«В своем озлоблении дошел до последней черты»
25 июля 2022 ● Газета «Коммерсантъ»
Почему вернулся в Россию изготовитель антикремлевских фейков.
«Лицо Дружиловского выдает внутреннее волнение, старательно сдерживаемое»
95 лет назад, 12 июля 1927 года, Верховный суд СССР вынес приговор С. М. Дружиловскому — изготовителю поддельных инструкций и писем Коммунистического интернационала и советских органов власти зарубежным компартиям, из-за которых были арестованы и казнены тысячи европейских коммунистов, а отношения Советского Союза со многими странами были испорчены. При этом утверждалось, что 29 июня 1926 года он, несмотря на неизбежность сурового наказания, добровольно прибыл в СССР. Причем, нелегально перейдя границу. И это обстоятельство оказалось далеко не самым странным в поразительно запутанной истории его жизни.
«В трех просидел по два года»
Если собрать воедино все, что писали о С. М. Дружиловском начиная с весны 1925 года, вывод можно было сделать один-единственный: он самое настоящее исчадие ада. Трус, вор, подлец, провокатор, альфонс, живший на содержании дам, малоумный недоучка, человек без чести и совести, готовый за грош продать родную мать. Не менее примечательным было и то, что в подобных оценках удивительное единодушие с советскими печатными органами демонстрировали их идейные зарубежные враги, включая эмигрантскую прессу.
Но после ознакомления с этими публикациями у читателей возникало множество вопросов, на которые не было ответа. Почему, к примеру, враг советской власти, нанесший ей колоссальный урон, вдруг решил сдаться? А если его доставили в СССР против его воли, почему он даже не намекнул на похищение во время суда, хотя процесс был открытым?
Некоторые ответы появились много десятилетий спустя, в 1972 году, когда была выпущена книга В. И. Ардаматского «Дорога бесчестья».
Этому известному в то время мастеру приключенческого жанра предоставили доступ к документам архива КГБ СССР.
Причем, включая не только уголовное дело Дружиловского и стенограммы судебных заседаний, но и дневник «мастера подделок», который тот вел длительное время. А также к приходившим в 1920-х годах на Лубянку донесениям агентуры о деятельности фальсификатора за границей. Фрагменты этих документов, включенные в книгу, сделали ее своеобразным осиновым колом, вбитым в останки репутации Дружиловского.
Однако после выхода «Дороги бесчестья» возникли новые вопросы. Зачем Дружиловский, отправляясь в СССР, взял с собой дневник, в котором фиксировал свои деяния? Ведь после его получения следователь мог вообще не тратить время на допросы обвиняемого. И почему при наличии настолько веских доказательств следствие тянулось почти десять месяцев?
«Дружиловский Сергей Михайлович, 1894 года рождения, уроженец города Вильно (на фото)»
Фото: Руйкович Виктор / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Обращала на себя внимание и еще одна странность. Описание жизни Дружиловского практически на каждом ее этапе имело множество отличающихся друг от друга версий. В книге Ардаматского, например, родным городом будущего фальсификатора был назван Рогачев. Но в других источниках, опиравшихся на записи в его армейских документах, говорилось, что он родился в Вильно (Вильнюсе) в 1894 году, что, как показал поиск, вполне соответствовало действительности, поскольку отец Сергея — Михаил Киприянович Дружиловский, выпускник Литовской духовной семинарии, в 1899 году определился, как тогда говорилось, «в полицейскую службу» и с 25 мая 1893 года был помощником пристава 3-го участка Виленского городского полицейского управления в чине коллежского регистратора, что соответствовало армейскому прапорщику.
А родного города как такового у Сергея Дружиловского не было вовсе. Отца, как и многих других полицейских офицеров во избежание обзаведения коррумпированными связями, постоянно перемещали по службе. 9 сентября 1897 года его назначили полицейским надзирателем заштатного города Радашковичи в той же Виленской губернии. Потом был город Пружаны в Гродненской губернии, а в 1904 году М. К. Дружиловский дорос до полицеймейстера города Гомеля. Затем, с 1906 года, была череда городов и городков в Могилевской губернии — Чаусы, Чериков, Климовичи, Горки. Уездным исправником — начальником всей полиции Рогачевского уезда надворный советник (подполковник) Дружиловский стал уже во время Первой мировой войны.
Отец пытался дать Сергею приличное образование, но регулярные переезды ли или принадлежность юноши к уездной «золотой молодежи» внесли коррективы в его планы.
Учеба в гимназии у Дружиловского-младшего не заладилась. По версии В. И. Ардаматского, главной причиной была интеллектуальная ограниченность Сергея:
«Переход в следующий класс как-то улаживал отец — полицейский исправник. Когда подступала страшная пора экзаменов, он надевал форменный сюртук и отправлялся на дом к уездному инспектору училищ. Что ему стоили эти визиты, неизвестно, но с каждым разом он возвращался домой все более разъяренным. Гимназия сожрала детство. Из класса в класс он все-таки переходил, но в трех просидел по два года, а осенью 1914 года его исключили из предпоследнего класса».
Но брат Сергея Дружиловского Константин, вызванный в 1927 году на суд в качестве свидетеля, рассказывал, что причиной проблем Сергея в гимназии были его дерзкие выходки. Он сам во время суда сказал, что был исключен из пятого класса «за участие в коллективных беспорядках».
В ходе допроса брата выяснилась еще одна примечательная деталь. Устав от родительских поучений и собравшись бежать из дома, Сергей просто украл деньги из стола отца.
«Доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе» (на фото — 4-я Московская школа прапорщиков)
Фото: Росинформ
«Отблеск героизма, ласковые взгляды женщин»
Дружиловский «вступил в службу нижним чином», когда подошел срок призыва его сверстников, 16 января 1915 года. На фронте шли ожесточенные бои, и В. И. Ардаматский писал, что он сразу же начал уклоняться от отправки на передовую:
«Попав под Москву в полк формирования, он быстро разобрался в обстановке, узнал, что спастись от фронта можно. По совету полкового писаря он написал рапорт, в котором доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе и просил направить его в Московскую школу прапорщиков. Просьбу удовлетворили, и фронт отодвинулся на целый год».
Однако на самом деле учеба в школах прапорщиков в то время продолжалась три месяца, а позднее срок обучения увеличили еще на месяц. Так что 14 июля 1915 года приказом главного начальника Московского военного округа генерала от инфантерии П. Д. Ольховского окончивший 4-ю Московскую школу прапорщиков Дружиловский получил первый офицерский чин и был отправлен в 224-й пехотный Юхновский полк, воевавший на Западном фронте.
В. И. Ардаматский, надо полагать, на основе дневника Дружиловского описал его прибытие на фронт:
«Перед прибывшим на передовую офицерским пополнением выступил командующий армией генерал Иванов. Голос у него был негромкий, хриплый, до стоявшего на левом фланге малорослого Дружиловского долетали только отдельные слова:
— Доблестные сыны России... в трудный час... подлый германец... отдадите жизнь... отечество...
Шел дождь».
Судя по рукописному «Журналу военных действий 224-го пехотного Юхновского полка», дождь в те дни лил буквально беспрерывно. А армия отступала под натиском германских войск. И полк, как и другие части, нес тяжелые потери. К примеру, в записи за 8 августа 1915 года говорилось:
«Свое наступление противник все время поддерживал ураганным огнем…
Потери полка убитыми 6 н. ч. (нижних чинов.— “История”), ранеными 50 н. ч. и без вести пропавшими 174 н. чина».
Пополнение, включавшее новых прапорщиков, прибыло в 224-й Юхновский полк 20 августа 1915 года.
«Сегодня в полк,— записал адъютант полка в журнале,— прибыло укомплектование в количестве 841 человек при 4 офицерах. Прибывшим была сделана разбивка по ротам».
Отступление с тяжелейшими боями продолжалось еще месяц. Потом была позиционная война с постоянными обстрелами обычными, а порой и химическими снарядами, бомбежки с вражеских аэропланов и пешие переходы на отдых в тыл и на другие участки фронта только глубокой ночью.
В «Журнале военных действий» упоминались только самые яркие подвиги и просчеты офицеров полка, а также их ранения и смерти. И фамилии прапорщика Дружиловского в этих записях не было. Однако 17 декабря 1916 года приказом императора Николая II он был награжден первым офицерским орденом — Святого Станислава III степени с мечами и бантом. Причем орден с мечами и бантом жаловался исключительно «за военные, против неприятеля, подвиги».
«Его Императорское Величество, в присутствии Своем, Декабря 17-го дня 1916 года, соизволил отдать приказ»
Но по версии, изложенной в «Дороге бесчестья», прапорщик Дружиловский едва ли не с дня прибытия на фронт пытался любым законным способом укрыться в тылу:
«Он уже знал, кто лучше всех осведомлен обо всем, и подарил полковому писарю портсигар с изображением георгиевского креста на крышке, который предусмотрительно купил в Москве. Писарь рассказал, что пришла бумага, в которой начальник Гатчинской авиационной школы просит направить к нему изъявляющих на то желание младших офицеров, имеющих законченное гимназическое образование. За составление соответствующей бумаги с упоминанием гимназического образования писарь взял десять рублей. Деньги большие, но не дороже жизни».
Вот только риск для жизни в Гатчинской военно-авиационной школе был ничуть не меньшим, чем на фронте. И отнюдь не только из-за технического уровня тогдашней авиатехники. Живший в Гатчине и помогавший в те годы авиашколе выдающийся русский писатель А. И. Куприн вспоминал:
«Из Гатчинской авиационной школы вышло очень много превосходных летчиков, отличных инструкторов и отважных бойцов за родину.
И вместе с тем вряд ли можно было найти на всем пространстве неизмеримой Российской империи аэродром, менее приспособленный для целей авиации и более богатый несчастными случаями и человеческими жертвами.
Причины этих печальных явлений толковались различно. Молодежь летчицкая склонна была валить вину на ту небольшую рощицу, которая росла испокон десятилетий посредине учебного поля и нередко мешала свободному движению аппарата, только что набирающего высоту и скорость, отчего и происходили роковые падения. Гатчинский аэродром простирался как раз между Павловским старым дворцом и Балтийским вокзалом. Из западных окон дворца роща была очень хорошо видна. Рассказывали, что этот кусочек пейзажа издавна любила государыня Мария Феодоровна, и потому будто бы дворцовый комендант препятствовал снесению досадительной рощи, несмотря на то, что государыня уже более десяти лет не посещала Гатчины».
Катастрофы случались и по другим причинам. Но это, как писал Куприн, не останавливало потока желающих стать авиаторами:
«Чрезвычайно, даже чрезмерно многие молодые люди жадно стремились попасть в военную авиацию. Поводов было много: красивая форма, хорошее жалованье, исключительное положение, отблеск героизма, ласковые взгляды женщин, служба, казавшаяся издали необременительной и очень веселой и легкой».
«Если летчику, по несчастному случаю или по неловкой ошибке, случалось угробить аэроплан, то на это крушение большого внимания никто не обращал»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Многие, по словам Куприна, пытались попасть в Гатчинскую школу благодаря связям:
«Но и протекции все равно не помогали. Новичков принимали в авиационную школу, протискивая их через густое сито. Будущий летчик должен был обладать: совершенным и несокрушимым здоровьем; большой емкостью легких; способностью быстро ориентироваться как на земле, так и в воздухе; верным умением находить и держать равновесие; острым зрением, без намека на дальтонизм; безукоризненным слухом, физической силой и, наконец, сердцем, работающим при всяких положениях с холодной, неизменной точностью астрономического хронометра. Про храбрость, смелость, отвагу, дерзость, неустрашимость и про прочие сверхчеловеческие душевные качества летчика в этом летающем мире никогда или почти никогда не говорилось. Да и зачем? Разве эти, столь редкие ныне, качества не входили сами по себе в долг и обиход военного авиатора?..
Не мудрено, что при столь строгом испытании и при такой суровой дисциплине наибольшая часть неспособных, ненужных, никуда не годящихся кандидатов в летчики отваливалась вскоре сама собою, как шлак или мусор.
Оставался безукоризненный, надежный отбор».
Дружиловский протиснулся через «сито» и успешно окончил Гатчинскую авиашколу, не забывая при этом пользоваться благами, прилагавшимися к званию летчика. В особенности вниманием дам. В 1927 году на суде он, объясняя откуда у него в 1917–1918 годах были деньги, рассказывал:
«— Когда я был в лазарете, там была сестра милосердия Столыпина, которая мне покровительствовала: я получал от нее подарки, довольно солидные подарки, например, часы с бриллиантами. Я эти подарки продал потом,— и вот откуда у меня были деньги.
— За что она вам покровительствовала?
— Она добивалась определенных отношений со мной как с мужчиной».
В «Дороге бесчестья» говорилось, что в лазарет он лег, чтобы избежать отправки в авиационную часть на фронте. А с помощью покровительствовавшей ему дамы смог остаться инструктором в Гатчинской авиашколе.
«Какое участие вы принимали в Февральской революции?»
«Придумал историю с заговором»
К свержению монархии Дружиловский отнесся с полным безразличием. Когда на суде его начали спрашивать о деятельности во время Февральской революции, он то ли с трудом вспомнил, то ли на ходу придумал, что к нему в лазарет пришли солдаты и попросили «вести их в Петроград, где сейчас революция». Но ничего более конкретного, кроме того, что привел их к Балтийскому вокзалу и позвонил в Государственную думу, рассказать так и не смог.
То же желание не принимать ничью сторону сохранялось у получившего чин подпоручика Дружиловского на протяжении всего бурного 1917 года. Не исчезло оно и после большевистской революции и перехода Гатчинской авиашколы в подчинение новой власти. В репортаже с судебного заседания по делу Дружиловского говорилось:
«В начале мая 1918 г. гатчинская авиационная школа… должна эвакуироваться в Казань.
Среди офицеров-слушателей школы разговоры весьма определенного свойства: о том, что от Казани недалек фронт и что нужно перейти в ряды колчаковской армии.
Начальник школы капитан Борейко, близкий, по словам Дружиловского, к царскому двору, поддерживает это настроение среди офицеров. А вот Сергей Дружиловский “лоялен”: он не хочет переезжать в Казань, его не интересует колчаковский фронт».
Собственно, в наибольшей степени его интересовала возможность заработать, ведь из-за транспортного коллапса и полной неразберихи в одних местах существовал острый дефицит товаров, которые вполне можно было достать в других. А это сулило грандиозные заработки. Первый блин, правда, вышел комом. Отбывавшие в Казань коллеги оставили ему свои хлебные карточки. Вот только при попытке их отоварить Дружиловского задержали. Но отделался он все же легким испугом.
Однако провал ничуть не охладил его. Отправившись в Москву, он стал участником операции с украденным на железнодорожной станции спиртом, который предполагалось разбавлять и сбывать под видом водки. Дружиловскому отводилась скромная, но обещавшая значительный заработок роль курьера.
Но при первом же визите к хранителям спирта его арестовали.
На этот раз он провел в тюрьме многие месяцы, тяжело заболел и с огромным трудом выбрался на волю. Удалось это исключительно благодаря тому, что Дружиловский прикидывался простым покупателем, решившим потешить спиртом себя и друзей. И упорно настаивал на том, что нарушил лишь действовавший в стране с царских времен сухой закон.
На суде в 1927 году он рассказывал, что после выхода из тюрьмы его отношения с женой (по другой версии — с содержавшей его женщиной) запутались настолько сильно, что у него не оставалось иного выбора, как бежать из страны. Поэтому, как рассказывалось в «Дороге бесчестья», он изъял у своей дамы сердца остатки ее драгоценностей. По другой версии, он взял у авиаторов, базировавшихся на Гатчинском аэродроме, немалую сумму на закупку моторного масла. После чего в мае 1919 года договорился о нелегальном переходе в Финляндию.
Но мечте о счастливой жизни в Стране тысячи озер не суждено было сбыться. Проводник привел его прямо к финским контрразведчикам, которые заподозрили в перебежчике большевика. Но он немедленно объявил, что он не только идейный враг большевизма, но и участник раскрытого не так давно заговора против В. И. Ленина и других советских вождей, который организовал британский разведчик Брюс Локкарт.
«Никакого отношения к заговору Локкарта я на самом деле не имел,— рассказывал на суде Дружиловский.— Об этом заговоре и о суде над заговорщиками я прочитал в московских газетах, находясь в тюремной больнице (в связи со спиртовой операцией). Когда же финны при допросе потребовали доказательств, что я не большевик, я им предъявил удостоверение, что я офицер, и придумал историю с заговором Локкарта».
«Ген. Юденич (на фото — сидит) заявил Балаховичу, что он находится на территории Эстонии и может быть арестован только по распоряжению эстонских властей, а не по приказанию бандита»
Фото: Фотохроника ТАСС
На случай если бы финны решили проверить достоверность его рассказа, он заявил, что участвовал в заговоре под вымышленной фамилией. Но это помогло лишь частично. Из Эстонии готовилось наступление войск, собранных генералом от инфантерии Н. Н. Юденичем, на Петроград. И финны решили, что враг большевиков должен отправиться воевать с ними.
«Ко мне,— вспоминал Дружиловский,— пришло несколько финских офицеров и русский полковник Пиотровский и заявили мне, что в армии Юденича требуются летчики и что я должен туда отбыть. На следующий день ко мне был прислан солдат и в его сопровождении меня направили в армию Юденича».
В столицу Эстонии Ревель (Таллин) его доставили на пароходе. А в армии Юденича назначили адъютантом командующего авиацией.
Потом он упорно повторял, что единственное сделанное им в то время — это сознательный провал диверсионного задания. Ему поручили поджечь ангары на Гатчинском аэродроме. Но спалить свое, родное, как он объяснял, у него не поднялась рука.
