Как бы то ни было, но годы, прошедшие с августа 1999-го – срок достаточный, чтобы успокоиться и оценить период в целом. Хотя и слишком маленький, чтобы быть академически объективным. Что же можно сказать здесь и сейчас, трезво сознавая, что завтра часть оценок придется уточнить, а некоторые пересмотреть? 
Первое. Что Путин стал закономерным президентом. Не хорошим или плохим, а именно – закономерным. Только человек такого типа, склада и с такой разнородной историей (служба в КГБ – нырок в демократическое логово – лояльность Ельцину – патриотизм – тотальная прагматика), явившийся как будто ниоткуда, мог оказаться во главе измученной, уставшей от самой себя страны. Типологически другого избиратели не приняли бы; да и не было тогда – других. Ни одного общеприемлемого «демократа», ни одного вменяемого «патриота». Примаков, слава Богу, был уже дряхл; а надежды Березовского то ли на старшего Лебедя, то ли на младшего Михалкова были а) иллюзорными, б) опасными. Потому что властолюбивые игроки в консервативную утопию обычно со страной не церемонятся.

Люди хотели конца революции; пусть иллюзорной, но стабильности; уверенности в дне сегодняшнем и преодоления комплекса национальной неполноценности. А прежние элиты хотели гарантий личной безопасности. То и другое Ельцин предложил – в лице молодого жесткого премьера. И еще очень важный момент: после трагедии 1993 года, когда при помощи силовиков пришлось подавлять вооруженный мятеж, корпорация спецслужб неуклонно наращивала вес во власти; новый правитель должен был ей быть как минимум понятен. А еще лучше – приятен во всех отношениях. «Докладываю вам, что спецоперация «вхождение во власть» прошла успешно». Шутка шуткой, но доля правды в этом есть.

Второе. Перед преемником стояло несколько сложнейших и подчас взаимоисключающих задач. Он призван был, не жертвуя демократическими институтами, восстановить государство и вернуть ему если не авторитет, то хотя бы силу. А значит, завершить олигархический период со всеми его «информационными заточками», не затаптывая зарождающуюся экономику и не разрушая медиа как таковые. Он обязан был насильственно замирить Кавказ – потому что обособить Чечню без тотальной угрозы безопасности и риска распада страны не удалось. Он должен был обеспечить рост ВВП, чтобы экономически разнородная территория не начала рассыхаться. И продолжить медленное, слишком медленное, но неуклонное движение страны в правовое поле, от понятий – к закону.

С первой задачей Путин, худо-бедно, справился. Государство восстановлено из небытия. Да, коррумпированное снизу доверху. Да, слишком многое отдавшее на откуп бюрократии. Но все-таки институциональное. Не хаотическое. Насколько надежное и устойчивое – другой вопрос; во всяком случае, ни террористические акты, ни газовые войны, ни перманентные стычки с Западом, ни правительственная полупаника осени 2008-го не смели его. Значит, время новой Республики не наступило; именно с этим, путинским государством мы будем иметь дело в обозримом будущим.

С демократическими процедурами – полный непорядок; даже на фоне поздних 90-х с их веселыми приписками, нынешнее управление кажется ухудшенной пародией на волеизъявление народа. Да, в сегодняшней России, с нынешним уровнем ее общественного самосознания, невозможно полномасштабное политическое самоуправление; но нет никакого движения навстречу опыту трудной свободы; нет процесса демократического самообучения, нет воспитания вкуса к ответственности за свою судьбу. Без чего у нас нет шансов на саморазвитие. Скорей наоборот. Есть консервация системы. Мелкие поправки к ней – штучный допуск в Думу депутатов, чьи партии чуть-чуть не добрали до квоты, ничего по сути (пока) не меняют. А будут ли сделаны новые, более заметные шаги – узнаем. Все это, разумеется, не тирания; при таком режиме вполне можно жить, даже не приемля его основы. Однако подневольная демократия, размягченный авторитаризм опасны, как опасна заморозка раны без лечения. Анестезия рано или поздно кончится, шоковая боль вернется и гниение продолжится.

