневался на приведенных из Нарвы и Дерпта голландских или ливонских купцов и дворян высокого происхождения, которых он расселил с семьями под Москвой и дал свободу вероисповедания, позволил открыть свою церковь. Он послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их; с них сорвали одежды, варварски обесчестили всех женщин, молодых и старых, угнали с собой наиболее юных и красивых дев на удовлетворение своих преступных похотей. Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев».
Но затем все опять вернулось на круги своя. А после смерти Ивана Грозного перед обитателями Немецкой слободы, в первую очередь перед торговцами, открылись заманчивые перспективы обогащения.
«Если будете все это выполнять, то я вас пожалую таким великим жалованьем, что и в иных государствах славно будет»
«Кошельки ваши наполним деньгами»
Ставший в 1587 году фактическим правителем страны боярин Борис Годунов негласно покровительствовал жителям Немецкой слободы. А после своего воцарения предоставил им невиданные прежде льготы и привилегии. Состоявший на русской службе немецкий ландскнехт Конрад Буссов вспоминал:
«Тем немецким купцам, которые… были взяты в плен и приведены в Москву за несколько лет до этого из лифляндских городов — Дерпта, Нарвы, Феллина и других,— Борис предоставил свободу путешествовать и заниматься своим делом как внутри страны, так и за ее пределами, где и как они захотят. Он приказал, кроме того, ссудить их деньгами из царской казны, кому дал триста, кому четыреста рублей в пользование без процентов и ренты до тех пор, пока он не потребует их обратно, каковые деньги до настоящего времени с них не востребовали, и они их не возвращали».
Но огромная по тем временам финансовая помощь обставлялась условиями:
«Однако все же с каждого купца бралась присяга, что он не сбежит и без особого на то разрешения царя никого не увезет с собой из страны, а также никогда не отзовется о царе плохо, а наоборот, будет перед всеми восхвалять и прославлять его и т. д.».
Кроме функции пиар-агентов царя купцов обязали собирать информацию о странах, где они побывают, и передавать ее русским властям. И видимо, в качестве компенсации за дополнительные труды некоторым видным купцам из Немецкой слободы в феврале 1599 года было предоставлено право беспошлинной торговли.
Царь Борис заботился и об увеличении числа нужных ему иноземцев в Москве. Сохранилась его речь, произнесенная 13 декабря 1601 года во время приема «вытесненных из Ливонии» пророссийских дворян и купцов, в которой говорилось:
«Очень скорбим, что вы изгнаны своими и лишились всех животов; но не печальтесь: Мы втрое возвратим вам то, что вы там потеряли. Вас, дворяне, сделаю князьями; вас, меньших людей, боярами; слуги ваши будут у нас людьми свободными; мы дадим вам землю, людей и слуг, будем водить вас в шелку и золоте, кошельки ваши наполним деньгами; мы не будем вам царем и господином, но отцом, вы будете нашими детьми, и никто, кроме нас самих, не будет над вами начальствовать, я сам буду судить и разбирать ваши споры; оставляем вас в вашей вере и богослужении, вы свободны в них, как в вашем отечестве.
Но вы должны поклясться по своей вере, что будете служить нам и сыну нашему верою и правдою, не измените и не убежите ни к какому иному господину, ни к Туркам или Татарам, ни к Персиянам, ни к польскому или шведскому королю.
Сведаете против нас какой умысел, должны объявить нам о нем; не будете посягать на нашу жизнь ни чародейством, ни ядами. Если будете все это выполнять, то я вас пожалую таким великим жалованьем, что и в иных государствах славно будет».
Право быть судимыми исключительно царем, без участия в разбирательстве дел мздоимцев-чиновников, в те времена считалось исключительно ценной привилегией. Особенно со всеми привилегиями, пожалованными прежде. И историки отмечали, что благосостояние слободчан в тот период еще более возросло.
Но, как известно, ничто хорошее не длится вечно. В 1605 году Борис Годунов умер, и реакцией жителей Москвы, по-прежнему ненавидевших безмерно обласканных царем иноземцев, стало разграбление их имущества. Первыми, как писал Д. В. Цветаев, пострадали жившие в городе, а не в Немецкой слободе врачи:
«По смерти Годунова дома докторов были разграблены, причем лишились имущества совершенно посторонние люди, которые привезли его из загородных местечек и спрятали в докторских домах, надеясь тем лучше спасти его».