Как бы то ни было, в ноябре 1919 года армия Юденича была отброшена в Эстонию и вскоре прекратила свое существование. При ее ликвидации Дружиловский получил выходное пособие в размере, как писали эмигрантские издания, 15 тыс. эстонских марок, которых могло хватить на несколько месяцев сносной жизни. И Дружиловский срочно принялся искать источник крупных поступлений. И, как вспоминали знавшие его тогда люди, вскоре возник проект быстрого обогащения. Дружиловский познакомился с земляками — братьями С. Н. и Ю. Н. Булак-Балаховичами, командовавшими преданными им «партизанами». О событиях 29 января 1920 года «Старый Нарвский листок» сообщал:
«Штаб Балаховича во главе со своим “батькой”, прибыл в сопровождении чинов ревельской полиции, в гостиницу “Коммерц” в Вышгороде, где проживал ген. Юденич.
Но несмотря на настойчивые требования открыть дверь, ген. Юденич заявил Балаховичу, что он находится на территории Эстонии и может быть арестован только по распоряжению эстонских властей, а не по приказанию бандита».
Однако долго сопротивляться «партизанам» Юденич и его адъютант не смогли. Коммерческая составляющая плана была очевидной. В распоряжении генерала оставалась часть денег, выделенных Великобританией и Францией на захват Петрограда. И члены штаба Юденича, как выяснил Дружиловский, активно их приватизировали. О чем он и сообщил Балаховичам. Так что, похищая генерала, они рассчитывали получить выкуп, а в случае отказа собирались продать Юденича большевикам. Утверждали, что Дружиловский в последнем случае должен был вести переговоры.
Но очередной план быстрого обогащения рухнул:
«Через несколько дней, по требованию французской военной миссии, ген. Юденич был освобожден и доставлен в Ревель».
А скрываться пришлось уже братьям Балаховичам с «партизанами». Благодаря этому роль Дружиловского в похищении Юденича осталась до конца невыясненной. Но ему снова приходилось начинать все с начала.
«Сенсаций не хватало, и приходилось их сочинять, а это оказалось совсем не таким легким делом»
«По подделке всяческих документов»
После очередных проб и неудач у него возникла действительно ценная идея. Выпускать ежевечерний обзор сенсационных новостей.
«“Бюллетень экстренных сообщений”,— писал В. И. Ардаматский,— поначалу имел успех. Обыватель рассудил просто: зачем покупать утром газету без самых последних новостей? Лучше вечером взять, да еще за полцены, бюллетень, полный сенсаций. Деньги хлынули в руки издателей бюллетеня. Дружиловский снял для редакции помещение на одной из главных улиц Ревеля и даже завел секретаря».
Но вскоре подтвердились опасения его соиздателя и инвестора:
«Ляхницкий оказался прав — сенсаций не хватало, и приходилось их сочинять, а это оказалось совсем не таким легким делом».
К тому же обилие новостей о том, что Красная армия вот-вот нападет на бедную маленькую Эстонию, как оказалось, негативно влияло на настроения обывателей, и власти страны стали выражать недовольство содержанием издания. А потому польская разведка, на чьи деньги в действительности выходило издание, решила его закрыть.
Однако Дружиловский получил опыт создания «новостей», выглядевших почти как настоящие.
А польская разведка предложила ему сотрудничество и гражданство Польши.
В январе 1921 года его перебросили в Ригу, где начинались советско-польские мирные переговоры, с заданием попытаться найти источник информации в полномочном представительстве (посольстве) РСФСР. Кроме того, собрать команду, устраивающую акции протеста у полпредства, и найти бывшего русского офицера, согласного убить одного из членов советской делегации. Но за исключением шума у полпредства остальные задания он провалил. Зато сумел наладить сбор информации о настроениях и деятельности русских эмигрантов. Правда при этом он израсходовал на себя немалую часть выделенных ему средств, но и это ему в конце концов простили.
Для продолжения работы по русской эмиграции Дружиловского в мае 1921 года перевели в Варшаву. Польские власти хотели знать, кто из бывших офицеров вынашивает планы по возрождению монархии, а значит, и ликвидации независимости Польши. О том, как действовал агент «Летчик», «Старый Нарвский листок» писал:
«Втираясь в среду русских офицеров-эмигрантов, Дружиловский заявлял, что он является представителем крупной русской монархической организации заграницей и, раздавая небольшие денежные авансы голодному офицерству, вербовал из него псевдо-отряды для борьбы с большевиками, под монархическими лозунгами. При этом он заставлял офицеров расписываться на особо приготовленном им бланке несуществующей организации и затем этот список продавал в контрразведку, которая арестовывала указанных лиц».
Так он кроме вознаграждений получил опыт подделывания бланков. Но аппетит приходит во время еды, и Дружиловский не брезговал никакими заработками. В том же издании рассказывалось о том, как он помогал бороться с антисоветской пропагандой:
«Дружиловский в период резкого падения польской марки скупал по предписанию советского полпредства антибольшевицкую газету “За Свободу” и продавал ее через несколько дней как макулатуру».
Даже если эта версия и была выдумкой в стиле самого Дружиловского, она очень сильно походила на правду. Он мало-помалу начал сотрудничать с разведками разных стран, в особенности после командировки в Ровно в 1922 году, где увидел, как польский информатор наживается, продавая одни и те же данные, полученные с советской стороны границы, всем, кто готов за это заплатить.
Ему самому удалось развернуться во всю ширь после того, как в очередной раз поссорившись с польскими начальниками, он не без труда перебрался в Берлин и там наконец-то он нашел абсолютно подходящее для него дело. В 1923 году он познакомился с бывшим русским офицером Г. И. Зивертом. Их коллега и конкурент в деле изготовления фальшивок бывший русский контрразведчик В. Г. Орлов писал:
«Геральд Иванович Зиверт состоял в теснейшем контакте с Дружиловским по подделке всяческих документов».
Первыми заказчиками подделок, как рассказывал Дружиловский на суде, были вернувшиеся к сотрудничеству с ним поляки, для которых был изготовлен продукт, призванный испортить советско-американские отношения. А после того как с помощью фальшивого письма якобы от председателя исполкома Коммунистического интернационала (Коминтерна) Г Е. Зиновьева британским коммунистам удалось привести к власти в Великобритании правительство консерваторов (его изготовителем считается Орлов), заказы на создание поддельных документов пошли нескончаемым потоком. Самый большой и эффектный результат был достигнут в Болгарии.
«Немедленно после взрыва и после опубликования фальшивок,— говорил Васил Коларов (на фото),— было объявлено осадное положение в стране»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Была вырезана масса депутатов»
Собственно, никакого особо изощренного труда в изготовление подделок Дружиловский и его компаньоны не вкладывали. Заказчик, как правило, если прямо не диктовал текст, который Москва якобы направляла идейным союзникам в его стране, то достаточно точно описывал, что он хотел бы увидеть в документе. Так что исполнителям нужно было только более или менее аккуратно изложить все на поддельном бланке и снабдить «документ» похожими на подлинные подписями.
По указаниям посла Болгарии в Берлине был весной 1925 года был составлен приказ Москвы о переходе болгарской компартии к боевым действиям против правительства 15 апреля 1925 года. А 16 апреля в Софии произошел взрыв в кафедральном соборе Святой Недели, где присутствовали многие представители элиты страны. После чего началось массированное преследование коммунистов и всех им сочувствующих. Член исполкома Коминтерна Васил Коларов в 1927 году на заседании суда по делу Дружиловского рассказывал:
«Немедленно после взрыва и после опубликования фальшивок было объявлено осадное положение в стране… По заранее приготовленным спискам сейчас же были арестованы все, кто имел отношение к рабочему движению хотя бы в прошлом.
Не только в Софии, абсолютно во всей стране, во всех городах, во всех деревнях происходили аресты, и огромное большинство арестованных было буквально вырезано.
Кто они и сколько их, еще не известно; но мы знаем совершенно определенно, что по меньшей мере несколько тысяч человек, в том числе все рабочие депутаты парламента в тот момент и в прошлом, все бывшие руководители компартии, все руководители профсоюзного движения, кооперативного движения, все журналисты, все редакторы политических, профсоюзных и всевозможных других органов, имеющих какое-нибудь отношение к рабочему движению. Была вырезана масса земледельческих депутатов, земледельческих деятелей, которых тоже считали руководителями революционного движения, считали, что они состоят в союзе с коммунистической партией».
После появления сообщений о событиях в Болгарии Дружиловский записал в дневнике:
«Да, не прямая была моя дорога, но все же она вывела меня на вершину, где делается большая политика, и отсюда мне виден весь мир с его подноготной, и я ощущаю ветер истории…
Что же касается Болгарии, то в ее историю я вошел и занял там свое место, и будьте любезны, господа, с этим считаться».
Однако его эйфория длилась недолго. 24 апреля 1925 года газета германской компартии «Роте фане» объявила, что документы, давшие основание для репрессий против болгарских коммунистов,— фальшивка, изготовленная Дружиловским. И его настроение, как свидетельствует фрагмент дневника, опубликованный в «Дороге бесчестья», резко изменилось:
«Неужели все испугались выступления газетки трижды проклятых коммунистов и делают вид, будто они меня и знать не знают? Не может этого быть!»
Но все было гораздо серьезней — его арестовали. А 25 мая 1925 года первый секретарь советского полпредства в Берлине И. С. Якубович побывал в германском МИДе, о чем докладывал в Москву:
«Я ходил к фон Шуберту сделать сообщение о деле Дружеловского (так в тексте.— “История”) и передать наши представления германскому правительству по поводу данного дела. Рассказав об аресте Дружеловского, об обыске и найденных при этом на его квартире поддельных бланках, документах, печатях и пр., я заявил, что теперь и для германского правительства не остается сомнений, что все пущенные в последнее время в оборот поддельные документы политического содержания, направленные против Советского правительства, фабриковались по заказу и поручениям иностранных правительств в самом Берлине. Эти подделки вроде “писем Зиновьева”, “болгарских документов” и т. п., фабрикуемые здесь, на глазах у берлинской полиции, и продаваемые оптом и в розницу нашим противникам, использовались нарасхват при каждом удобном и неудобном случае нашими врагами для политической кампании против Союза ССР.
Мне лично известно, что Дружеловский недавно предлагал свои услуги полякам и американцам по снабжению их какими-то новыми фальсификатами наших секретных документов.
Личность Дружеловского уже давно прекрасно известна берлинской полиции. Еще в прошлом году наш консульский отдел передал его в руки здешнего полицай-президиума, когда тот явился с предложением купить у него немецкие тайные документы военного и другого характера.
Однако два часа спустя один из наших сотрудников, присутствовавших тогда при аресте Дружеловского, совершенно случайно встретил его на свободе на улицах Берлина. Кроме того, о Дружеловском несколько недель тому назад сообщались в германской печати довольно подробные сведения. Преступная деятельность Дружеловского нанесла Союзу ССР немалый политический вред. В силу существующих между нашими странами дружественных отношений германское правительство, имея теперь в своем распоряжении самого преступника и все необходимые вещественные доказательства, должно нам помочь вскрыть все связи Дружеловского с нашими врагами и махинации последних, против нас направленные».
Выполнить советские требование, не испортив отношения с немалым числом стран, германское правительство не могло. Но и раздражать важнейшего экономического партнера не следовало. Спустить все на тормозах тоже оказалось затруднительным — советская печать месяцами не переставала писать о Дружиловском. Поэтому его тихо выслали в Эстонию. А 29 июня 1926 года он оказался в СССР, что после всего, что произошло в Болгарии (а была еще и крайне неприятная для коммунистов история с Польшей), выглядело как какой-то странный способ самоубийства.
«Дружиловский Сергей Михайлович состоял негласным агентом различных иностранных государств, систематически лично фабриковал подложные документы»
«Дружиловский Сергей Михайлович состоял негласным агентом различных иностранных государств, систематически лично фабриковал подложные документы»
«Слушать показательным процессом»
Возвращение Дружиловского годами не переставало изумлять всех более или менее осведомленных о его деятельности. Лишь после выхода книги В. И. Ардаматского все стало на свои места. Чекисты и их агентура стали присматриваться к Дружиловскому еще в 1921 году в Ревеле. Еще больший интерес вызвала его деятельность в Риге и Варшаве. Агент ОГПУ сблизился с ним в Берлине и установил, что именно Дружиловский был автором болгарских и прочих фальшивок.
После высылки «мастера подделок» в Эстонию его перевербовала разведка этой страны и отправила в Ригу, где за него взялись два агента ОГПУ. Мало-помалу, играя на его самолюбии и финансовых проблемах, они убедили его, что можно продать старых хозяев — поляков, немцев, французов, американцев и англичан — новым, советским. Он писал донесения-воспоминания о своей прежней работе и получал за это неплохие деньги.
Затем ему объявили, что можно зарабатывать еще больше, но для этого нужно встретиться с шефом. Быстро сходить за границу, переговорить и вернуться. Чтобы он убедился, что никаких претензий со стороны СССР к нему нет, «друзья» посоветовали ему побывать в советском консульстве, назвать свою фамилию и увидеть, что никакой реакции не будет. Ну хотя бы под предлогом наведения справок о том, как возвратить себе советское гражданство.
18 июня 1926 года Дружиловский посетил советское консульство, задал несколько вопросов и убедился в отсутствии какого-либо интереса к себе. Откуда ему было знать, что этот визит потом будут подавать как то, что он решил вернуть себе гражданство СССР. А 29 июня 1926 года его повели к границе, на встречу с шефом. «Окно» было обеспечено советским агентом в латвийской погранохране. А после незаконного пересечения границы его арестовали. Так, во всяком случае, выглядела официальная версия.
«Деяния, инкриминируемые обвиняемому по настоящему делу Дружиловскому Сергею Михайловичу, имеют глубоко политический характер»
Фото: Росинформ
Иностранные издания настаивали на версии похищения. Благо советские спецслужбы уже проявили себя в подобных операциях. Но Дружиловский даже никак не намекнул на что-то подобное во время судебного процесса. Оставался вопрос с его дневником. Ведь не мог он взять саморазоблачительный документ, где он записывал в числе прочего данные о заказах и выплатах, собираясь к границе. Скорее всего, его после ареста Дружиловского нашли, изъяли и передали в Москву рижские «друзья».
Так что с самого первого допроса, проходившего 7 июля 1926 года, Дружиловскому не оставалось ничего другого, как признавать свою вину. Он, правда, пытался найти оправдывающие его обстоятельства. К примеру, утверждал, что специально изготавливал поддельные документы с грубыми ошибками, чтобы помочь советским представителям разоблачать фальшивки. Постоянно повторял, что является патриотом и никогда не работал против СССР, хотя это было просто смешным. Кроме того, пытался добиться снисхождения абсолютно полным сотрудничеством со следствием. Он даже на копиях своих опубликованных фальшивок написал, что признает их своими. Потом фотокопии этих страниц с автографом автора обошли множество изданий.
Но приговор ему вынесли задолго до начала суда. 31 января 1927 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение:
«Дело Дружеловского передать в Военную Коллегию Верхсуда СССР. Слушать показательным процессом и применить высшую меру социальной защиты».
«У нас, у защитников,— говорил Н. В. Коммодов (на фото — говорит с Дружиловским),— есть тяжелая обязанность защищать даже тогда, когда слов для защиты действительно мало»
Расстрел был неизбежен, однако возникла юридическая коллизия. В принципе Уголовный кодекс 1922 года позволял судить за преступления, совершенные за пределами советской территории:
«Действие сего Кодекса распространяется на граждан Р.С.Ф.С.Р. и в том случае, когда преступные деяния совершены ими за пределами Республики…
Действие сего Кодекса распространяется также на пребывающих в Р.С.Ф.С.Р. иностранцев, совершивших вне пределов Республики преступления против основ государственного строя и военной мощи Р.С.Ф.С.Р.».
Но изготовление фальшивок, тем более настолько жалкой и ничтожной личностью, каковой хотели представить Дружиловского во время суда, не могло подрывать строй и его военную мощь. Заместитель наркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко попытался было творчески интерпретировать Уголовный кодекс и писал о том, что он позволяет судить не только Дружиловского, но и «Ллойд Джорджа и Чемберлена». Но в Кремле решили, что лучше все сделать четко и ясно. В результате Центральный исполнительный комитет СССР 25 февраля 1927 года утвердил «Положение о преступлениях государственных», в котором появилось упоминания о фальшивках:
«Склонение иностранного государства или каких-либо в нем общественных групп путем сношения с их представителями, использования фальшивых документов или иными средствами к объявлению войны, вооруженному вмешательству в дела Союза ССР или иным неприязненным действиям, в частности, к блокаде, к захвату государственного имущества Союза ССР или союзных республик, разрыву дипломатических сношений, разрыву заключенных с Союзом ССР договоров и т.п., влечет за собою меры социальной защиты, указанные в ст. 2 настоящего Положения».
Основным наказанием по статье 2, как нетрудно догадаться, был расстрел.
Со ссылкой на новое «Положение» было построено и обвинительное заключение, хотя фальшивки изготовлялись до его появления, а закон вроде бы и в СССР не имел обратной силы.
Известный московский адвокат с дореволюционным стажем Н. В. Коммодов попытался было в своей речи найти смягчающие вину подсудимого обстоятельства, но признавал:
«У обвинителя в процессе бывает иногда счастливая возможность — отказаться от обвинения. Закон предоставляет ему это право. У нас, у защитников, есть тяжелая обязанность защищать даже тогда, когда слов для защиты действительно мало».
Он признавал и то, что деяния его подзащитного подпадают под действие «Положения о преступлениях государственных», но призывал помнить, что он лишь мелкая сошка и правильнее было бы судить его вместе с инициаторами и вдохновителями изготовления фальшивок.
Дружиловский просил смягчить ему, сколько возможно, наказание. И судьи, изображая обсуждение, вынесли приговор только в три часа утра 12 июля 1926 года.
Он был смертным, окончательным и обжалованию не подлежал.
95 лет назад, 12 июля 1927 года, Верховный суд СССР вынес приговор С. М. Дружиловскому — изготовителю поддельных инструкций и писем Коммунистического интернационала и советских органов власти зарубежным компартиям, из-за которых были арестованы и казнены тысячи европейских коммунистов, а отношения Советского Союза со многими странами были испорчены. При этом утверждалось, что 29 июня 1926 года он, несмотря на неизбежность сурового наказания, добровольно прибыл в СССР. Причем, нелегально перейдя границу. И это обстоятельство оказалось далеко не самым странным в поразительно запутанной истории его жизни.
«В трех просидел по два года»
Если собрать воедино все, что писали о С. М. Дружиловском начиная с весны 1925 года, вывод можно было сделать один-единственный: он самое настоящее исчадие ада. Трус, вор, подлец, провокатор, альфонс, живший на содержании дам, малоумный недоучка, человек без чести и совести, готовый за грош продать родную мать. Не менее примечательным было и то, что в подобных оценках удивительное единодушие с советскими печатными органами демонстрировали их идейные зарубежные враги, включая эмигрантскую прессу.
Но после ознакомления с этими публикациями у читателей возникало множество вопросов, на которые не было ответа. Почему, к примеру, враг советской власти, нанесший ей колоссальный урон, вдруг решил сдаться? А если его доставили в СССР против его воли, почему он даже не намекнул на похищение во время суда, хотя процесс был открытым?
Некоторые ответы появились много десятилетий спустя, в 1972 году, когда была выпущена книга В. И. Ардаматского «Дорога бесчестья».
Этому известному в то время мастеру приключенческого жанра предоставили доступ к документам архива КГБ СССР.
Причем, включая не только уголовное дело Дружиловского и стенограммы судебных заседаний, но и дневник «мастера подделок», который тот вел длительное время. А также к приходившим в 1920-х годах на Лубянку донесениям агентуры о деятельности фальсификатора за границей. Фрагменты этих документов, включенные в книгу, сделали ее своеобразным осиновым колом, вбитым в останки репутации Дружиловского.
Однако после выхода «Дороги бесчестья» возникли новые вопросы. Зачем Дружиловский, отправляясь в СССР, взял с собой дневник, в котором фиксировал свои деяния? Ведь после его получения следователь мог вообще не тратить время на допросы обвиняемого. И почему при наличии настолько веских доказательств следствие тянулось почти десять месяцев?
«Дружиловский Сергей Михайлович, 1894 года рождения, уроженец города Вильно (на фото)»
Фото: Руйкович Виктор / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Обращала на себя внимание и еще одна странность. Описание жизни Дружиловского практически на каждом ее этапе имело множество отличающихся друг от друга версий. В книге Ардаматского, например, родным городом будущего фальсификатора был назван Рогачев. Но в других источниках, опиравшихся на записи в его армейских документах, говорилось, что он родился в Вильно (Вильнюсе) в 1894 году, что, как показал поиск, вполне соответствовало действительности, поскольку отец Сергея — Михаил Киприянович Дружиловский, выпускник Литовской духовной семинарии, в 1899 году определился, как тогда говорилось, «в полицейскую службу» и с 25 мая 1893 года был помощником пристава 3-го участка Виленского городского полицейского управления в чине коллежского регистратора, что соответствовало армейскому прапорщику.
А родного города как такового у Сергея Дружиловского не было вовсе. Отца, как и многих других полицейских офицеров во избежание обзаведения коррумпированными связями, постоянно перемещали по службе. 9 сентября 1897 года его назначили полицейским надзирателем заштатного города Радашковичи в той же Виленской губернии. Потом был город Пружаны в Гродненской губернии, а в 1904 году М. К. Дружиловский дорос до полицеймейстера города Гомеля. Затем, с 1906 года, была череда городов и городков в Могилевской губернии — Чаусы, Чериков, Климовичи, Горки. Уездным исправником — начальником всей полиции Рогачевского уезда надворный советник (подполковник) Дружиловский стал уже во время Первой мировой войны.
Отец пытался дать Сергею приличное образование, но регулярные переезды ли или принадлежность юноши к уездной «золотой молодежи» внесли коррективы в его планы.
Учеба в гимназии у Дружиловского-младшего не заладилась. По версии В. И. Ардаматского, главной причиной была интеллектуальная ограниченность Сергея:
«Переход в следующий класс как-то улаживал отец — полицейский исправник. Когда подступала страшная пора экзаменов, он надевал форменный сюртук и отправлялся на дом к уездному инспектору училищ. Что ему стоили эти визиты, неизвестно, но с каждым разом он возвращался домой все более разъяренным. Гимназия сожрала детство. Из класса в класс он все-таки переходил, но в трех просидел по два года, а осенью 1914 года его исключили из предпоследнего класса».
Но брат Сергея Дружиловского Константин, вызванный в 1927 году на суд в качестве свидетеля, рассказывал, что причиной проблем Сергея в гимназии были его дерзкие выходки. Он сам во время суда сказал, что был исключен из пятого класса «за участие в коллективных беспорядках».
В ходе допроса брата выяснилась еще одна примечательная деталь. Устав от родительских поучений и собравшись бежать из дома, Сергей просто украл деньги из стола отца.
«Доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе» (на фото — 4-я Московская школа прапорщиков)
Фото: Росинформ
«Отблеск героизма, ласковые взгляды женщин»
Дружиловский «вступил в службу нижним чином», когда подошел срок призыва его сверстников, 16 января 1915 года. На фронте шли ожесточенные бои, и В. И. Ардаматский писал, что он сразу же начал уклоняться от отправки на передовую:
«Попав под Москву в полк формирования, он быстро разобрался в обстановке, узнал, что спастись от фронта можно. По совету полкового писаря он написал рапорт, в котором доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе и просил направить его в Московскую школу прапорщиков. Просьбу удовлетворили, и фронт отодвинулся на целый год».
Однако на самом деле учеба в школах прапорщиков в то время продолжалась три месяца, а позднее срок обучения увеличили еще на месяц. Так что 14 июля 1915 года приказом главного начальника Московского военного округа генерала от инфантерии П. Д. Ольховского окончивший 4-ю Московскую школу прапорщиков Дружиловский получил первый офицерский чин и был отправлен в 224-й пехотный Юхновский полк, воевавший на Западном фронте.
В. И. Ардаматский, надо полагать, на основе дневника Дружиловского описал его прибытие на фронт:
«Перед прибывшим на передовую офицерским пополнением выступил командующий армией генерал Иванов. Голос у него был негромкий, хриплый, до стоявшего на левом фланге малорослого Дружиловского долетали только отдельные слова:
— Доблестные сыны России... в трудный час... подлый германец... отдадите жизнь... отечество...
Шел дождь».
Судя по рукописному «Журналу военных действий 224-го пехотного Юхновского полка», дождь в те дни лил буквально беспрерывно. А армия отступала под натиском германских войск. И полк, как и другие части, нес тяжелые потери. К примеру, в записи за 8 августа 1915 года говорилось:
«Свое наступление противник все время поддерживал ураганным огнем…
Потери полка убитыми 6 н. ч. (нижних чинов.— “История”), ранеными 50 н. ч. и без вести пропавшими 174 н. чина».
Пополнение, включавшее новых прапорщиков, прибыло в 224-й Юхновский полк 20 августа 1915 года.
«Сегодня в полк,— записал адъютант полка в журнале,— прибыло укомплектование в количестве 841 человек при 4 офицерах. Прибывшим была сделана разбивка по ротам».
Отступление с тяжелейшими боями продолжалось еще месяц. Потом была позиционная война с постоянными обстрелами обычными, а порой и химическими снарядами, бомбежки с вражеских аэропланов и пешие переходы на отдых в тыл и на другие участки фронта только глубокой ночью.
В «Журнале военных действий» упоминались только самые яркие подвиги и просчеты офицеров полка, а также их ранения и смерти. И фамилии прапорщика Дружиловского в этих записях не было. Однако 17 декабря 1916 года приказом императора Николая II он был награжден первым офицерским орденом — Святого Станислава III степени с мечами и бантом. Причем орден с мечами и бантом жаловался исключительно «за военные, против неприятеля, подвиги».
«Его Императорское Величество, в присутствии Своем, Декабря 17-го дня 1916 года, соизволил отдать приказ»
Но по версии, изложенной в «Дороге бесчестья», прапорщик Дружиловский едва ли не с дня прибытия на фронт пытался любым законным способом укрыться в тылу:
«Он уже знал, кто лучше всех осведомлен обо всем, и подарил полковому писарю портсигар с изображением георгиевского креста на крышке, который предусмотрительно купил в Москве. Писарь рассказал, что пришла бумага, в которой начальник Гатчинской авиационной школы просит направить к нему изъявляющих на то желание младших офицеров, имеющих законченное гимназическое образование. За составление соответствующей бумаги с упоминанием гимназического образования писарь взял десять рублей. Деньги большие, но не дороже жизни».