Замирена Чечня. Зыбко, на краю провала, но замирена. Надолго ли хватит этого замирения, удастся ли удержать Северный Кавказ хотя бы в рамках нынешнего взрывоопасного порядка, со штатными убийствами министров и регулярными покушениями на президентов – непонятно. Однако будем справедливы; то безобразие, которое мы имеем сейчас, все же лучше того безобразия, которое имели в 1999-м. Оно кроваво, но не гибельно; оно может обвалиться в катастрофу, но может и не обвалиться. Немного, конечно, но все-таки лучше, чем ничего; это еще не начало выхода из тупика, но уже не Буйнакск, не Норд-Ост, не Беслан. (Я сейчас не вдаюсь в подробности и не обсуждаю цену, заплаченную за Норд-Ост и тот же Беслан; это разговор отдельный).

И, опять же, по дороге к этому зыбкому и заведомо временному равновесию, была пережата вся система гражданской жизни, придушены те самые горизонтальные инициативы, без которых не стоит вертикаль государства; гайки завинчены, все чувствуют, что слишком сильно, даже те, кто сам завинчивал, а как их развинтить обратно без разрыва труб – никто не знает. И нужно вроде начинать, а страшно. 
До начала кризиса (который, как ни списывай все беды на Америку, по нам ударил куда сильней, чем по Европе и в разы масштабнее, чем по Китаю) - обеспечивался рост российской экономики. За счет чего – понятно; но везение тоже входит в список доблестей реального политика; у масс должно быть ощущение, что он везучий. А Путин – везучий, тут спорить не с чем. По крайней мере, был таким до сих пор.

Конечно, ему в 99-м был сделан поистине царский подарок: Ельцин досрочно ушел из Кремля, и президентство было получено Путиным не из рук великого, непопулярного, противоречивого политика, дважды (и спасибо ему за это) принимавшего участие в переворотах, 1991 и 1993 года, а из рук и.о. Президента. Путин принимал бразды правления от самого себя. Ему расчистили прошлое, позволили стать изначально легитимным, чтобы он мог продвигаться в будущее. Но ведь ему наверняка поставили взаимоисключающие условия. О некоторых можно догадаться: не ломать об колено элиту, не пересматривать итоги приватизации, не менять радикальным образом прежнюю команду, нежно дружить со спецслужбами, но не передавать им все рычаги управления, воевать с сепаратистами, но не отказываться от демократии в целом. Хотя воюющие страны обычно склонны ее ограничивать. То есть, задача была поставлена: держать баланс, продвигаясь вперед.

Некоторые наблюдатели убеждены, что было и еще одно условие: приручить медийное пространство, подмять телевидение под государство. По версии Евгения Киселева предыдущий кандидат в преемники, Сергей Степашин, мужественно отказался от такого предложения, за что и был уволен из большой политики. А Путин согласился. Все может быть.

Хотя скорее всего дело обстояло по-другому; полномасштабно использовав телевизионный ресурс по время парламентских выборов и мгновенно превратившись в популярную телефигуру, новый вождь поспешил зачехлить медийное оружие, чтобы другие им не смогли воспользоваться. И лишь потом надстроилась над практикой философия эфирного управления страной, когда основные потоки новостей формируются не в телекомпаниях, а «за стеной», как журналисты называют кабинеты кремлевских мудрецов. Во всяком случае, сначала битва шла конкретно с Березовским и Гусинским; перехваченное НТВ вплоть до «Норд-Оста» сохраняло не только прежнее качество телевизионного продукта, но и прежнюю направленность и остроту. А «Намедни» с Парфеновым были едва ли не жестче, чем те же киселевские «Итоги». И лишь после 2003-го начался непоправимый разворот медийной системы. И мы получили то, чем наслаждаемся сегодня.

