Есть ли нация в России?

Неизвестно, может ли сегодня в России вообще сложиться то, что называется политической нацией. Возможно, нация как универсальный способ создания территориального сообщества принадлежит XVIII веку. Как монархии — Средневековью, когда люди еще думали о себе не как о французах или англичанах, но как о подданных того или иного короля.

Хотя сам термин «нация» появился незадолго до Великой французской революции, его суть лет за сто до этого сформулировал полковник Томас Рейнборо: «Я думаю, что последний бедняк в Англии вовсе не привязан к тому правительству, за подчинение которому он не отдал свой голос. И я сомневаюсь, англичанин ли тот, кто в этом сомневается». Так англичане стали англичанами: приверженцами парламентаризма, свободы, собственности — ох, какие были споры между защитниками этих далеких в то время ценностей! — и англиканской церкви.

Сама же идея нации, как она сформировалась во Франции, означала внесословность, свободу, республиканизм и единение страны на искусственной общей этнической основе. Эта идея при всей своей видимой демократичности изначально была дискриминационной по отношению к провинциям, говорящим на своих диалектах и даже языках, как потомки кельтов бретонцы. И с 30-х годов прошлого столетия начался упадок европейских наций.

Как легко понять из этого экскурса, в истории России политической нации никогда не было. Культивирование русской этничности не поощрялось вплоть до последних десятилетий XIX века, большинство прочих важнейших компонентов нации, упомянутых выше, вовсе отсутствовало, даже церковь с ростом империи перестала быть общей для всех ее подданных. Начатая же при Александре III русификация лишь оттолкнула окраины. А созданный большевиками Союз просуществовал исторически слишком недолго, провалив идею сплотить вокруг русских «новую историческую общность — советский народ».

Конечно, можно было бы сказать нашим националистам, что их чаяния достойного существования русского этноса надо дополнить идеями свободы, равенства всех перед законом и некоей общегосударственной идеей, заменяющей сегодня всеобщую приверженность церкви или идеалам революции, — и они получат приемлемую политическую платформу. Хотя общегосударственная идея по-прежнему осталась бы проблемой, как и — особо — позиция тех, кто готов видеть в этом качестве только православие, но направление позитивного вектора было бы более или менее понятно.

Вот только большой вопрос, возможно ли сегодня вообще формирование территориальной (в государственных границах) политической общности на основе принципа нации, который, хочешь не хочешь, несет некую этническую нагрузку — а националисты к тому же как раз этой нагрузки и хотят. Даже американцы со своим плавильным котлом начали тревожно спрашивать: «Кто мы?» — как назвал свою последнюю и, возможно, лучшую книгу Сэмюэль Хантингтон. Этот вопрос становится для них все более насущным по мере того, как англосаксонская протестантская культура перестает быть главным ингредиентом в котле. И хотя в английском языке слово nation все больше определяет чисто политическое понятие, по-русски это далеко не так.

Этничность, так хорошо сработавшая в XVIII веке благодаря своей способности объединять все слои общества поверх сословных перегородок, в современных многонациональных странах уже не объединяет, а все больше разделяет. Пусть старые нации разбираются с этой проблемой, как могут. Для нас важно, что для политической общности, только формирующейся в начале XXI века, это — сомнительная основа. Она не стала бы намного прочней даже в том случае, если бы в состав России не входили национальные республики. Нужна новая мультикультурная основа и соответствующее слово, которое пока не найдено. Неизвестно, правда, легче ли нам будет от сознания, что искать его мы будем вместе со всей западной цивилизацией.

Эксперт
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе