— Да, но бывали в жизни людей испытания и жесточе, человек в любые, даже самые благополучные, времена может всего лишиться в один миг, как Иов. Дело вообще не в кризисе. Дело в том, как мы строим свою жизнь, на что в этом мире надеемся, как себя осознаем, от чего зависим и чему служим.
Для людей, которые живут в деревнях, в маленьких провинциальных городах, как начался кризис со времен революции, так он и длится, и сейчас ничего в их жизни особо не изменилось к лучшему, и будем надеяться, не измениться к худшему. Это в столицах только мы почувствовали себя как на Западе — есть возможность на иномарке проехать, плазменный телевизор купить, на Сейшелах отдохнуть, и вдруг — на тебе!
— Ну а если человек вдруг оказался на улице, лишился работы?
— Мы все понимаем: прожить жизнь без испытаний невозможно. И надо не в уныние погружаться, потому что, конечно, это грех, а побороться за самого себя, за свою волю, за свою душу.
…Человек в этом мире давно уже не боится, к сожалению, потерять себя. Не боится лгать, предавать, любыми способами хвататься за комфорт, чтобы устроить свою жизнь. Очень боится потерять удобства.
«Кризис» — греческое слово. Оно означает «суд». Суд — испытание людям, имеющим множество потрясающих духовных возможностей, среди которых великая культура, литература и которые от всего отвернулись ради того, чтобы иметь и потреблять, иметь и пользоваться. Может быть, когда ничего не останется у человека из этого всего, он снова начнет задавать вопросы…
— Но «может ли верить современный человек?» — так в одной их своих проповедей, признавая право на сомнения, ставил вопрос митрополит Антоний Сурожский, так он стоит и сейчас…
— Сомнения — свойство веры. Для людей, которых не обуревают сомнения, которые ими не мучаются, которые заранее для себя всё решили, разговор о вере бессмыслен и бесполезен. Самое ужасное состояние, когда человек перестает задавать вопросы и сомневаться. Ему ясно, как жить: всё иметь и всем пользоваться. Дальше — только количество: больше иметь — больше пользоваться. Но если человек ставит для себя вопросы, даже самые неразрешимые, из так называемых проклятых, он рано или поздно обязательно найдет какие-то ответы.
— Единственное наше спасение от горестного состояния есть развлечение, но развлечение и есть самое горестное наше состояние, сказал Паскаль, тем самым наметив вечный круг современного сознания. Возможен ли выход?
— Конечно! Этому миру, лежащему во зле, даровано спасение. Указаны пути. Даны примеры. Остальное зависит от каждого человека. Хочешь — бери и будь с Богом.
— Но ведь с Богом быть очень трудно?
— Без Бога быть трудно. Чтобы достигнуть цели, человек добровольно способен лишать себя очень многого. Сколько удовольствий жизни надо отринуть, чтобы стать большим музыкантом? Высоким профессионалом, победителем в спорте? Или человек очень любит свой огород! Я б в жизни никогда таких подвигов не мог совершить, как люди, которые часы проводят на грядках. Встают чуть свет, ездят за тридевять земель, везут с собой тяжести, удобряют, опрыскивают, дерут сорняки. А тут с Богом быть — неужели так тяжело?
— А что это означает — быть с Богом?
— Значит, разделить с ним его жизнь. Значит, стараться на этот мир смотреть глазами Христа, говорить, чувствовать и думать, как он.
— Так просто — и так недостижимо…
— И одновременно с этим достижимо! Он входит в твою жизнь, а ты входишь в его жизнь, и тогда все получается, здесь, на земле, не на небе. Бог не требует ничего внешнего. Не требует всего сразу и в один миг. Главное — движение к нему. То есть — к любви, к совершенству.
— Христианство изменило мир?
— Абсолютно очевидно. Но именно сегодня мир очень хочет об этом забыть. Хочет погрузиться в какое-то особенное состояние, которое даже язычеству было неведомо.
Атеистов все меньше, но растет количество людей, живущих какой-то своей верой, строящих какие-то свои отношения с Богом, о котором на самом деле они знать ничего не хотят. Причем сознательно не хотят, потому что предчувствуют: если что-то о Боге узнаешь, это может поменять твою жизнь.