Точно так же, невозможно знать, была ли изначально сформулирована цель новейшей путинской элиты, которая тихонько, незаметно, без революционных потрясений, без мощных выпадов – «Не так сели!» - трудолюбиво, с муравьиной непреклонностью, поползла к вершине пирамиды, по пути переключая кнопочки лояльности у тех, кто был готов забыть о прежней службе олигархам и войти в команду нового хозяина. Или эта цель нарисовалась постепенно, в процессе творческой работы. В конце концов, не так уж это все и важно. Важно только то, что эта цель определилась. Взять самые лакомые куски российской экономики – под государство. Государство забрать под себя. Закрепиться. Окопаться. А потом, накопив необходимые ресурсы, выкупить все это – для своих, надежных, верных. Безо всяких там аукционов, ваучеров и пересмотра итогов первой приватизации. Тем самым сформировав 200-300 ключевых семей, которые и будут управлять Большой Экономикой, а значит, в некоторой степени, политикой.

Мирный передел. Революция без революции.

Но для этого необходимо удержать рычаги управления на очень долгий срок. Как минимум лет на двадцать. Те самые столыпинские двадцать лет покоя, установку на которые Солженицын различил в политике Путина, но приписал им другой, солженицынский, смысл. Достижима ли эта цель, неизвестно; есть ли в запасе еще десять гарантированных лет, или история опять ускорилась, и мы увидим, как замыслы сильных и гордых рушит Господь? Так в 2002-м Михаил Ходорковский не предполагал, что через год его могущество рассыплется в прах, потому что пришла пора нарушить главную договоренность с прежней властью: незыблемость элит, сохранность кадров. И конфликт с Ходорковским даст возможность спровоцировать раскол в системе, вовлечь своих в раздел имущества, а что касается чужих, полученных от Ельцина в наследство, то одних удастся окончательно выдавить (пример Касьянова другим наука), других окончательно перекодировать, переподчинить себе. И среди администраторов, и среди олигархов.

Во всяком случае, теперь наступили другие десять лет. И перед властью, и перед страной стоят совсем иные задачи, нежели стояли в 99-м. Опираться будем – на относительно дееспособное государство. Расплачиваться – за то, что было порушено по пути к сегодняшнему результату. Главная потеря – не медиа, которые сами сделали немало для того, чтобы их сокрушили. Не демократические выборы, которые на излете 90-х уже не были полностью свободными, а к началу 10-х просто стали странной формой назначения на политические должности. Главная беда – не ссоры по всеми периметру границ; в конце концов, даже при более мудрой политике этих ссор было не избежать; болезни роста присущи всем молодым государствам. Основное несчастье – даже не в полной потере общей повестки дня с ключевыми державами мира; они для этого тоже весьма постарались.

Есть вещи поважней и помучительней. Краеугольных проблем, как мне кажется, две. Во-первых, полностью исчезло даже то остаточное чувство общегражданского доверия, без которого не бывает единой большой страны; нынешняя атмосфера – не атмосфера страха, но и не атмосфера политического творчества. Нынешний российский социум – это хуторское общество, расползшееся по домохозяйствам, окопавшееся, не солидарное; общество, в котором никто никому не доверяет и каждый поэтому за себя. Во-вторых, осознанно, в процессе разборок с врагами и отъема собственности, добита судебная система. И без того слабенькая, в 90-е дышавшая на ладан, развращенная олигархами и бюрократией. Если до начала нулевых ею управляли только деньги, то теперь еще и государство; государство при этом главнее, но и деньги никуда не исчезли.

Между тем, без атмосферы гражданского союзного доверия, без желания общества меняться, избавляясь от привычной лжи, не бывает долгосрочного развития. А без правовой системы обезличенного торжества закона – не будет демократии. Честных выборов. Полноценных партий. Свободных медиа. И реально конкурентных отношений в экономике. Там, где нет независимого арбитража, нет и не может быть вольного рынка. И так далее.

Все остальное, в общем-то, второстепенно. Как будут звать того, кто сможет решить эти задачи. Будет ли он выходцем из прежней, «нулевой» системы. Главное, что новое десятилетие начинается. Время пошло.

Александр Архангельский

РИА Новости