Особенно резко заклеймили «позорное судилище над учебным пособием» российские писатели и примкнувшие к ним немногие историки в обращении, опубликованном на интернет-портале «Русское воскресение». Требующие научной полемики впрочем, кажется, требуют ее будучи не вполне в курсе дела. В чем честно признается, например, политолог Виталий Третьяков: «Если судить по цитатам из учебника, опубликованным в СМИ, я по ним не нахожу ничего такого, что было бы достойно судебного разбирательства. Зато научной дискуссии эти отрывки достойны».
Если не ограничиваться отрывками, а проштудировать пухлый том насквозь, любому непредвзятому читателю, имеющему самые скромные навыки, будет очевидно, что предмет для научной дискуссии в данном случае отсутствует напрочь, поскольку наделавшее шуму сочинение, не имеет к науке, ни малейшего касательства. Для простоты ограничимся минимальным набором требований, предъявляемых к претенденту на участие в научной дискуссии: он должен пользоваться общепринятой терминологией, формулировать рабочую гипотезу в рамках нефальсифицированной общей теории и не подделывать результаты эксперимента (применительно к истории – это требование адекватности источниковой базы и применения стандартной критики источников).
Теоретическое язычество
Начинается пособие господ Вдовина и Барсенкова с методологического введения, совершенно при внимательном взгляде – шулерского. Признавшись в приверженности к «формационному подходу», который вовсе «не исчерпал своих возможностей», хотя «его прогностические возможности вызывают все большее сомнение», авторы ничтоже сумняшеся дополняют его «цивилизационным подходом», который, по их мнению, «в определенном отношении оказывается совсем близким» к формационному, поскольку «предполагает, что человечество развивается, восходя от дикости к варварству и далее – к современным цивилизованным историческим формам».
Арнольд Тойнби, сформулировавший в 1930-е цивилизационную гипотезу (ранние публицистические опыты Николая Данилевского и Освальда Шпенглера на научный статус не претендовали), перевернулся бы в гробу, увидевши такую трактовку. Его-то вполне корректная ученая задача как раз и заключалась в том, чтобы предложить нечто на смену опростоволосившейся окончательно «формационной» гипотезе, в соответствии с которой все народы совершают прогрессивное восхождение по одной лестнице, вырабатывая, несмотря на мелкие национальные и региональные отличия, одни и те же наборы институтов, соответствующих определенной ступени общественной зрелости (коих числилось пять – первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая, коммунистическая; замыслявшаяся «основоположниками» шестая – «азиатский способ производства» – в схему не влезла, отчего та в значительной степени и рухнула). Тойнби выдвинул гипотезу прямо противоположную формационной. В соответствие с ней, никакой единой лестницы прогресса нет, а мировая история уподобляется клумбе, на которой, сменяясь, расцветают-увядают-гибнут уникальные организмы – цивилизации, каждая их которых вырабатывает только ей свойственный букет институтов.
Грубо говоря, признание наших «ученых», в приверженности разом формационной и (действительной, а не препарированной) цивилизационной гипотезе было бы примерно аналогично признанию биолога, что он одновременно держится эволюционизма и креационизма или рассуждению в пособии по термодинамике для студентов сегодняшнего физфака, что теория теплорода «не исчерпала своих возможностей».
Но у Барсенкова и Вдовина, в полном соответствии с советской традицией, «подходы» – это не научные теории, а скорее некоторые «символы веры». Вопрос об их верификации/фальсификации не ставится. А даже если бы и был поставлен, решался бы вовсе не рациональными аргументами, на что прямо указывает саморазоблачительная формулировка авторов насчет того, что падение СССР «подорвало веру в формационный подход».
Присягнув двум старинным враждующим богам разом, авторы все-таки не почувствовали себя в безопасности, и решив поискать какого-нибудь идола посильнее-помоложе, поспешили объявить себя еще и адептами «синергетического подхода». Тут уже дело не в спорных достоинствах гипотезы Ильи Пригожина, применительно к термодинамике, для которой она формулировалась. Дело в том, что прямой перенос естественнонаучных концептов в гуманитарную сферу есть верный признак «чистого мошенничества». Деятельность человека – существа наделенного разумом и волей – в принципе не может быть подведена под действие законов того же типа, что и «законы природы». И совершенно не случайно у Барсенкова и Вдовина человек оказывается наделен лишь «разумом и чувствами», о том же, что у него есть еще и воля, они умалчивают.