Через год, после убийства Лжедмитрия I, также покровительствовавшего купцам-иноземцам, грабеж повторился:
«При свержении Самозванца доставалось одним тем иноземцам, которые жили в Москве: кроме стражников, в числе убитых были студенты, немецкие ювелиры и аугсбургские купцы, имевшие много денег и всякого добра.
Слобода же считалась тогда настолько безопасной, что многие бросились было в нее, чтобы укрыться от свирепевшего народа».
Но, как констатировал Д. В. Цветаев, в Смутное время Немецкая слобода не устояла:
«Больше всего пострадала она от войск Самозванца II. В один из своих приступов (около 1 сент. 1610 г.) к Москве, сделанном с юго-востока, они пожгли и пограбили Слободу; затем покончили с ней Поляки, Литовцы и другие… Жители Слободы рассеялись, бежали, кто куда мог: часть держалась легального правительства, часть, вместе с пастором Бером, предалась второму Самозванцу, другие поступили в польские войска, многие из купцов убрались в Вологду, Архангельск, за границу. Даже во всю первую половину царствования Михаила Феодоровича на месте Слободы и в ее окрестностях виднелись одни пустыри, поля и огороды».
Проблема с совместным проживанием русских и вернувшихся после Смуты в Москву иноземцев никуда не исчезла и со временем только обострялась. Особенно из-за того, что власти, как и прежде, хотели привлечь на царскую службу иностранных военных специалистов и мастеровых разных профессий. Острая нужда была и в понимающих тонкости торговли с зарубежными странами предпринимателях.
«Приезжати ему в тое Немецкую слободу почасту, и по улицам, и по переулкам поставить караулы»
Фото: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images
«Из слободы в город ездить страшно»
Чтобы защитить иноземцев от случавшихся вражеских нападений на Москву, им разрешили селиться в черте города. И вскоре в стольном граде стали образовываться места компактного проживания «немцев» из разных народов. А их активное желание обогатиться, прикладываемые для этого усилия и использование подтвержденного им права беспошлинной торговли вновь подняли волну недовольства русских москвичей.
К примеру, поданную в 1638 году челобитную об ущербе, наносимом иноземными торговцами, подписали несколько сотен русских купцов. А когда эта и следующие жалобы ни к чему не привели, московские торговые люди, по опыту 60-летней давности, обратились за помощью к духовенству. В результате был составлен документ, в котором говорилось:
«Немцы Русских людей у себя во дворах держат, и всякое осквернение Русским людям от тех Немцев бывает; не дождавшись государева указа, покупают они дворы в их приходах вновь, вдовые Немки держат у себя в домах всякие корчмы, и многие прихожане хотят свои дворы продавать Немцам, потому что немцы покупают дворы и дворовые места дорогою ценой, пред Русскими людьми вдвое и больше, и от этих немцев приходы их пустеют».
Способ снова сработал, и 4 марта 1643 года появилось царское повеление, запрещавшее появление новых поселений иноземцев:
«В Китае и Белом городе и за городом в слободах Немцам и Немкам вдовам не покупать и не брать в заклад дворов и дворовых мест у Русских людей».
А девять лет спустя власти решили возродить Немецкую слободу и переселить туда иноземцев. Царский указ от 4 октября 1652 года гласил:
«По указу Великого государя, Царя и Великого Князя Алексея Михайловича всея Руссии (так в тексте.— "История")… строили новую иноземскую слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперед сего Немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разоренья, и роздали в той Немецкой слободе под дворы земли».
Каждому иноземцу был отмерен участок в соответствии с его положением в России.
«Лет чрез десять по своем основании,— писал Д. В. Цветаев,— Слобода производила впечатление довольно значительного, хотя еще и простого подгороднего селения».
Но картина, как признавал профессор, очень быстро менялась:
«Дома были деревянные, но западноевропейской архитектуры, и обрамлены садами и палисадниками; улицы прямые, широкие.
