Феномен Дугина – следствие поражения Русской партии

Соответствует ли догматизм Дугина Православию?

Продолжение цикла, посвящённого анализу и оценке идей А.Г. Дугина:

Первая статья — «Является ли Дугин русским традиционалистом?»

Вторая статья — «Дугин как “анти-консерватор”»

Третья статья — «“Четвёртая политическая теория”» Дугина как постмодернизм: означающее почти без означаемого»

Четвёртая статья — «Социология Александра Дугина. Архаичные сновидения и воображение, которое создает мир»

Пятая статья — «Социологическое фэнтези Александра Дугина, созданное воображением»

Шестая статья – «Социология Александра Дугина: подводя предварительные итоги»

Седьмая статья – «Концепция археомодерна А.Г.Дугина»

Восьмая статья – «В чем причина успеха Дугина? Гипотеза»


Итак, для объяснения феномена Александра Дугина и его относительного успеха (который больше носит всё же медийно-сетевой характер) я в предыдущем тексте выдвинул следующую гипотезу: дугинский так называемый традиционализм и псевдоконсерватизм занял в российском интеллектуальном пространстве пустующее место (ибо в обществе силен не слишком отрефлектированный запрос на консервативную идеологию), которое ранее занимала и должна была бы занимать и сегодня Русская партия, обернись перестройка иначе, не окажись она торжеством прозападных радикально-либеральных сил.

Представители разных течений и фракций тогдашнего аморфного общественного Русского движения и были, каждый по-своему, настоящими русскими традиционалистами, насколько это вообще было возможно в позднее советское время, в 1960-е–1980-е годы. Сегодняшний успех Дугина (пока весьма относительный, но главное, чтобы это не пошло дальше) имеет своей прямой предпосылкой то, что Русская партия потерпела в перестройку сокрушительное поражение в своем противостоянии с либералами и зародившейся буржуазией.

В результате перестройки и буржуазной революции конца 1980-х – начала 1990-х годов, поражения национально-патриотических сил по национальному самосознанию России был нанесён сильнейший удар. В ситуации его резкого ослабления только и стал возможен феномен и успех Дугина. Подлинный традиционализм стал замещаться традиционализмом фиктивным, своего рода сконструированным «фальшаком».

В постсоветское время продолжали работать и писать И.Р. Шафаревич, А.И. Солженицын, Г.М. Шиманов, В.В. Кожинов, Л. Бородин, другие видные деятели Русской партии. Продолжали выходить «Молодая гвардия» и «Наш современник», настоящей трибуной для продолжения дела Русской партии стала прохановская газета «Завтра» (сначала называвшаяся «День»). Но особенно в 1990-е годы это движение оставалось маргинальным, чем-то почти неприличным и нерукопожатным в среде столичного «интеллектуального класса». Во многом дело русского традиционализма почти похоронили именно эти «широкие интеллектуальные массы».

Что предопределило тогдашнее поражение Русской партии, от которого мы не оправились и сегодня? Впрочем, сегодня, после 24.02.2022, вроде бы обозначился и шанс на реванш. Только он по-прежнему не осмыслен в должной мере, а выдающиеся исторические события последнего десятилетия пока никак не поставлены во связь с Русской партией.

Тем не менее, если вернуться к событиям второй половины 1980-х годов, то в них, на мой взгляд, главную отрицательную роль сыграли факторы, которые носили как объективный, так и субъективный характер. К объективным обстоятельствам, предопределившим поражение Русской партии, относится то, что ни Русская партия в целом, ни её отдельные фракции и течения не нашли достаточной поддержки в обществе. Тогдашняя советская интеллигенция или так называемый интеллектуальный класс как самая политизированная часть народа в своем большинстве выбрала «западные свободы» и «западные витрины», в результате чего и случилась радикальная буржуазная революция 1991–1993 годов. «Мыслящие люди» поддержали радикально-буржуазных прорабов перестройки. Патриотически и державно  ориентированные кандидаты на выборах проигрывали так называемым демократам, а тиражи журналов «Наш современник» и «Молодая гвардия», газеты «Советской России» и других патриотических СМИ кратно уступали миллионным тиражам СМИ демократических. Страну охватила самоубийственная страсть отказа от своей истории, от самой себя. Какой уж тут традиционализм.

Второй фактор общего характера – субъективный. Это слабость, как теоретическая, так и организационная, разных течений самой Русской партии или Русского движения. Разные фракции, отсутствие между ними единства, как идейного, так и организационного, не позволили ей сложиться в сильное и единое политическое движение. Разные группы и течения были не согласны с собой по множеству важных вопросов, их скорее больше объединял общий противник и враг. Слишком конфликтными были взгляды разных представителей Русского движения на дореволюционный и советский периоды русской истории, на соотношение русского и советского, на то, какой политический режим должен прийти на смену коммунистическому правлению, на монархию и советский строй, и т.д.

Кстати, идейная слабость Русской партии (так называемых русистов) выразилась и в том, что в среде советских философов (т.е. тех, кто профессионально занимается общественными проблемами на фундаментальном уровне) русофилов и славянофилов было заметно меньше, нежели западников. Если посмотреть на поколения советских философов-шестидесятников и семидесятников, то к сочувствующим Русской партии из известных фигур в тогдашней философии можно отнести, да и то с оговорками, разве что Юрия Бородая (отца Александра Бородая) и Арсения Гулыгу, автора книги «Русская идея». То есть, пленение европейским марксизмом, пусть и в его русской большевистской версии (не столь западнической, как меньшевизм), было крайне сильным. До возвращения к внимательному и апологетического отношению к исконным отечественным интеллектуальным и культурным традициям дошли очень немногие. Конечно,  дифференциация и внутренние различия в советской философской среде целом были значительны и заметны. Просто неграмотно и аисторично всех скопом мазать одной краской или зачислять в какой-то один лагерь по отвлеченным признакам, но тут всё же важно констатировать, что среди официально признанных советских философов русофилов было гораздо меньше, чем среди, например, писателей, литературных критиков, художников или архитекторов.

Философские споры о самобытности  в советское время в 1960-е–1980-е годы, как это уже было ранее в истории русской культуры,  ушли в литературную критику, где имели прикровенный, но все же весьма ясный для посвященных смысл. Идеи и идеалы Русской партии, ее легальной части, выражали преимущественно не философы по образованию и роду занятий, а литературоведы и филологи по профессии, литературные критики – В. Кожинов и П. Палиевский, М. Лобанов и А. Ланщиков, и др.

Впрочем, и в филологии (литературоведении и лингвистике),в истории почти все тогдашние корифеи гуманитарной науки были убежденными западниками или даже активными участниками демократического движения, как С.С. Аверинцев: А.Я. Гуревич, Вяч. Вс. Иванов, Е.М. Мелетинский и др.

На возможность легальной части Русской партии («истеблишментарная новая правая» в терминологии Александра Янова) открыто высказываться были наложены сильные ограничения: необходимость пользоваться эзоповым языком, неизбежность вязких компромиссов, вытекающая отсюда идейная половинчатость. Для очень многих представителей легальной части Русской партии или Русского движения «ахиллесовой пятой» оказалась неспособность (или подспудное нежелание) увидеть и признать радикальность разрыва, совершенного в Октябре 1917 года, пропасть между Россией исторической и Россией советской. Многие из этой фракции видели в Сталине почти прямого продолжателя дела русских царей, а в советской России – прямую преемницу России дореволюционной.

С другой стороны, в антисоветской части Русской партии (при этом не обязательно диссидентской, см., например, взгляды Ильи Глазунова и Владимира Солоухина) столь же роковую роль сыграли демонизация большевизма и советского исторического периода. Это была тоже та же неспособность, но с обратным знаком: неумение и невозможность признать что, несмотря на радикальность разрыва, советская государственность парадоксальным образом продолжила традиционную российскую государственность. Несмотря на состоявшееся «похищение сабинянок» сквозь Россию красную отчасти вдруг всё же проступили черты России исторической. Советская Россия – это тоже Россия, а русские коммунисты – тоже русские. «Абсолютное численное большинство ведущей силы социалистической модернизации – РКП(б) – ВКП(б) также составляли этнические русские (по переписи 1922 г. – 71,9% от всего состава партии)»1»

Несогласие и расхождения по этим кардинальным пунктам предопределило итоговое поражение Русской партии и национально-консервативных сил на исходе советского периода.

