Церковь, рожденная революцией

Движение обновленцев исчезло вместе с демократической атмосферой 20-х годов

Явление обновленчества остается довольно неясной страницей нашей истории. Услышать о нем можно немного. Чаще всего, что движение это было создано большевиками для раскола Церкви изнутри, что оно полностью дискредитировало себя сотрудничеством с ОГПУ и борьбой с Патриархом Тихоном, что храмы обновленцев пустовали и что, отвергнутое церковным народом, движение вскоре исчезло с лица Земли. Таким взглядом можно было бы и удовлетвориться, если бы мы не знали, что Патриархи Сергий (Страгородский), Алексий (Симанский) и их последователи славословили советскую власть ничуть не менее обновленцев. Тем не менее их деятельность интерпретируется далеко не так однозначно. Вспоминаются патриотизм, борьба с фашизмом, говорится о «спасении Церкви» и прочее. Все это заставляет нас заподозрить здесь обычный идеологический «тренд» (ведь историю, как известно, пишут победители) и взглянуть на феномен обновленчества более пристально и непредвзято.

Обновленческое движение отнюдь не было случайным эпизодом, а скорее живым пульсом, нервом всей церковной истории. Сергий Радонежский, Андрей Рублев, митрополит Филарет (Дроздов), Серафим Саровский – разве они не символы духовного обновления Церкви? С другой стороны, вспоминаются так называемая ересь жидовствующих (бывшая скорее движением пробуждающихся умов, задыхающихся в начетничестве и безвыходности обряда), спор иосифлян и нестяжателей, реформаторская деятельность Патриарха Никона и Петра Великого, первых русских литераторов и интеллигентов (сплошь выходцев из священнических семей). Федор Достоевский и Лев Толстой, Владимир Соловьев, Дмитрий Мережковский и Александр Блок – все они в той или иной степени были энтузиастами обновления Церкви. К деятелям обновленческого типа мы с полным правом отнесем и фигуры XX века: митрополита Никодима (Ротова), протоиерея Александра Меня, а также активистов нынешней миссионерской революции в РПЦ. Ярчайшим представителем священника обновленческого склада был Григорий Гапон – детонатор русской революции 1905 года. Наконец, алхимическим тиглем, из которого вышло обновленчество таким, как мы его знаем (в лице его бессменного вождя Александра Введенского), стали деятельность религиозно-философских обществ и теургические радения декадентов Серебряного века.

Церковь в параличе

Но поистине крестным отцом обновленчества нужно все же признать Владимира Соловьева, а его девизом – знаменитые слова Достоевского «Церковь в параличе», живой иллюстрацией к которым может служить история (из воспоминаний знаменитого историка Церкви Антона Карташева), произошедшая в 1906 году в Казанском соборе Санкт-Петербурга в дни крайнего обострения вопроса о безработных: «Когда духовенство вышло на середину церкви для служения молебна, какой-то молодой рабочий обратился к епископу Сергию (возможно, речь идет о Сергии Страгородском - «НГР»): «Епископ! Я обращался к митрополиту, чтобы он помог голодающим. Вы ничего, однако, не сделали! Где же у вас душа, где же сердце?» Произошло смятение, но духовенство, не изменив ни на йоту своей программы, дошло до места и начало служить молебен. Тогда неугомонный рабочий начал громко кричать, стараясь заглушить пение: «Братья! Я умолял митрополита помочь голодающим, но ничего не сделали. Моя сестра 17 лет – через голод пошла в дом терпимости. Можно ли дольше терпеть, посудите сами!» И он при общем смущении опустился в бессилии на пол, почти потеряв сознание. Церковный сторож повел его к выходу и освежил стаканом воды. Приходя в себя, несчастный время от времени повторял: «Где же правда, где же правда?» Из рук сторожа он был передан околоточному надзирателю и отвезен в сыскное отделение»…