Но при этом какие-то отношения с Богом все-таки стоит наладить. Может быть, покреститься, повенчаться, сделать доброе дело. Человек думает: «Я не убиваю, не ворую, поступаю в основном хорошо и всем говорит гордую фразу: «Главное — чтобы Бог был в душе!» Хотя что это значит, никогда объяснить не может.
— По-моему, имеются в виду некие интимные отношения с высшим началом…
— И они почти всегда заключаются в торговле: ты — мне, я — тебе. Когда мне что-то надо, я Бога попрошу, за святой водой кого-нибудь пошлю, на Пасху посмотрю трансляцию по телевизору.
Даже в язычестве человек понимал необходимость жертвы, понимал: надо знать, каков он, твой Бог, и чего он от тебя ждет. А сегодня люди не желают ничего знать, но при этом хотят быть под неким магическим покровительством. Эта новая религия комфорта охватывает очень многих в России. На Западе другое: западный мир очевидно и сознательно от Христа отрекается, принимает религию некоего нового рационализма.
— Есть времена более и менее богоборческие. Наше — какое?
— Смотря, что значит «богоборческое время»? Мало кто знает, что в мире только за 2008-й год убито 170 тысяч христиан. В Сербии, Индии, Китае, Нигерии, Афганистане, Пакистане, Ираке, всех регионах мира. В Индонезии христиан сжигают целыми кварталами, но это никого не интересует. Все озабочены ростом доллара и снижением цен на нефть.
— У меня есть друзья, которые считают себя верующими, но для них исповедь, разговор о своих поступках и помыслах с незнакомым человеком, совершенно невозможна…
— Но очень многие из таких людей спокойно приходят к психологам, психоаналитикам или врачам и рассказывают о себе вещи, которые, на исповеди никто не просит рассказывать. Но на исповеди человек встречается с Богом. И дело не в том, что священник незнаком. Дело в том, что, если уж пришел на исповедь, должен уйти другим. И человек страшится начать жить по-другому после исповеди. В этом, мне кажется, дело.
— Сегодня власть (в сущности, та же, что вчера подвергала церковь гонениям), устремилась в церковь, верует напоказ, многие полагают, неискренно.
— Я не согласен, что эта та же самая власть. Другая, хотя имеет с прежней черты преемства. Этой новой властью публично не осуждены беззакония, которые творила прежняя. У нас в отличие от Украины нет дня поминовения, когда бы мы всем миром, всей нацией молились о жертвах репрессий и голода, когда бы все государственные лидеры склоняли голову перед Соловецким камнем. У нас до сих пор не принесено настоящего покаяния за гонения, которым подвергалась церковь; ей не возвращено разграбленное и отнятое имущество. Храмы, в которых мы молимся, нам не принадлежат, даны нам в безвозмездное пользование. Церковь не имеет полноты свободы, государство по-прежнему держит ее на некоем поводке. Но люди, которые сегодня у власти, ходят в церковь и говорят о своем православии. О том, что в душах этих людей, может судить только Бог. Я могу лишь надеяться, что вера убережет их от неправильных движений или ошибок. Евангелие дает нам единственный критерий: все познается по плодам.
— Мир отпраздновал Рождество в 2008-й раз, в чем сакральный смысл рождественского чуда?
— В осуществлении пророчества о Христе — о том, что он явится среди людей. Невидимый, непостижимый, необъятный непознаваемый Бог приходит в этот мир, чтобы стать нам родным. И человечество принимает Христа, чтобы с ним сродниться. Исполняются слова Афанасия Великого, который сказал: «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал Богом». Это и происходит в Рождестве.
— Лев Толстой не раз в своих дневниках задается вопросом: хорошо ли верить?..
— Это вопрос вне этики. Хорошо ли любить? Хорошо ли дышать воздухом, смотреть на солнце, пить чистую воду? Хорошо ли слушать пение птиц? Да без этого жить нельзя — как это может быть хорошо или плохо?
Вера — это то, что есть от рождения в каждом человеке как данность, как возможность. Сказано одним из древних: душа каждого человека по природе своей христианка. Потому она и ищет Бога. Человек настолько огромен, что будет ощущать пустоту, пока не вместит истинное.
Беседовала
Марина Токарева
Новая газета