Общая слабость тогдашних участников и сторонников Русской партии была и в том, что они изначально – идейно, культурно и социально – были почти полностью оторваны от корней и истоков, от исторической дореволюционной России, элементарно воспитывались в коммунистическом неприятии почти всего дореволюционного исторического русского. В том числе им сначала был совершенно неизвестен классический русский консерватизм и русская религиозная философия, и они сами открывали русское дореволюционное идейное наследие, словно в первый раз, буквально на пустом месте. Они изначально были лишены возможности посмотреть на советскую историю и свое место из какой-то уже сформированной культурной и идейной перспективы, были вынуждены сами ее изобретать заново, словно велосипед.

Вообще когда пытаешься анализировать идеи ведущих представителей разных фракций Русской партии, понимаешь, что практически каждый раз имеешь дело с чем то фрагментарным и осколочным, что не складывается в единую картину или мозаику. Это в итоге своего рода ослабленный, превращённый, даже бастардный (в нейтральном смысле незаконнорожденности) традиционализм и консерватизм. Поэтому, например, монархизм и религиозность здесь вступают в конфликт с государственничеством и преемственностью, которые тогда были возможны лишь в его советской версии. Или тот же раскол на просоветскую а антисоветскую фракции.

На этом фоне у Дугина есть одна очень сильная черта. А именно, очевидно, что во всех течениях русского традиционализма или консерватизма советского времени не было той цельности, которая присутствовала в консерватизме дореволюционном, и которая сводилась к триединой формуле «Православие. Самодержавие. Народность». Дугин же на этом фоне вновь предлагает как бы очень цельную картину мира, цельное мировоззрение. У него есть своё богословие, своя философия, своя социология, своя философия науки, своя политология, своя проработанная концепция международных отношений, и др. Он подкупает этой цельностью. Правда, вся его доктрина носит фальшивый, насквозь сконструированный и выморочный характер. Раздробленность советского и постсоветского консерватизма честнее, она больше соответствует фактическому положению дел и истории России. Поэтому приходится идти на этот разрыв, боль и муку, не прячась за иллюзии и искусственные идеологические конструкции.

В популярности Дугина самый важный исторический вопрос, обращенный ко всем нам: как это вообще стало возможно, что Дугин так стал популярен? И логично предположить, что нынешний феномен Дугина и его относительный медийный успех обусловлены не только тем, что Дугин – это, безусловно, очень работоспособный и талантливый интегральный традиционалист, генонист-эволаист. Дело в том, что с этим багажом он и занял почти пустующую нишу традиционализма и консерватизма (что есть следствие сложения, как мы уже казали, субъективных и объективных обстоятельств) и теперь воспринимается как чуть ли не главный русский патриот. Во многом это следствие того, что Дугин стал действовать в обществе, на тот момент потерявшем почти все представления о своих корнях, безответственно пожелавшем от них отказаться.

В итоге, на сегодняшний день сложилась парадоксальная картина. В результате поражения Русской партии в 1980–90-е годы, представлявшей своей амальгамой разные версии настоящего русского традиционализма XX века, её место в русской культуре сегодня занял Дугин с его интегральным традиционализмом. Но это теория, которую изобрели, разработали и выдвинули порядка десяти европейских интеллектуалов эпохи позднего Модерна и Постмодерна.  Теория Дугина, как идейное явление в целом, – это, по большому счету, лишь заметки на полях по преимуществу западных авторов.



Историографическая беда с изучением наследия Русской партии

То историческое поражение, которое потерпела Русская партия по итогам перестройки, распада страны и радикальной буржуазной революции начала 1990-х, помимо прочего выражается сегодня в очень плохую изученности на сегодняшний день её деятельности, мировоззрения её основных течений и представителей.