Так, в течение почти тысячелетия слившаяся с государством Российская Церковь, не зная ни борьбы, ни врагов (кроме врагов государства), впала в моральный анабиоз, пока сонный мир церковных сановников не взорвала Февральская революция. Подобно царской, церковная власть оказалась совершенно бессильна остановить хаос и распад духовного организма страны. Князья Церкви тут же принялись славословить новый государственный порядок, в одну минуту позабыв о «священном помазаннике» и даже не подумав попечаловаться о его судьбе. А Церковь «из рук чиновников вицмундирных попала в руки чиновников в пиджаках». Возникновения мощного демократического движения за обновление Церкви требовала, однако, сама жизнь. И уже весной 1917 года такое движение под покровительством обер-прокурора Святейшего Синода Владимира Львова (человека комично-самовлюбленного и ни к какому делу, кроме произнесения либеральных речей, не способного) действительно возникло. Во главе его встали знаменитые петроградские священники Александр Введенский и Александр Боярский, начавшие свою деятельность с издания газеты с не слишком скромным названием «Голос Христа» и митингового чеса по родным весям. Популярность блестящих проповедников была так велика, что билеты на их выступления раскупали заранее (в основном, конечно, студенты и интеллигентные барышни).

Но, начавшись как истерически-восторженная оперетка, «музыка революции» быстро окрашивалась в скорбно-трагические тона. На Поместном Соборе Российской Церкви 1917–1918 годов никто уже не чаял демократических перемен, и движение за обновление потерпело ожидаемое поражение. На революционную бурю церковное сознание ответило избранием Патриарха Тихона (Белавина), и выбор этот, как можно теперь видеть, оказался удачным. Консервативный, верный традициям Патриарх был более органичной, понятной народу и, главное, способной оказать моральное сопротивление большевизму силой, нежели эмоциональная, порывистая, мечтательная партия демократов. Тихон вовсе не был былинным богатырем, скорее он был мягким, можно даже сказать, уютным человеком, не чуждым либерализма. Но именно в нем «обнаружило себя» в эти годы консервативное сознание, ищущее островка стабильности в свихнувшемся мире.

Может показаться парадоксальным, но пока церковные революционеры вели скорее невнятно-полумертвое существование, именно мягкий и спокойный Патриарх Тихон объявил войну большевикам, расточая им свои громовые анафемы. Но сопротивление Патриарха шло от естественного возмущения консервативного сознания крушением традиционной жизни. Демократы же, дышавшие грозовыми раскатами революции вполне органично, пытались нащупать в окружающем хаосе точки опоры. В это время Введенский искал возможности «конкордата» обновленной Церкви с советским правительством и даже удостоился аудиенции у председателя Петроградского совета Григория Зиновьева. Возможность такого соглашения в будущем советский сановник не исключил, пообещав сделать все от него зависящее, «чтобы избегнуть ненужных обострений в отношениях с Церковью в Петрограде».

Переворот и раскол

В 1921 году разрушенную Гражданской войной и зачищенную продразверсткой страну охватил голод. Голод стал нижней точкой русского хаоса, выставленным революции счетом истории (хотя говорить о его безусловно искусственном характере было бы преувеличением, голода не избежали Финляндия, Прибалтика, Польша, Румыния). Реалии были ужасны, людоедство в Поволжье стало массовым явлением – на людей, как на диких зверей, расставлялись силки. Правительство принимало экстренные меры. На повестку дня встал вопрос об изъятии церковных и музейных ценностей. Патриарх Тихон, сперва согласившись жертвовать «церковные украшения» в пользу голодающих, в ответ на ужесточение мер изъятия категорически запретил духовенству сдавать «священные сосуды» и «богослужебные предметы» под страхом отлучения и извержения из сана. Советское правительство восприняло эти действия как саботаж.