Приходится констатировать, что профессора Московского государственного университета, предпославшие своему пособию такое введение либо «не в курсе», как развивалась мировая историческая наука в последние сорок лет, либо считают, что она развивалась не в том направлении. Меж тем за этот период история, отбив кавалерийскую атаку инициаторов так называемого «лингвистического поворота», которые вовсе отказывали историческому знанию в объективности, сделалась гораздо скромнее в своих притязаниях, признала невозможность «законов истории», равно формационного и цивилизационного изводов, оставив их краснобаям, действующим под вывесками политологии и геополитики.
Впрочем, вся эта «методологическая» галиматья, помещенная двумя докторами наук на первых десяти страницах учебника, не имеет никакого отношения к последующему восьмисотстраничному повествованию.
Суть развиваемой авторами концепции чрезвычайно незамысловата и легко узнаваема: у русского народа есть свой особый «национальный интерес» (в чем он состоит, не объясняется), постичь который, а тем более работать на него «лица нерусской национальности» не способны, да и не хотят. Более того многочисленные инородцы, и прежде всего евреи, «стоявшие во главе российского государства на протяжении большей части XX столетия», повинны в умышленном нанесении русскому народу тяжкого вреда.
Очевидно, что в основе этой концепции лежит общая теория, в соответствии с которой субъектом истории является не индивидуальный человек, но их совокупность – нация в этнически-«кровном», а не гражданском смысле. Только в рамках такой теории становятся значимыми процентный состав представителей разных национальностей в разных институтах и сколько их участвовало в тех или иных событиях.
Эта теория не допускает, что люди с самыми разными фамилиями совершали преступления, действуя солидарно в качестве экстремистов-большевиков, а не представителей «нерусских наций». Во введении к учебному пособию концепция эта представлена в смазанном и камуфлированном виде, но вполне эксплицитно сформулирована в программной статье господина Вдовина «Русский взгляд на новейшую отечественную историю». Где в частности утверждается, что для поддержания нравственного здоровья общества «представляется важным, чтобы история писалась представителями и с позиций защиты интересов и ценностей государствообразующего народа». Такого рода нацистские теории безоговорочно отвергнуты наукой. Более того такой взгляд на мир безусловно осужден в Новом завете за полтора тысячелетия до появления современной науки, но для наших университетских язычников «Евангелие еще не проповедано».
Источниковедческое варварство
Достижение точного знания в исторической науке чрезвычайно трудоемкий процесс. Именно поэтому она живет традицией, в смысле преемственности проделанной работы. Если подложность источников – тех же «Протоколов сионских мудрецов, «Велесовой книги» и т.п. – однажды была доказана, реконструкции реальности, сделанные на их основе, впредь не принимаются к рассмотрению (разумеется, это относится к попыткам использовать их «по прямому назначению» – для анализа еврейской истории или ранней истории славян, тогда как при исследовании методов русской политической полиции рубежа XIX-XX веков или нравов правого крыла русской эмиграции 1930-х они могут служить весьма ценными источниками).
Этот фундаментальный принцип господа Барсенков и Вдовин решительно отбрасывают. На вооружение они берут «принцип научного реализма» «сказывающийся прежде всего в конкретном, непосредственном отношении к источнику и факту, вне зависимости от историографической традиции». Собственно только этот безграничный «реализм», когда фальшивки на голубом глазу выдаются за достоверные документы, и позволяет университетским сочинителям создать видимость аргументированного повествования.
К примеру, в доказательство заслуг Сталина перед русским народом, они без зазрения совести приводят «цитату» из речи Уинстона Черчилля о сохе и атомной бомбе, хотя исследователи не только давно доказали, что Черчилль ничего подобного не произносил, но и проследили историю мифа, пущенного в широкий оборот знаменитой статьей Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Обеляя Иосифа Виссарионовича, накануне Второй мировой войны заключившего Пакт Молотова-Риббентропа, они цитируют «речь Сталина», которую тот якобы держал перед членами Политбюро ЦК 19 августа 1939 года: «Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну».
Между тем уже в 2004 году в журнале «Отечественная история» (в №1, то есть до выхода даже первого издания пособия) было опубликовано основательное исследование Сергея Случа, доказавшего, что речь эта – фальшивка. То ли авторы не читают главный в России академический исторический журнал, то ли имеют основания с выводами Случа не соглашаться, но тогда надобно хоть намекнуть, что в них не так.