На сегодняшний день выходит так, что про Русскую партию наиболее полно писали в основном её идеологические противники и откровенные недоброжелатели. Я имею в виду, прежде всего, известного историка-эмигранта А. Л. Янова, его книги «Русская идея и 2000 год» (1988) и «Русская идея. От Николая I до Путина. В 4-х книгах» (2014–2016), а также известный опус Н. А. Митрохина «Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985 годы»2.

Основным сочинением по теме считается книга Николая Митрохина – хотя бы потому, что сосредоточена на теме только Русской партии 1960–1980-х годов. Книги же Янова рассматривают историю Русской идеи в целом, от славянофилов и даже раньше, и вплоть до наших дней. Однако, несмотря на такую широкую фокусировку, сочинения Александра Янова с академической точки зрения безусловно предпочтительнее и серьезнее митрохинского опуса. Они, пусть и написанные с предельно враждебных русскому консерватизму позиций, однако хоть как-то удовлетворяют требованиям научной объективности. Янов пытается вникнуть в логику мировоззрения своих оппонентов, показывает их с разных сторон, но не делает их персонажами «этноционалитического анекдота», к чему, пожалуй, в основном и сводится книга Митрохина.

У книги Митрохина, казалось бы, солидная источниковедческая и фактографическая база, но её откровенно губит демонстративная предвзятость. Автор свою партийность не то что не стремится хоть как-то скрыть, но всячески её подчеркивает. Он вообще не заинтересован в том, чтобы показать своих оппонентов участниками равной идеологической и политической борьбы со своими аргументами и логикой. Он описывает зарождавшееся и действовавшее национально-консервативное движение в СССР исключительно при помощи термина «этнонационализм», сводя его к примитивному расизму и антисемитизму, а также империализму и милитаризму. Больше в своём предмете Митрохин ничего не видит и не хочет видеть. Это своего рода «антисемитизм наоборот». В итоге, автор и не заметил, как превратился в зеркальную противоположность того, что, как он думал, обличает.

Рассказ о статусных «русских литературных националистах» (терминология Митрохина) занимает в книге почти столько же места, сколько занимает подробное изложение каких-то сверхмаргинальных кружков. Русскими националистами скопом называются, скажем, литературоведы В.В. Кожинов и П.В. Палиевский, философы А.В. Гулыга и Ю.М. Бородай, и член Политбюро Дм. Полянский. Порой доходит до анекдотических в своей некомпетентности высказываний. Философ С.С. Хоружий на протяжении всей книги зовется философом С.С. Хорунжим, а Э.В. Ильенков, П.П. Гайденко и Г.С. Батищев объявляются учениками АФ. Лосева3 (с. 353), или, например, говорится, что на Валерия Скурлатова оказало воздействие «чтение нацистской литературы и влияние аскета Лосева»4. Ох уж этот зловредный православный аскет А.Ф. Лосев, из круга которого, как «проницательно» пишет автор, вышло немало русских националистов.

Просто шедевральными являются и такие «леденящие душу» подробности из книги Митрохина:

«Так, например, на рубеже 1950—1960-х годов кампания по борьбе со стилягами, которых упрекали в низкопоклонстве перед Западом, в сочетании с шоком жителей некоторых больших городов от появления на их улицах молодых африканцев, быстро ставших перспективными женихами для отечественных красавиц, привела к вспышке расизма. Молодые студенты или рабочие, как члены добровольческих “оперотрядов”, так и “вольные стрелки”, били африканцев, а со провождавших их дам стригли и, случалось, насиловали (курсив мой – Ю.П.). Для страдавших “шпиономанией” властей неформализованный интерес и дружелюбие, проявляемые частью советских граждан к иностранцам (пусть и “прогрессивным”), также являлись неприятным подарком. Поэтому, замалчивая случаи проявления расизма и поощряя, в том числе через пропаганду, борьбу со стилягами, власти де-факто провоцировали погромщиков на новые действия».