Этот конфликт и стал точкой кристаллизации обновленческого движения. Инициаторы демократической группы, питерские священники Введенский, Боярский и Белков выступили под девизом: «Превратим церковные ценности в хлеб для голодного Христа». А московский епископ Антонин (Грановский) предложил включить в Комитет помощи голодающим («Помгол») представителей верующих, чтобы они могли убедиться, что церковные ценности действительно превращаются «в хлебы для голодающих». Советское правительство обратило на демократов благожелательное внимание, а епископа Антонина пригласило вступить в «Помгол». Вскоре Патриарх Тихон оказался под домашним арестом, а перед церковными демократами открылась реальная перспектива реванша за поражение 1918 года.

Этот момент стал камнем преткновения и поворотным пунктом не только для обновленческого движения, но всей истории отечественной Церкви ХХ века. До сих пор душевные порывы демократов были с моральной точки зрения безупречны (Патриарх Тихон и сам впоследствии признавал ошибочность своей позиции относительно изъятия церковных ценностей). Но сейчас, когда власть оказалась так близка, какая буря поднялась в душе болезненно-честолюбивого Введенского? Духовное состояние движения вполне передает вдруг хлынувший в него мутный поток всевозможных карьеристов и проходимцев. Именно тогда появляется зловещая фигура протоиерея Владимира Красницкого – агента ГПУ и будущего главы обновленческого объединения «Живая Церковь».

А в Москве в это время начинается громкий процесс над церковниками, отказавшимися сдавать ценности. События развиваются стремительно. 7 мая 1922 года суд приговаривает 11 человек к расстрелу, 9 мая в Москву из Петрограда прибывают Александр Введенский и Евгений Белков. 12 мая входит в историю Церкви как день переворота и рождения обновленческого раскола. Переворот в Церкви имел живое подобие февральского. Введенский со священниками Александром Красницким, Евгением Белковым и Сергеем Калиновским (последний, дав название «Живой Церкви», вскоре переквалифицируется в антирелигиозного пропагандиста) в сопровождении сотрудников ОГПУ явились ночью к арестованному Патриарху и потребовали от него отказа от своих полномочий. Тихон согласился передать власть, но лишь на время своего ареста и непосредственно митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому). Но согласие Патриарха Тихона на создание новой церковной канцелярии давало новому временному правительству необходимые полномочия. В ночь на 19 мая, облегчая революционерам задачу овладения властью, чекисты перевезли Патриарха в московский Донской монастырь, перекрыв к нему всякий доступ извне. Окончание переворота знаменовалось впечатляющим жестом. Советское правительство в ответ на просьбу новой церковной власти милостиво согласилось помиловать шестерых из 11 приговоренных к смерти.

За всеми этими событиями нетрудно угадать прихотливую режиссуру. Процессом дирижировало ОГПУ в лице Евгения Тучкова – одного из руководящих работников организации, ведающего церковными делами, верной креатурой которого был протоиерей Владимир Красницкий.

Процесс

Даже в среде обновленцев многие с недоумением и опаской отнеслись к авантюре, когда взамен патриаршей власти было создано Высшее церковное управление (ВЦУ). Так, протоиерей Александр Боярский отказался участвовать в перевороте. Столь же скептической, хотя и не слишком последовательной, была реакция епископа Антонина (Грановского). Тем более однозначным оказалось решение Петроградского митрополита Вениамина (Казанского). Введенский был любимчиком митрополита и всегда пользовался его покровительством. Но, узнав о перевороте, митрополит Вениамин попросту отлучил заговорщиков от Церкви до тех пор, пока те не принесут покаяния. Это случилось 28 мая, а на следующий день Петроградский митрополит был арестован. Свидетелем ареста был и Введенский, в качестве представителя ВЦУ явившийся вместе с чекистами принимать канцелярию. Подойдя было под благословение, он услышал спокойное замечание митрополита: «Отец Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду»…

