Борьба с централизмом в пользу «социалистической демократии». Борьба с бюрократией, с «аппаратом». Экономическая реформа: самофинансирование предприятий, хозрасчет, кооперативы, т.е. попытка, освободить экономическую активность граждан в известных пределах.
Существовал «консенсус» в среде советских реформаторов относительно крайней централизованности всего, косности «аппарата» и отсутствия стимулов к экономическому поведению. Понятно, что горбачевцы смотрели на ситуацию «изнутри» советского опыта и могли двигаться в пределах своего представления о «реальности». В частности, все они были убеждены в несомненной предпочтительности социализма капитализму и полагались на то, что советский народ останется верен фундаментальному выбору и что он в дальнейшем будет благодарен им за реформирование системы в направлении «социализма с человеческим лицом». Даже в поворотном 1989 году – когда один за другим мгновенно рушились коммунистические режимы в странах Восточной Европы – удивительно то, что Горбачев был убежден, что СССР сохранится как социалистическое государство.
Безусловно, что весь горбачевский призыв состоял из «советских социалистов». Горбачев, Лигачев, Рыжков, Воротников, Яковлев, Медведев были «социалистами». Все они через голову полувекового периода сталинизма, хрущевщины и брежневизма пытались свое смутное, современное видение социализма вчитать в «ленинские нормы». Иначе и быть не могло. Они ведь не могли сразу, например, опереться на социал-реформизм европейских социал-демократов. Имелась длительная традиция идейной борьбы с социал-реформизмом, а изменить ей они не могли – то есть резко перейти на сторону Каутского и Бернштейна. Поэтому они вычитывали в Ленине то, что им было необходимо – антиаппаратную энергию, протест против централизма и «зажимания инициативы», свободный – «креативный» как теперь сказали бы – подход к проблемам, и обоснование НЭПа, т.е. включение в контур социализма «экономической самодеятельности населения».
Куда двигал Горбачев? Какой сценарий он держал в голове? Видимо, такой: отпустить Прибалтику, сохранить все остальное. Он рассчитывал, что ему удастся заставить партию реформироваться, пустив ее в полусвободное, и отчасти конкурентное плавание («многопартийность»). Упование заключалось в том, что бывшая КПСС вполне могла бы войти частью в многопартийную систему, причем сам Горбачев оставался бы главой государства, но не через партию, а через Советы. Он, безусловно, рассчитывал, что его авторитет позволит ему сохранить ключевую позицию.
Он ошибся. Два раза. Первая ошибка заключалась в том, что советский народ гораздо сильнее устал от «советского», чем представлялось Горбачеву и его окружению. Вторая ошибка – путч. Горбачев проиграл «аппарату». Аппарат, с которым он боролся пять лет, нанес смертельный удар горбачевскому сценарию «транзита».
В результате дело перешло в руки Ельцину. Ельцин – одна из самых загадочных фигур в российской истории. Загадка заключается в том, что Ельцин – будучи совершенно советским по жизненной истории – оказался «белым». То есть, грубо говоря, он повел себя так, как если бы он был русским националистом, белогвардейцем и крайне правым республиканцем. Совершенно очевиден исторический парадокс: хотя советский народ устал от «советского», а к концу 1980-х уже несколько «подустал» и от Горбачева, - народ этот, конечно, совершенно был не готов к тому, во что его ввергнет право-республиканское правление Ельцина.
Ведь Ельцина в те времена инерционно считали «красным» – красным сторонником «более быстрого того же самого». А он оказался не-красным.
Будь он красным или хотя бы «розовым», он, конечно, никогда бы не смог переступить многое: не решился бы ни на «отделение России», ни – позже на то, чтобы вывести в большие воды целую группу молодых право-республиканских деятелей, которых в дальнейшем стали неточно именовать «либералами».