Если "Немецкая Слобода" времен Годунова казалась "немецким городком", то "Ново-Иноземская Слобода" по внешнему виду и внутреннему своему складу стала представляться уже "немецким городом"».
Однако нравы населения слободы имели не самые привлекательные особенности:
«Извлечь побольше выгод, занять попочетнее положение, пороскошнее принарядиться, блеснуть пред другими своею силою, властью, значением — вот те существенные интересы, которыми руководился, жил и дышал этот люд… И так как число лиц, которые могли бы опираться на свои несомненные достоинства, было весьма незначительно, то, чтобы осуществить свои личные цели, иноземцы не были разборчивы в средствах. Происхождение, воспитание, взгляды, занятия в этом отношении мало могли доставлять им сдержки».
Ежедневные ссоры и драки по поводу и без такового, как и постоянные судебные разбирательства между жителями слободы, стали вполне обыденным делом. Склоки и доносы друг на друга считались нормой. А расслоение по уровню достатка и обилие малоимущих иноземцев-военных в Немецкой слободе приводило к росту воровства и грабежей. Вместе или порознь с иноземными служилыми людьми действовали и российские криминальные элементы.
Уже к концу 1657 года обстановка в околомосковском «немецком городе» стала невыносимой.
И в январе 1658-го его знатные обитатели пожаловались царю, о чем много позднее в царском указе 1698 года рассказывалось:
«…били челом… Голландцы и Амбургцы торговые иноземцы, которые живут в Новонемецкой слободе, что де у них учало быть в слободе от служилых иноземцов и от всяких прихожих людей воровство большое, людей их грабят и побивают до смерти, и из слободы в город рано и из города поздно ездить страшно, и Московским и их торговым людям для расплаты в товарных деньгах ходить к ним опасно, и чтоб Великий Государь пожаловал, велел их от таких людей оберечь».
Царь Алексей Михайлович, пусть и не сразу, распорядился навести порядок в Немецкой слободе:
«По указу Великого Государя… велено ту Немецкую слободу ведать, Голландцов и Амбургцов торговых иноземцов от всякого дурна оберегать Стольнику Василью Безобразову… приезжати ему в тое Немецкую слободу почасту, и по улицам, и по переулкам поставить караулы».
И лишь после этого в слободе — хотя бы внешне — появилась чинность европейского города. Чех Бернгард Таннер, попав вместе с польским посольством в Москву в 1678 году, не скрывал своего восхищения увиденным в Немецкой слободе порядком и красивыми домами:
«При каждом доме есть хорошо содержимый сад, засаженный латуком и цветами, хотя это и дает повод москвитянам смеяться.
Был я раз у немцев, с коими очень подружился, в гостях и, когда пообедали они и мы, стал есть латук; стоявшие вокруг москвитяне в удивлении и с неудовольствием стали нас уговаривать — не есть, дабы не уподобиться травоядным скотам».
Полного расцвета Немецкая слобода достигла в петровские времена, когда стала предметом особых забот царя-реформатора. 3 марта 1698 года он подписал обширный указ с подтверждением всех прежних пожалованных его предшественниками льгот. Но даже Петр I, упомянувший в том же указе историю 1657–1658 годов как образец для подражания, не смог сделать слободу абсолютно безопасным местом. Так, например, секретарь посольства Священной Римской империи в России Иоганн Корб 24 июня 1698 года записал в дневнике:
«Два Москвича, которые не так давно зверски убили своего господина, некоего Немецкого Подполковника, с целью ограбления его имущества, были повешены неподалеку от Немецкой слободы на большой дороге».
Благодаря особому отношению царя Петра Алексеевича к Немецкой слободе она мало-помалу перестала быть немецкой. Самодержец любил проводить там время, и царедворцы начали обзаводиться там землями и особняками, чтобы быть поближе к царской особе. С разрастанием Москвы слобода стала частью столицы, а после наполеоновского нашествия 1812 года и сопровождавших его грабежей и пожаров Немецкая слобода, по сути, перестала существовать.
Отчасти ее можно считать предшественницей нынешних закрытых элитных поселков. А ее историю — подтверждением того, что жить в России и быть свободным от России не удавалось еще никому.