Однако ссылки на эти факты, которые дает автор в книге, не соответствуют этой  информации, там просто не про это. Это хорошо показывает стиль автора: не проверять информацию и не брезговать никакими, даже совершенно фантастическими байками, чтобы обличить «русский расизм» и «русский этнонационализм».

При всех этих вопиющих минусах работу Митрохина всё же знать надо. Во-первых, потому, что это пока на сегодняшний день самое панорамное и объемное исследование по этой теме, и, во-вторых, потому что автор взял в том числе ряд устных интервью у деятелей Русской партии, которые частично приводятся в книге, и, в-третьих, из-за списка приводимой в ней литературы.

С другой стороны, есть гораздо более вменяемые работы по этой теме. Это, прежде всего, две работы историка А.Ю. Кожевникова – «Русский патриотизм и советский социализм» (2017), и его кандидатская диссертация «Национально-патриотические течения в русской интеллигенции 1950-х – первой половины 80-х гг.» (2004)5. Есть также ряд работ нижегородского историка А.А. Фоменкова и воронежского историка А.Ю. Минакова. Например, статья последнего «Русское движение 1960–1980-х годов» в журнале «Ортодоксия», посвящённая антисоветской диссидентской «фракции» Русской партии: И.Р. Шафаревич, А.И. Солженицын, Л. Бородин. Вл. Осипов и др.

Но все эти работы носят либо фрагментарный характер, т.е. рассказывают только об отдельных представителях Русской партии, либо посвящены не только русскому традиционализму в советское время, а берут тему более широко. Так что почти анекдотичным образом получается, что единственным панорамным исследованием строго по теме Русской партии является книга Митрохина, не выдерживающая никакой критики.



Что делать?

Сегодня тема русского традиционализма нуждается, во-первых, в тщательном историческом изучении, в разного рода исследованиях. В том числе – в «работе над ошибками», допущенными в советский период. Во-вторых, необходима пересборка самого предмета с учетом проведенной работы над «ошибками». Это, конечно, если допускать, что консервативный поворот от 24.02.2022 – это всерьёз и надолго, что у консервативных и традиционалистских подходов и методов есть шанс на деле повлиять на реальную политику и реальную ситуацию в стране.

В любом случае нужно актуализировать эту тему, сместив фокус в понимании традиционализма с дугинского на реальный, исторический. Но пока царит явная смута и неразбериха, и не в меру резвые блогеры, например, заявляют:

«Угораю с того, как межуевские тушеночные невесты (это, очевидно, имеюсь в виду я – Ю.П.) разоблачают нашего дорогого Александра Гельевича Дугина. Ничего себе, не традиционная, не православная и не философия. Как будто это для кого-то новость.

Дугин всю жизнь использовал эту забавную омонимию, соблазняя красно-коричневую тусу знакомым словцом. Они слышат “традиция” и думают, что речь про юбку в пол и чтобы пидоров не было, а на деле речь просто о самоназвании конкретного “эзотерического” учения (чото там интегральный астральный межгалактический ультрамегагитлеристский примордиальный традиционализм). Ну или о кодовом обозначении оккультизьма, езотерики вообще: Блаватская, Генон, Рерихи, Эвола, Штейнер, Кроули, Христос-Майтрейя, элементарные сущности, архаи, престолы, эоны, Атлантида, розенкрейцеры против англосаксонских масонских лож, газета “Оракул”, русы против ящеров, гомеопатия, секта Столбуна, уринотерапия. Скажешь “эзотерика и оккультизм”, ассоциация – штейнеровские тетушки. Скажешь “традиция”, ассоциация – красивые эсэсовцы из ордена аненербе.

Нормальный ребрендинг. Люди так часто делают. Скажем, что скрывается под термином “технологический суверенитет”? Может быть, это какое-то новое учение? Да нет конечно. Просто сейчас под такой шапкой проходят любые разговоры про научно-технологическую политику. Деньги выделяются, институты развития их распределяют, форумы проводятся, люди пивотятся и нетворкаются. Но обстановка изменилась, поэтому теперь вместо “модернизация” говорят “технологический суверенитет”.

Нет, ну конечно какие-то наивные патриоты путаются. Не понимают, что традиционализм – это не юбка в пол, а ловля кикимор в подмосковном пруду с бухим Головиным».

Отчасти отдаю должное бодрому и резвому перу, но гуманитарная мысль – это не коммерция и не пиар-стратегии с ребрендингом, пивотингом и нетворкингом (тьфу!). Тем более, традиционализм – это не ловля кикимор в пруду,  когда белочка пришла. Русский традиционализм – это как раз про семью и русские исторические традиции, про то, что позволяет и нынешнее общество считать и называть русским, а страну – Россией.

Напоследок я хочу отметить две, как мне кажется, важнейшие вещи. Во-первых, необходимо расцепить образовавшуюся в медийном поле неразрывность ассоциации образа Дугина и СВО, и Дугина как «главного философа СВО». Нельзя прочное здание выстроить на зыбком ненадежном фундаменте. Это вопрос духовного здоровья и общественной гигиены.

Во-вторых, на успех Дугина (пусть и относительный – оговоримся тут снова) сильно повлияли его уверения в собственной безусловной приверженности Православию. Однако его настоящее отношение к Православию, если проанализировать его богословско-философские идеи, амбивалентно. Дугинское богословие, геноновско-эволаистское в своих истоках, насколько оно изложено в его толстых книгах, не соответствует православной догматике во многих пунктах. Зато интегральному  традиционализму соответствует состояние глубокой прелести у его творцов и авторов (в православном понимании этого слова). И Дугин тут не исключение. В глубокой прелести были Генон, Эвола, и др.

Поэтому отдельная важная задача – показать, почему и как не соответствуют Православию, его догматам и его духовным установкам  религиозно-философские идеи, содержащиеся в интегральном традиционализме в целом. и в идеях Дугина в частности.

Продолжение следует


1 Кожевников А.Ю. Русский патриотизм и советский социализм. М.: Прометей, 2017. С. 180–181.

2 Митрохин Н.А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы». М.: НЛО, 2003. 624 с.; Янов А.Л. Русская идея и 2000 год. New York: Liberty Publ. House, 1988. 399 с.; Янов А.Л. Русская идея. От Николая I до Путина. В 4-х книгах. Москва : Новый хронограф, 2014–2016.

3Митрохин Н.А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы». М.: НЛО, 2003. С. 353.

4Там же. С. 291.

5 Кожевников А. Ю. Русский патриотизм и советский социализм. Москва : Прометей, 2017. – 639 с.; Кожевников А. Ю. Национально-патриотические течения в русской интеллигенции 1950-х -первой половины 80-х гг. : диссертация … кандидата исторических наук : 07.00.02. – Москва, 2004. – 310 с.



Редакционный комментарий

Русская Истина продолжает цикл философа Юрия Пущаева, посвященный подробному анализу всех сторон творчества и мировоззрения Александра Дугина. Юрий Пущаев аргументирует свою гипотезу, что популярность Дугина в постсоветские годы обусловлена кризисом русского патриотизма и упадком влияния русской партии. Нам представляется, что важная составляющая успеха Дугина — это то, что он сумел предложить русскому сознанию новую псевдоморфозную рецепцию на русской почве европейского течения культуры, даже нескольких течений. Многие наши молодые соотечественники узнали именно от Дугина о существовании интегрального традиционализма, равно как и о «новых правых» в Европе, о геополитике Хаусхофера, конспирологии Мигеля Серрано и ариософской мистике Германа Вирта. Если в 1970-80-е годы молодые интеллектуалы в России «лелеяли в кармане Жан-Поль Сартра», то в 1990-е они стали «лелеять» Генона и Алена де Бенуа.  Возможно, русский ум так устроен, что он обязательно должен кого-то «лелеять», и Дугина сможет сместить с пьедестала только тот русский патриот, который предложить новую панель «лелеемых» западных авторов.



Об авторе: Юрий Пущаев
Кандидат философских наук, старший научный сотрудник философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, старший научный сотрудник ИНИОН РАН, научный редактор православного журнала «Ортодоксия».

Поделиться