Попытка писать биографию Ельцина будет иметь узловой темой ответ на вопрос: как же он оказался «правее правых»? Ведь понятно, как Горбачев стал «социалистом» - его окружение все сформировалось на идеях «Римского клуба» и сам он впитал эту риторику, как единственно убедительную. Ясно, каким образом Лигачев или Рыжков были «государственниками». Понятно даже, как Яковлев оказался гуманистом-буддистом. Но вот как сложилось «кулачество» Ельцина, его жесткий хуторянский взгляд на народную самостоятельность? Когда и как он решил, что «крепкие сами выплывут»… Если несколько огрублять, Ельцин – как Валенса или Ландсбергис – опирался на представление об органической целостности нации. Это был не «менеджерский» – либерально-демократический подход, а именно – право-консервативный.
Вряд ли сам Ельцин осознавал – кто он. Из-за спины этого «кулацкого атамана» вышло целое поколение разношерстных бойцов. И Гайдар с Чубайсом, и Путин с кооперативом «Озерки». При всех нюансах для постсоветского двадцатилетия существенным оказалось то, что все они «белые». Грубо говоря, все они последовательно оставались на позициях даже не кронштадтского, а именно – антоновского (тамбовского) мятежа. И в 1996 году, когда кулацкий атаман заметно ослабел, все они без малейших колебаний устроили Зюганову «темную». Потом станичники сместили и самого зачинателя. В духе своего органического понимания нации он напоследок вышел на круг, кинул шапку оземь и попросил прощения перед народом: мол, прости, если что не так.
Ельцин тоже совершил две ошибки. Одна была связана с «бюджетниками». В своем «республиканстве» Ельцин хватил через край. Лавочники, бандиты, энергичные «комсомольцы», гонявшие целые железнодорожные составы досок, компьютеров туда-сюда, и битого алюминия – за бугор на продажу – резко пошли в гору. А бюджетники пошли на дно. Но к «ненавистным бюджетникам-дармоедам» относились не только «сотрудники советского аппарата», но и «люди в погонах», академическая наука, медицина и образование. Удар был нанесен колоссальный. Вероятно, непоправимый. В 2000-2008 удалось поправить дела «золотопогонников», поскольку сапоги всегда можно относительно быстро вернуть обратно в состоянии регулярности. А вот наука, медицина и образование, получили травмы, «несовместимые с жизнью». Вторая ошибка – Кавказ.
2
Вернемся теперь к «советскому народу». Вот уже две недели в Вологде я беседую с несколькими десятками людей. Об изменениях, случившихся за 20 лет, о том, как воспринимается прошлое, о том, какой стала Вологда за годы, прошедшие с падения Берлинской стены в Берлине и когнитивной «берлинской стены» в головах людей.
Двадцать лет – это много. За двадцать лет в жизнь входит новое поколение, которое о «прошлых временах» судит по детским впечатлениям – по разговорам в семье, по кино, по артефактам старой бытовой эстетики. Старшие могут «вечно скорбеть об утраченном», а молодые – нет. Им надо жить. Новым поколениям надо жить – при любых условиях, при любом прошлом. Так было для русских поколений и при царе Николае, и при Сталине, и при Брежневе. В итоге «народ» – это совокупность отдельных судеб, судеб конкретных семей, которых «протащило» через историю. Любой из нас – то есть «человек из народа», – оглядываясь назад, вспоминает, когда он переехал на новую квартиру, когда потерял работу и как сумел встать на ноги заново, как болел ребенок или как погиб отец.
Каждого вело по перифериям каких-то масштабных событий, которые потом попали в школьные учебники истории. Никто не участвовал «во всем сразу». Но все вместе – как «народ» – участвовали «сразу во всем». И, в конечном счете, получается, что «народ одолел».
Надо напомнить для сравнения: через 20 лет после окончания Второй мировой войны – сначала в русской литературе, а затем и официальной концепции утвердилась базовая мысль: «войну пережил/победил народ». В войне победили не «начальники», не «советский идеологический народ под руководством партии», а именно НАРОД, как совокупность миллионов отдельных судеб. Это было сильное и адекватное понимание. Потому что большие исторические события приносят слишком много горя… Большие перемены – большие страдания.
Вологодским парням, чьи отцы пятнадцать лет назад погибли на чеченской войне или за криминальные долги, сейчас уже за двадцать. Как и тем, чьи отцы не погибли, а остались командирами – уже не при погонах, но при лесопилках и нежилой недвижимости в аренду.
Парни закончили институты и «у отцов свои умы, а что до нас касательно, на жизнь засматривались мы вполне самостоятельно». Они – «народ». Как и мы – их отцы – прошедшие 1980-е, и 1990-е, и – теперь уже и «нулевые». Изнутри каждой судьбы, а если шире – нескольких поколений – примирить между собой каждое десятилетие, эпоху одного правителя и другого – невозможно. Слишком крутые горки, слишком много испытаний, жертв, потерь…
В конечном счете, побеждает дистанция юмора – с беззлобной иронией и коренным недоверием зрелый человек думает о «властях». Опыт жизни заключается в том, что власть – «никогда не хороша». Бывают при власти хорошие люди, да и они – портятся. Они себе «портятся», а народ живет, растит детей, а затем и внуков. Правда, внуков уже – при других властителях.
3
Нынче Россия покидает историческую зону «блистательных нулевых» (полемически противопоставленных «лихим девяностым»). За восемь лет правления Владимира Путина возникла НОВАЯ РОССИЯ. Хотя и существуют унылые люди, которые говорят: да что ж нового-то – все тоже: партия, как КПСС, начальники воруют, народ бедствует, власть борется за власть и т.д. Но, безусловно, все в России – иное, новое. По-другому воруют, по-другому борются за власть. И народ – бедствует иначе.
Что существенно в теме «Путин и 1989 год»? То, что Путин, как и Ельцин, - «белый». Он не «чекист», не «штирлиц», как любили писать поначалу. Он что-то вроде офицера колчаковской контрразведки, которому суждено было восстановить разрушенную революцией Россию. Так сказать, возглавить Директорию вместо ушедшего в отставку Колчака после окончательной победы Белого движения. Так называемая публичная идеология Путина – «остановить распад», «восстановить вертикаль», «встать с колен» – это риторика корниловского мятежа, контрреволюции. И, собственно, в 2000 году «Русский журнал» в редакторской колонке так и ставил задачу для российского общества: «революция закончилась и надо войти в зону контрреволюции».
За восемь лет непубличная – а органическая, «внутренняя идеология» Путина менялась. По ходу дела он переосмыслял и доставшуюся ему власть, и свое представление об экономике и обществе. Это большая отдельная тема. Как известно, в 2008 году – из-за сценария перехода от «путина» к «тандему» – не было обсуждения итогов путинской восьмилетки (хотя, напомним, в 2004 году выпускались даже специальные сборники «Четыре года с Путиным»), поэтому обсуждение эволюции путинизма еще впереди.
Россия, покидая историческую зону «нулевых», в целом прекрасно чувствует, что основные задачи путинской Директории – выполнены. Образно говоря, та он-лайн-игра, по левелам которой надо было пройти Путин, чтобы получить свой бонус, имела определенный маршрут. Он должен был привести игрока обратно к «точке возврата». Примерно к той точке, в которой Горбачев не справился с путчем. Двигаясь обратно по маршруту игры, Путин почти не совершил ошибок. Я согласен с парадоксальным мнением экономиста и главного редактора издательства ИРИСЭН Юрия Кузнецова о том, что сегодня Путин реализует экономическую и социальную политику «Яблока» образца начала 1990-х. Путин «обратно» создал некую партию, в которую могла бы трансформироваться КПСС, если бы… Единственное, чего Путин не мог – это подписать тот не подписанный Горбачевым «союзный договор» – но это, пожалуй, единственная точка в обратном маршруте, по которому пройти уже было никак нельзя.