Вот только риск для жизни в Гатчинской военно-авиационной школе был ничуть не меньшим, чем на фронте. И отнюдь не только из-за технического уровня тогдашней авиатехники. Живший в Гатчине и помогавший в те годы авиашколе выдающийся русский писатель А. И. Куприн вспоминал:
«Из Гатчинской авиационной школы вышло очень много превосходных летчиков, отличных инструкторов и отважных бойцов за родину.
И вместе с тем вряд ли можно было найти на всем пространстве неизмеримой Российской империи аэродром, менее приспособленный для целей авиации и более богатый несчастными случаями и человеческими жертвами.
Причины этих печальных явлений толковались различно. Молодежь летчицкая склонна была валить вину на ту небольшую рощицу, которая росла испокон десятилетий посредине учебного поля и нередко мешала свободному движению аппарата, только что набирающего высоту и скорость, отчего и происходили роковые падения. Гатчинский аэродром простирался как раз между Павловским старым дворцом и Балтийским вокзалом. Из западных окон дворца роща была очень хорошо видна. Рассказывали, что этот кусочек пейзажа издавна любила государыня Мария Феодоровна, и потому будто бы дворцовый комендант препятствовал снесению досадительной рощи, несмотря на то, что государыня уже более десяти лет не посещала Гатчины».
Катастрофы случались и по другим причинам. Но это, как писал Куприн, не останавливало потока желающих стать авиаторами:
«Чрезвычайно, даже чрезмерно многие молодые люди жадно стремились попасть в военную авиацию. Поводов было много: красивая форма, хорошее жалованье, исключительное положение, отблеск героизма, ласковые взгляды женщин, служба, казавшаяся издали необременительной и очень веселой и легкой».
«Если летчику, по несчастному случаю или по неловкой ошибке, случалось угробить аэроплан, то на это крушение большого внимания никто не обращал»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Многие, по словам Куприна, пытались попасть в Гатчинскую школу благодаря связям:
«Но и протекции все равно не помогали. Новичков принимали в авиационную школу, протискивая их через густое сито. Будущий летчик должен был обладать: совершенным и несокрушимым здоровьем; большой емкостью легких; способностью быстро ориентироваться как на земле, так и в воздухе; верным умением находить и держать равновесие; острым зрением, без намека на дальтонизм; безукоризненным слухом, физической силой и, наконец, сердцем, работающим при всяких положениях с холодной, неизменной точностью астрономического хронометра. Про храбрость, смелость, отвагу, дерзость, неустрашимость и про прочие сверхчеловеческие душевные качества летчика в этом летающем мире никогда или почти никогда не говорилось. Да и зачем? Разве эти, столь редкие ныне, качества не входили сами по себе в долг и обиход военного авиатора?..
Не мудрено, что при столь строгом испытании и при такой суровой дисциплине наибольшая часть неспособных, ненужных, никуда не годящихся кандидатов в летчики отваливалась вскоре сама собою, как шлак или мусор.
Оставался безукоризненный, надежный отбор».
Дружиловский протиснулся через «сито» и успешно окончил Гатчинскую авиашколу, не забывая при этом пользоваться благами, прилагавшимися к званию летчика. В особенности вниманием дам. В 1927 году на суде он, объясняя откуда у него в 1917–1918 годах были деньги, рассказывал:
«— Когда я был в лазарете, там была сестра милосердия Столыпина, которая мне покровительствовала: я получал от нее подарки, довольно солидные подарки, например, часы с бриллиантами. Я эти подарки продал потом,— и вот откуда у меня были деньги.
— За что она вам покровительствовала?
— Она добивалась определенных отношений со мной как с мужчиной».
В «Дороге бесчестья» говорилось, что в лазарет он лег, чтобы избежать отправки в авиационную часть на фронте. А с помощью покровительствовавшей ему дамы смог остаться инструктором в Гатчинской авиашколе.
«Какое участие вы принимали в Февральской революции?»
«Придумал историю с заговором»
К свержению монархии Дружиловский отнесся с полным безразличием. Когда на суде его начали спрашивать о деятельности во время Февральской революции, он то ли с трудом вспомнил, то ли на ходу придумал, что к нему в лазарет пришли солдаты и попросили «вести их в Петроград, где сейчас революция». Но ничего более конкретного, кроме того, что привел их к Балтийскому вокзалу и позвонил в Государственную думу, рассказать так и не смог.
То же желание не принимать ничью сторону сохранялось у получившего чин подпоручика Дружиловского на протяжении всего бурного 1917 года. Не исчезло оно и после большевистской революции и перехода Гатчинской авиашколы в подчинение новой власти. В репортаже с судебного заседания по делу Дружиловского говорилось:
«В начале мая 1918 г. гатчинская авиационная школа… должна эвакуироваться в Казань.
Среди офицеров-слушателей школы разговоры весьма определенного свойства: о том, что от Казани недалек фронт и что нужно перейти в ряды колчаковской армии.
Начальник школы капитан Борейко, близкий, по словам Дружиловского, к царскому двору, поддерживает это настроение среди офицеров. А вот Сергей Дружиловский “лоялен”: он не хочет переезжать в Казань, его не интересует колчаковский фронт».
Собственно, в наибольшей степени его интересовала возможность заработать, ведь из-за транспортного коллапса и полной неразберихи в одних местах существовал острый дефицит товаров, которые вполне можно было достать в других. А это сулило грандиозные заработки. Первый блин, правда, вышел комом. Отбывавшие в Казань коллеги оставили ему свои хлебные карточки. Вот только при попытке их отоварить Дружиловского задержали. Но отделался он все же легким испугом.
Однако провал ничуть не охладил его. Отправившись в Москву, он стал участником операции с украденным на железнодорожной станции спиртом, который предполагалось разбавлять и сбывать под видом водки. Дружиловскому отводилась скромная, но обещавшая значительный заработок роль курьера.
Но при первом же визите к хранителям спирта его арестовали.
На этот раз он провел в тюрьме многие месяцы, тяжело заболел и с огромным трудом выбрался на волю. Удалось это исключительно благодаря тому, что Дружиловский прикидывался простым покупателем, решившим потешить спиртом себя и друзей. И упорно настаивал на том, что нарушил лишь действовавший в стране с царских времен сухой закон.
На суде в 1927 году он рассказывал, что после выхода из тюрьмы его отношения с женой (по другой версии — с содержавшей его женщиной) запутались настолько сильно, что у него не оставалось иного выбора, как бежать из страны. Поэтому, как рассказывалось в «Дороге бесчестья», он изъял у своей дамы сердца остатки ее драгоценностей. По другой версии, он взял у авиаторов, базировавшихся на Гатчинском аэродроме, немалую сумму на закупку моторного масла. После чего в мае 1919 года договорился о нелегальном переходе в Финляндию.
Но мечте о счастливой жизни в Стране тысячи озер не суждено было сбыться. Проводник привел его прямо к финским контрразведчикам, которые заподозрили в перебежчике большевика. Но он немедленно объявил, что он не только идейный враг большевизма, но и участник раскрытого не так давно заговора против В. И. Ленина и других советских вождей, который организовал британский разведчик Брюс Локкарт.
«Никакого отношения к заговору Локкарта я на самом деле не имел,— рассказывал на суде Дружиловский.— Об этом заговоре и о суде над заговорщиками я прочитал в московских газетах, находясь в тюремной больнице (в связи со спиртовой операцией). Когда же финны при допросе потребовали доказательств, что я не большевик, я им предъявил удостоверение, что я офицер, и придумал историю с заговором Локкарта».
«Ген. Юденич (на фото — сидит) заявил Балаховичу, что он находится на территории Эстонии и может быть арестован только по распоряжению эстонских властей, а не по приказанию бандита»
Фото: Фотохроника ТАСС
На случай если бы финны решили проверить достоверность его рассказа, он заявил, что участвовал в заговоре под вымышленной фамилией. Но это помогло лишь частично. Из Эстонии готовилось наступление войск, собранных генералом от инфантерии Н. Н. Юденичем, на Петроград. И финны решили, что враг большевиков должен отправиться воевать с ними.
«Ко мне,— вспоминал Дружиловский,— пришло несколько финских офицеров и русский полковник Пиотровский и заявили мне, что в армии Юденича требуются летчики и что я должен туда отбыть. На следующий день ко мне был прислан солдат и в его сопровождении меня направили в армию Юденича».
В столицу Эстонии Ревель (Таллин) его доставили на пароходе. А в армии Юденича назначили адъютантом командующего авиацией.
Потом он упорно повторял, что единственное сделанное им в то время — это сознательный провал диверсионного задания. Ему поручили поджечь ангары на Гатчинском аэродроме. Но спалить свое, родное, как он объяснял, у него не поднялась рука.
Как бы то ни было, в ноябре 1919 года армия Юденича была отброшена в Эстонию и вскоре прекратила свое существование. При ее ликвидации Дружиловский получил выходное пособие в размере, как писали эмигрантские издания, 15 тыс. эстонских марок, которых могло хватить на несколько месяцев сносной жизни. И Дружиловский срочно принялся искать источник крупных поступлений. И, как вспоминали знавшие его тогда люди, вскоре возник проект быстрого обогащения. Дружиловский познакомился с земляками — братьями С. Н. и Ю. Н. Булак-Балаховичами, командовавшими преданными им «партизанами». О событиях 29 января 1920 года «Старый Нарвский листок» сообщал:
«Штаб Балаховича во главе со своим “батькой”, прибыл в сопровождении чинов ревельской полиции, в гостиницу “Коммерц” в Вышгороде, где проживал ген. Юденич.
Но несмотря на настойчивые требования открыть дверь, ген. Юденич заявил Балаховичу, что он находится на территории Эстонии и может быть арестован только по распоряжению эстонских властей, а не по приказанию бандита».
Однако долго сопротивляться «партизанам» Юденич и его адъютант не смогли. Коммерческая составляющая плана была очевидной. В распоряжении генерала оставалась часть денег, выделенных Великобританией и Францией на захват Петрограда. И члены штаба Юденича, как выяснил Дружиловский, активно их приватизировали. О чем он и сообщил Балаховичам. Так что, похищая генерала, они рассчитывали получить выкуп, а в случае отказа собирались продать Юденича большевикам. Утверждали, что Дружиловский в последнем случае должен был вести переговоры.
Но очередной план быстрого обогащения рухнул:
«Через несколько дней, по требованию французской военной миссии, ген. Юденич был освобожден и доставлен в Ревель».
А скрываться пришлось уже братьям Балаховичам с «партизанами». Благодаря этому роль Дружиловского в похищении Юденича осталась до конца невыясненной. Но ему снова приходилось начинать все с начала.
«Сенсаций не хватало, и приходилось их сочинять, а это оказалось совсем не таким легким делом»
«По подделке всяческих документов»
После очередных проб и неудач у него возникла действительно ценная идея. Выпускать ежевечерний обзор сенсационных новостей.
«“Бюллетень экстренных сообщений”,— писал В. И. Ардаматский,— поначалу имел успех. Обыватель рассудил просто: зачем покупать утром газету без самых последних новостей? Лучше вечером взять, да еще за полцены, бюллетень, полный сенсаций. Деньги хлынули в руки издателей бюллетеня. Дружиловский снял для редакции помещение на одной из главных улиц Ревеля и даже завел секретаря».
Но вскоре подтвердились опасения его соиздателя и инвестора:
«Ляхницкий оказался прав — сенсаций не хватало, и приходилось их сочинять, а это оказалось совсем не таким легким делом».
К тому же обилие новостей о том, что Красная армия вот-вот нападет на бедную маленькую Эстонию, как оказалось, негативно влияло на настроения обывателей, и власти страны стали выражать недовольство содержанием издания. А потому польская разведка, на чьи деньги в действительности выходило издание, решила его закрыть.
Однако Дружиловский получил опыт создания «новостей», выглядевших почти как настоящие.
А польская разведка предложила ему сотрудничество и гражданство Польши.
В январе 1921 года его перебросили в Ригу, где начинались советско-польские мирные переговоры, с заданием попытаться найти источник информации в полномочном представительстве (посольстве) РСФСР. Кроме того, собрать команду, устраивающую акции протеста у полпредства, и найти бывшего русского офицера, согласного убить одного из членов советской делегации. Но за исключением шума у полпредства остальные задания он провалил. Зато сумел наладить сбор информации о настроениях и деятельности русских эмигрантов. Правда при этом он израсходовал на себя немалую часть выделенных ему средств, но и это ему в конце концов простили.
Для продолжения работы по русской эмиграции Дружиловского в мае 1921 года перевели в Варшаву. Польские власти хотели знать, кто из бывших офицеров вынашивает планы по возрождению монархии, а значит, и ликвидации независимости Польши. О том, как действовал агент «Летчик», «Старый Нарвский листок» писал:
«Втираясь в среду русских офицеров-эмигрантов, Дружиловский заявлял, что он является представителем крупной русской монархической организации заграницей и, раздавая небольшие денежные авансы голодному офицерству, вербовал из него псевдо-отряды для борьбы с большевиками, под монархическими лозунгами. При этом он заставлял офицеров расписываться на особо приготовленном им бланке несуществующей организации и затем этот список продавал в контрразведку, которая арестовывала указанных лиц».
Так он кроме вознаграждений получил опыт подделывания бланков. Но аппетит приходит во время еды, и Дружиловский не брезговал никакими заработками. В том же издании рассказывалось о том, как он помогал бороться с антисоветской пропагандой:
«Дружиловский в период резкого падения польской марки скупал по предписанию советского полпредства антибольшевицкую газету “За Свободу” и продавал ее через несколько дней как макулатуру».
Даже если эта версия и была выдумкой в стиле самого Дружиловского, она очень сильно походила на правду. Он мало-помалу начал сотрудничать с разведками разных стран, в особенности после командировки в Ровно в 1922 году, где увидел, как польский информатор наживается, продавая одни и те же данные, полученные с советской стороны границы, всем, кто готов за это заплатить.
Ему самому удалось развернуться во всю ширь после того, как в очередной раз поссорившись с польскими начальниками, он не без труда перебрался в Берлин и там наконец-то он нашел абсолютно подходящее для него дело. В 1923 году он познакомился с бывшим русским офицером Г. И. Зивертом. Их коллега и конкурент в деле изготовления фальшивок бывший русский контрразведчик В. Г. Орлов писал:
«Геральд Иванович Зиверт состоял в теснейшем контакте с Дружиловским по подделке всяческих документов».
Первыми заказчиками подделок, как рассказывал Дружиловский на суде, были вернувшиеся к сотрудничеству с ним поляки, для которых был изготовлен продукт, призванный испортить советско-американские отношения. А после того как с помощью фальшивого письма якобы от председателя исполкома Коммунистического интернационала (Коминтерна) Г Е. Зиновьева британским коммунистам удалось привести к власти в Великобритании правительство консерваторов (его изготовителем считается Орлов), заказы на создание поддельных документов пошли нескончаемым потоком. Самый большой и эффектный результат был достигнут в Болгарии.
«Немедленно после взрыва и после опубликования фальшивок,— говорил Васил Коларов (на фото),— было объявлено осадное положение в стране»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Была вырезана масса депутатов»
Собственно, никакого особо изощренного труда в изготовление подделок Дружиловский и его компаньоны не вкладывали. Заказчик, как правило, если прямо не диктовал текст, который Москва якобы направляла идейным союзникам в его стране, то достаточно точно описывал, что он хотел бы увидеть в документе. Так что исполнителям нужно было только более или менее аккуратно изложить все на поддельном бланке и снабдить «документ» похожими на подлинные подписями.
По указаниям посла Болгарии в Берлине был весной 1925 года был составлен приказ Москвы о переходе болгарской компартии к боевым действиям против правительства 15 апреля 1925 года. А 16 апреля в Софии произошел взрыв в кафедральном соборе Святой Недели, где присутствовали многие представители элиты страны. После чего началось массированное преследование коммунистов и всех им сочувствующих. Член исполкома Коминтерна Васил Коларов в 1927 году на заседании суда по делу Дружиловского рассказывал:
«Немедленно после взрыва и после опубликования фальшивок было объявлено осадное положение в стране… По заранее приготовленным спискам сейчас же были арестованы все, кто имел отношение к рабочему движению хотя бы в прошлом.
Не только в Софии, абсолютно во всей стране, во всех городах, во всех деревнях происходили аресты, и огромное большинство арестованных было буквально вырезано.
Кто они и сколько их, еще не известно; но мы знаем совершенно определенно, что по меньшей мере несколько тысяч человек, в том числе все рабочие депутаты парламента в тот момент и в прошлом, все бывшие руководители компартии, все руководители профсоюзного движения, кооперативного движения, все журналисты, все редакторы политических, профсоюзных и всевозможных других органов, имеющих какое-нибудь отношение к рабочему движению. Была вырезана масса земледельческих депутатов, земледельческих деятелей, которых тоже считали руководителями революционного движения, считали, что они состоят в союзе с коммунистической партией».
После появления сообщений о событиях в Болгарии Дружиловский записал в дневнике:
«Да, не прямая была моя дорога, но все же она вывела меня на вершину, где делается большая политика, и отсюда мне виден весь мир с его подноготной, и я ощущаю ветер истории…
Что же касается Болгарии, то в ее историю я вошел и занял там свое место, и будьте любезны, господа, с этим считаться».
Однако его эйфория длилась недолго. 24 апреля 1925 года газета германской компартии «Роте фане» объявила, что документы, давшие основание для репрессий против болгарских коммунистов,— фальшивка, изготовленная Дружиловским. И его настроение, как свидетельствует фрагмент дневника, опубликованный в «Дороге бесчестья», резко изменилось:
«Неужели все испугались выступления газетки трижды проклятых коммунистов и делают вид, будто они меня и знать не знают? Не может этого быть!»
Но все было гораздо серьезней — его арестовали. А 25 мая 1925 года первый секретарь советского полпредства в Берлине И. С. Якубович побывал в германском МИДе, о чем докладывал в Москву:
«Я ходил к фон Шуберту сделать сообщение о деле Дружеловского (так в тексте.— “История”) и передать наши представления германскому правительству по поводу данного дела. Рассказав об аресте Дружеловского, об обыске и найденных при этом на его квартире поддельных бланках, документах, печатях и пр., я заявил, что теперь и для германского правительства не остается сомнений, что все пущенные в последнее время в оборот поддельные документы политического содержания, направленные против Советского правительства, фабриковались по заказу и поручениям иностранных правительств в самом Берлине. Эти подделки вроде “писем Зиновьева”, “болгарских документов” и т. п., фабрикуемые здесь, на глазах у берлинской полиции, и продаваемые оптом и в розницу нашим противникам, использовались нарасхват при каждом удобном и неудобном случае нашими врагами для политической кампании против Союза ССР.
Мне лично известно, что Дружеловский недавно предлагал свои услуги полякам и американцам по снабжению их какими-то новыми фальсификатами наших секретных документов.
Личность Дружеловского уже давно прекрасно известна берлинской полиции. Еще в прошлом году наш консульский отдел передал его в руки здешнего полицай-президиума, когда тот явился с предложением купить у него немецкие тайные документы военного и другого характера.
Однако два часа спустя один из наших сотрудников, присутствовавших тогда при аресте Дружеловского, совершенно случайно встретил его на свободе на улицах Берлина. Кроме того, о Дружеловском несколько недель тому назад сообщались в германской печати довольно подробные сведения. Преступная деятельность Дружеловского нанесла Союзу ССР немалый политический вред. В силу существующих между нашими странами дружественных отношений германское правительство, имея теперь в своем распоряжении самого преступника и все необходимые вещественные доказательства, должно нам помочь вскрыть все связи Дружеловского с нашими врагами и махинации последних, против нас направленные».
Выполнить советские требование, не испортив отношения с немалым числом стран, германское правительство не могло. Но и раздражать важнейшего экономического партнера не следовало. Спустить все на тормозах тоже оказалось затруднительным — советская печать месяцами не переставала писать о Дружиловском. Поэтому его тихо выслали в Эстонию. А 29 июня 1926 года он оказался в СССР, что после всего, что произошло в Болгарии (а была еще и крайне неприятная для коммунистов история с Польшей), выглядело как какой-то странный способ самоубийства.
«Дружиловский Сергей Михайлович состоял негласным агентом различных иностранных государств, систематически лично фабриковал подложные документы»
«Дружиловский Сергей Михайлович состоял негласным агентом различных иностранных государств, систематически лично фабриковал подложные документы»
«Слушать показательным процессом»
Возвращение Дружиловского годами не переставало изумлять всех более или менее осведомленных о его деятельности. Лишь после выхода книги В. И. Ардаматского все стало на свои места. Чекисты и их агентура стали присматриваться к Дружиловскому еще в 1921 году в Ревеле. Еще больший интерес вызвала его деятельность в Риге и Варшаве. Агент ОГПУ сблизился с ним в Берлине и установил, что именно Дружиловский был автором болгарских и прочих фальшивок.
После высылки «мастера подделок» в Эстонию его перевербовала разведка этой страны и отправила в Ригу, где за него взялись два агента ОГПУ. Мало-помалу, играя на его самолюбии и финансовых проблемах, они убедили его, что можно продать старых хозяев — поляков, немцев, французов, американцев и англичан — новым, советским. Он писал донесения-воспоминания о своей прежней работе и получал за это неплохие деньги.
Затем ему объявили, что можно зарабатывать еще больше, но для этого нужно встретиться с шефом. Быстро сходить за границу, переговорить и вернуться. Чтобы он убедился, что никаких претензий со стороны СССР к нему нет, «друзья» посоветовали ему побывать в советском консульстве, назвать свою фамилию и увидеть, что никакой реакции не будет. Ну хотя бы под предлогом наведения справок о том, как возвратить себе советское гражданство.
18 июня 1926 года Дружиловский посетил советское консульство, задал несколько вопросов и убедился в отсутствии какого-либо интереса к себе. Откуда ему было знать, что этот визит потом будут подавать как то, что он решил вернуть себе гражданство СССР. А 29 июня 1926 года его повели к границе, на встречу с шефом. «Окно» было обеспечено советским агентом в латвийской погранохране. А после незаконного пересечения границы его арестовали. Так, во всяком случае, выглядела официальная версия.
«Деяния, инкриминируемые обвиняемому по настоящему делу Дружиловскому Сергею Михайловичу, имеют глубоко политический характер»
Фото: Росинформ
Иностранные издания настаивали на версии похищения. Благо советские спецслужбы уже проявили себя в подобных операциях. Но Дружиловский даже никак не намекнул на что-то подобное во время судебного процесса. Оставался вопрос с его дневником. Ведь не мог он взять саморазоблачительный документ, где он записывал в числе прочего данные о заказах и выплатах, собираясь к границе. Скорее всего, его после ареста Дружиловского нашли, изъяли и передали в Москву рижские «друзья».
Так что с самого первого допроса, проходившего 7 июля 1926 года, Дружиловскому не оставалось ничего другого, как признавать свою вину. Он, правда, пытался найти оправдывающие его обстоятельства. К примеру, утверждал, что специально изготавливал поддельные документы с грубыми ошибками, чтобы помочь советским представителям разоблачать фальшивки. Постоянно повторял, что является патриотом и никогда не работал против СССР, хотя это было просто смешным. Кроме того, пытался добиться снисхождения абсолютно полным сотрудничеством со следствием. Он даже на копиях своих опубликованных фальшивок написал, что признает их своими. Потом фотокопии этих страниц с автографом автора обошли множество изданий.
Но приговор ему вынесли задолго до начала суда. 31 января 1927 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение:
«Дело Дружеловского передать в Военную Коллегию Верхсуда СССР. Слушать показательным процессом и применить высшую меру социальной защиты».
«У нас, у защитников,— говорил Н. В. Коммодов (на фото — говорит с Дружиловским),— есть тяжелая обязанность защищать даже тогда, когда слов для защиты действительно мало»
Расстрел был неизбежен, однако возникла юридическая коллизия. В принципе Уголовный кодекс 1922 года позволял судить за преступления, совершенные за пределами советской территории:
«Действие сего Кодекса распространяется на граждан Р.С.Ф.С.Р. и в том случае, когда преступные деяния совершены ими за пределами Республики…
Действие сего Кодекса распространяется также на пребывающих в Р.С.Ф.С.Р. иностранцев, совершивших вне пределов Республики преступления против основ государственного строя и военной мощи Р.С.Ф.С.Р.».
Но изготовление фальшивок, тем более настолько жалкой и ничтожной личностью, каковой хотели представить Дружиловского во время суда, не могло подрывать строй и его военную мощь. Заместитель наркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко попытался было творчески интерпретировать Уголовный кодекс и писал о том, что он позволяет судить не только Дружиловского, но и «Ллойд Джорджа и Чемберлена». Но в Кремле решили, что лучше все сделать четко и ясно. В результате Центральный исполнительный комитет СССР 25 февраля 1927 года утвердил «Положение о преступлениях государственных», в котором появилось упоминания о фальшивках:
«Склонение иностранного государства или каких-либо в нем общественных групп путем сношения с их представителями, использования фальшивых документов или иными средствами к объявлению войны, вооруженному вмешательству в дела Союза ССР или иным неприязненным действиям, в частности, к блокаде, к захвату государственного имущества Союза ССР или союзных республик, разрыву дипломатических сношений, разрыву заключенных с Союзом ССР договоров и т.п., влечет за собою меры социальной защиты, указанные в ст. 2 настоящего Положения».
Основным наказанием по статье 2, как нетрудно догадаться, был расстрел.
Со ссылкой на новое «Положение» было построено и обвинительное заключение, хотя фальшивки изготовлялись до его появления, а закон вроде бы и в СССР не имел обратной силы.
Известный московский адвокат с дореволюционным стажем Н. В. Коммодов попытался было в своей речи найти смягчающие вину подсудимого обстоятельства, но признавал:
«У обвинителя в процессе бывает иногда счастливая возможность — отказаться от обвинения. Закон предоставляет ему это право. У нас, у защитников, есть тяжелая обязанность защищать даже тогда, когда слов для защиты действительно мало».
Он признавал и то, что деяния его подзащитного подпадают под действие «Положения о преступлениях государственных», но призывал помнить, что он лишь мелкая сошка и правильнее было бы судить его вместе с инициаторами и вдохновителями изготовления фальшивок.
Дружиловский просил смягчить ему, сколько возможно, наказание. И судьи, изображая обсуждение, вынесли приговор только в три часа утра 12 июля 1926 года.
Он был смертным, окончательным и обжалованию не подлежал.