Критика источников отринута авторами, можно сказать, «с особым цинизмом». Так постоянно в качестве итоговых оценок событий и персонажей приводятся не заключения историков, а пристрастные реплики публицистов-современников, без указания на то, какому лагерю эти публицисты принадлежат. А цифры из отчетов НКВД воспроизводятся как истина в последней инстанции, впрочем, видимо, чтобы не смущать читателя, без указания на источник (из такого рода «оперативных сводок» НКВД составляемых накануне кавказских депортаций, по всей видимости, почерпнута и цифирь о 63% дезертировавших из армии чеченцах).
Терминологическая дикость
Существенно облегчает авторские манипуляции использование вместо точных терминов словесных формул определенного значения не имеющих. Попробуйте в научной дискуссии оспорить их тезис: ««Военный коммунизм» был периодом экономического тоталитаризма, во время которого закладывались основы административно-командной экономической системы реального социализма». Задача невыполнимая, поскольку для этого надобно не только знать точное значение термина «экономический тоталитаризм» (изобретенный «философом-патриотом» Александром Панариным, который один только и понимает, что за этим словосочетанием стоит), а также иметь сведения о периодизации такого тоталитаризма, но и понимать, в каком отношении состоят реальный социализм с административно-командной системой (вариантов даже на первый прикид получается не менее четырех).
Сталкиваясь на каждой странице со столь изощренными конструкциями, постепенно приходишь к пониманию, что авторам бессмысленно задавать какие бы то ни было вопросы: как, например, могло Политбюро ЦК 29 марта 1934-го специальным постановлением осудить «исторический нигилизм и русофобию, насаждавшиеся в 20-е годы исторической школой М. Н. Покровского». Политбюро, разумеется, ничего о «русофобии» не знало и даже Игорь Шафаревич, написав 1982-м на сей счет целый трактат, не сообщил хлесткому словцу терминологической определенности. Уже не удивляешься тому, что «большой террор» трактуется в учебнике как «удар по потенциалу пятой колонны», «действующей в случае войны на стороне вражеской армии и подрывающей тылы». И к четырехсотой странице этих бесконечных шаманских камланий действительно начинаешь верить, что злокозненная и монолитная «нерусская национальность» – это не плод больного воображения профессоров Московского государственного университета.
***
Перечень претензий к Барсенкову и Вдовину, подчеркнем – не идеологических, а чисто профессиональных – можно продолжать бесконечно. Но и приведенных примеров, довольно, чтобы с полным основанием утверждать: под учебное пособие в данном случае камуфлируется прямая национал-социалистическая агитка. А коли так, то и утверждение авторов и их апологетов, что учебник написан в расчете на некую научную дискуссию, неосновательны. Дискутировать можно только если все стороны соблюдают некие общие правила. Иначе получится поединок джентльмена с блатарем. Первый, даже ниже пояса не ударит, а второй непременно засунет в перчатку свинец.
В этой аналогии почти нет преувеличения. Сосредоточившись на выяснении вопроса, наука представленный труд или «ненаука», мы просто в рамках небольшой статьи не имели возможности подробно разобрать это повествование, набитое подлыми, прямо-таки хулиганскими пассажами. Вот только один пример: «В масштабах СССР «еврейский вопрос» не мог не обостряться также из-за явного несоответствия представленности этой национальности в руководящей и культурной элите, среди эвакуированных и на фронте, на чем особенно успешно играли гитлеровцы. Согласно переписи 1939 г., евреи насчитывали 1,8% населения СССР, к началу войны их доля в населении увеличилась до 2,5%. По данным Совета по делам эвакуации на начало декабря 1941 г., евреи составляли 26,9% от всех эвакуированных из районов, которым грозила оккупация гитлеровскими войсками. Среди мобилизованных на фронт евреи составляли 1,4%, среди погибших в войну военнослужащих – 1,6».
Не всякий сообразит, что еврейское население, несмотря на ускоренную советскую урбанизацию, было неравномерно распределено по территории страны, а по большей части продолжало жить в бывшей «черте еврейской оседлости», то есть в тех самых районах, «которым грозила оккупация гитлеровскими войсками», и откуда шла эвакуация. На этой неосведомленности и «играют успешно» наши университетские профессора. Только игра эта, мало того что нечистая, но и как учит исторический опыт, для страны самоубийственная.
WWW.POLIT.RU