Иначе говоря, колоссальным личным, осмысленным усилием Путин вернул Россию к той точке, в которой 20 лет назад и надо было начать становиться на рельсы, делать правильный выбор. И не дергаться – ни с путчем, ни с расстрелом Белого дома, ни с «суверенной Чечней» и многим другим, включая дальнейшую посадку Ходорковского и т.д.
Отсюда и сегодняшняя двойственность в восприятии путинизма. Россия прошла с ним «вторые постсоветские десять лет» и многие иронически вопрошают: а куда собственно пришли (типа: идиотская супермонопольная экономика, слабые банки, почти брежневская «нефтяная игла» и т.д.)? Другие выставляют такой счет: мол, десять лет «вставания с колен», а новой «гражданской нации» так и нет. Третьи удивляются: как так, вроде бы «суверенная» уже «демократия» (т.е. начхать уже давно на американских «жидо-масонов», не то, что при Эльцмане и Козырмане ), а русское этническое ядро по-прежнему чувствует себя неуютно… Четвертые говорят: вообще, мол, ничего не сделал, просто повезло, были высокие цены на нефть… Все эти претензии исходят из непонимания маршрута.
В «нулевых», в условиях «долгой контрреволюции» Россия двигалась вспять, назад – через все неудачно пройденные Горбачевым, а затем и Ельциным точки маршрута. И в каждой точке Путину удалось восстановить все «примерно обратно».
4
Пройдя через обморочное постсоветское двадцатилетие, попав в 2009 году наконец-то в 1989 год, теперь главное – не проскочить с разбегу «точку возврата». Ведь мы хорошо помним, что дальше по маршруту этой он-лайн игры. У Горбачева шло в такой последовательности: борьба с алкоголизмом – ускорение – перестройка – гласность – новое мышление.
В этой точке, на излете десятилетия, напутствуя «тандем» на дальнейшие свершения, хотелось сказать вот что Медведеву, а, возможно вместе с ним и Путину предстоит очень тяжелый маршрут в десятых. Теперь нам всем предстоит от 1989 года пойти вперед. А не назад.
Идти назад, за рубеж 1989 года, т.е. «за берлинскую стену» – не надо. Это – лишнее. Там, в пространстве 1980-х была и «антиалкогольняа кампания», и разговоры о «новой мировой архитектуре», и брехня про «инновации», и «повышение качества государственного управления = гудгавернанс» («перестройка») и смелая телепередача «Прожектор перестройки» и журнал «Огонек» и т.д.
Поднимем же стаканы. Берлинская стена – пала. Наш народ свободен. Тот самый эксперимент, о котором Бисмарк сказал, что «хорошо бы его опробовать на народе, который не жалко» – безвозвратно позади. Безвозвратно позади и годы Ельцина. Позади годы Путина. Спасибо ему за «нулевые». За двадцать лет выросли наши дети. Ни одно десятилетие в России не похоже на предыдущее. И десятые будут совершенно иными, чем нулевые. Мы вступили в зону борьбы за контур «десятых». Пусть это будет контур, похожий на «серебряный век», а не на контур «комсомольских 1930-х».
Через три месяца Европа будет праздновать 20-летие падения Берлинской стены. В ХХ веке русским – я имею в виду «народ отдельных судеб» – есть, за что уважать себя. И есть «с чем предстоять перед другими народами». С колоссальными жертвами мы пережили/победили в войне, пережили/победили - «советскую систему», "пережили/победили двадцатилетний транзит". Да, с большими потерями. Криво, косо. Но – главное – САМИ. Вот это нас, собственно, и роднит с другими народами.
С таким самосознанием в ноябре у берлинской стены будет стоять Медведев вместе с другими президентам стран Европы. С таким. Иначе и ездить туда не стоит.
Стоять у разрушенной берлинской стены имеет смысл только с универсалистским самосознанием, с сознанием всеобщности судеб, с уважительным отношением к собственной и чужой самостоятельности.
А у нас именно такое самосознание. Хотя некоторые и думают, что у нас тут «чучхе» с «суверенной демократией»…
Александр Морозов
Russian Journal