Митрополит Вениамин был простым в общении, гуманным, аполитичным (в лучшем смысле слова) архиереем, заслужившим народную любовь. О большевиках он отзывался так: это люди морально очень слабые и потому заслуживают большей жалости. В деле о сдаче церковных ценностей он занял позицию, близкую демократам: Церковь должна пойти на добровольную жертву, она будет нищей, но безмерно прекрасной в своей нищете. Будучи приглашен в «Помгол», он своей речью о единении перед лицом общей беды так растрогал большевиков, что те провожали его со слезами на глазах. Но идиллия вскоре кончилась. Москва (где в это время продолжалось жесткое противостояние власти с Патриархом) потребовала крутых мер: «Никаких переговоров. Все принадлежит власти. Духовенство должно лишь призвать к спокойной сдаче». Возмущенный митрополит Вениамин пытался исправить ситуацию, и, кажется, ему вновь удалось привести обе стороны к согласию. Но в это время происходит церковный переворот, и все его усилия терпят крах.

Как видим, между консервативными предрассудками и либеральной романтикой (в обоих случаях слишком эмоциональных и страстных) позиция митрополита Вениамина являла возможность действительно «третьего пути». Окажись Патриарх Тихон чуть более чутким к знакам времени, а церковные демократы чуть менее честолюбивы, история Русской Церкви в ХХ веке могла оказаться другой – более светлой и менее трагичной. Увы, этого не произошло. Однако в процессе над Петроградским митрополитом ярко явила себя и вся неоднородность обновленческого движения. Если роль митрополита-благовестника (будущий официальный титул Введенского) и особенно Красницкого была слишком красноречива, то речь протоиерея Александра Боярского на процессе, к изумлению многих, обратилась в горячий панегирик судимому митрополиту. Страстной ненавистью к живоцерковникам проникся после процесса и епископ Антонин. Не обинуясь, он называл Красницкого «подлым интриганом», Введенского «моральным вырожденцем», а само ВЦУ – «шайкой проходимцев». С испугом поглядывал на Красницкого (с удовольствием пользуясь его влиянием и связями) и сам Введенский, замечая при случае, что не понимает, как мог такой человек – бывший черносотенец и типичный бюрократ по повадкам, оказаться среди них, интеллигентов (в глубине души, впрочем, прекрасно понимая, кто дает зеленый свет судебному процессу).

Как видим, не только моральный крах, но и внешний раскол движения стал очевиден уже в его зените. Остальное было лишь делом времени. Активная фаза церковной революции заняла не более трех лет. Период стагнации и упадка продлился до конца 1930-х годов. Все это время обновленчество отнюдь не было единым, не имело сколько-нибудь устойчивого центра, представляя собой скорее нестройный конгломерат разрозненных организаций и общин. Окончательным ударом по обновленчеству стало учреждение Сталиным Московского Патриархата в сентябре 1943 года, а символическим концом эпохи – смерть Александра Введенского, всеми забытого, в 1946 году.

Народ от обновленцев отвернулся, но почему в конце концов от них отвернулась и власть? Идея революционной демократической Церкви могла питать воодушевление Февраля, но отнюдь не была близка большевикам, единственной «религией» которых был марксизм. Надежды демократов на конкордат с Советами мог еще поддерживать НЭП, но к концу 1920-х и эти надежды были уже позади. В наступающей бюрократическо-имперской фазе Советского государства в эпоху «красного царя» Сталина послушный консервативный Патриарх оказался образом гораздо более органичным, чем церковные революционеры-демократы.

Каковы же итоги обновленческого движения? В части демократизации и реформации Церкви оно потерпело полный крах. Что же до сотрудничества с большевиками, то эти его традиции были целиком восприняты Патриархом Сергием (Страгородским) (который не зря же был одно время членом обновленческого ВЦУ). Именно в его время кадровая политика РПЦ полностью перешла в руки чекистов. Со стороны консерваторов принятие сталинского государства оказалось шагом столь же органичным, как и принятие революционных преобразований демократами. Что бы сегодня ни говорили, судьба Церкви в СССР, в сущности, мало чем отличалась от ее положения при византийских императорах. И Патриарх Сергий – великий знаток истории Церкви – это прекрасно понял.

Владимир Ильич Можегов - публицист.

Независимая газета
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе