А мне думается, человек… ослаб, от тысячелетней жизни. Вижу это и в молодых и старых. Вроде бы и ест, и спит больше, и работа жилу не тянет, отдыхает опять же. Все ж устал человек, ослаб, и изнежился. И работать, и воевать ему более не в радость.
П. Луцик. А. Саморядов. «Окраина».
Вычитал как-то в одной умной книге о том, что жизнь в миру сопряжена «с большими трудностями и испытаниями, чем жизнь в монастыре». Мнение это, как мне кажется, является довольно спорным. Все равно, что сказать новобранцам, что на передовой-то они как раз и отдохнут, что под огнем противника самая развеселая жизнь.
Конечно, такая мысль может прийти в голову тому, кто со стороны наблюдает те из монастырей, что прошли уже романтическую стадию восстановления монастырского хозяйства, где худо-бедно благоустроены теплые кельи, налажено хорошее питание и населяет их вполне сложившаяся братия. Тому, кто оглядывается на жизнь мирян, ведущих непрестанную борьбу за существование в современном жестоком мире.
Можно решить, что монахи живут без печали и забот. Если только не вспомнить о том, что Церковь наша – воинствующая, и монахи – передовые бойцы в этой невидимой брани. И, в конце концов, не статистические данные и победные реляции о количестве крещеных и отпетых христиан определяют состояние Церкви. А состояние монашества.
Нельзя забывать того, что на разных этапах истории Русской Церкви условия, в которых формировалось и развивалось русское монашество, были различными. Но еще в средневековье сложилась традиция, по которой духовная жизнь монастыря определялась личностью игумена, его духовной одаренностью. Традиция, в которой главную роль играет не система, а духовный пример носителя этой системы.
Последние двадцать пять лет в истории Русского монашества – особые, в том отношении, что в предшествующие семьдесят лет оно выдержало период жесточайшего гонения. Если в 1917 г. в Русской Церкви было более ста тысяч монашествующих, то через семьдесят лет Советской власти— едва тысяча с лишним. И когда после 1988 г., в результате перемены политики Советского правительства по отношению к Церкви, начинается массовое открытие монастырей, создалась несколько странная ситуация.
Поскольку для того, чтобы наладить духовную жизнь во вновь открываемых монастырях не хватало монахов, имевших достаточный опыт духовной жизни, часто не только насельниками, но и игуменами и духовниками восстанавливаемых обителей становились зачастую сами едва воцерковившиеся молодые люди.
Здесь надобно обратить внимание и на то, что в предшествующие времена в число монашеской братии вступали в основном люди, воспитанные в христианских семьях и знавшие с детства, что такое молитва и послушание. А в конце 80-х – начале 90-х гг. XX в. монастырскую братию пополнили люди, в большинстве своем имевшие весьма смутное представление о повседневной христианской жизни. Можно сказать, что на пир Господень были созваны все, кого Ангелы застали у распутья дорог: хромых, слепых и т.д. А кое-кто пришел и не в брачной одежде.
Далеко не все из них выдержали испытания, выпавшие на их долю. Но на войне, как на войне, пусть даже невидимой, без потерь не обойтись. Те же, кто все выдержал – как те фронтовики, что пройдя передовую, оказавшись в тылу, рвались скорее в бой: не потому, что не боялись смерти, а потому, что там обстановка для них была привычна, и они чувствовали себя на своем месте, уже не представляют себе жизни иной. Став той солью, что не потеряла силу, доказывая миру, что современное русское монашество остается носителем традиций русских подвижников прежних поколений.
Сведений о них не найти в средствах массовой информации. Они и не стремятся к известности, как и их предшественники. Конечно, я не смею назвать их великими подвижниками, но в наше время, когда для многих отсутствие привычных бытовых условий — парового отопления, теплого туалета и интернета уже кажется катастрофой…
Рассказы о том, что где-то там, вдали не только от больших городов, но и мелких селений, в условиях полного отсутствия бытовых удобств, еще встречаются монахи, причем не из числа повредившихся в уме, а вполне трезвомыслящие и не порывавшие связь с Церковью, вызывают недоверие и скептическую усмешку у братии столичных монастырей. Хотя, впрочем, и я отнесся бы скептически к рассказам о современных анахоретах, если бы не встречался с некоторыми из них.
На моей родине, где даже жизнь простых людей покажется жителям больших городов экстримом, после отселения людей из таежных поселков, огромная территория, и до того имевшая редкое население, стала совершенной пустыней. В одном из брошенных поселков поселилось несколько пустынников. Есть у них небольшая церквушка, в которой совершает богослужение иеромонах П.
Хотя бы раз в год выбираются они в мир, чтобы поисповедоваться у духовного отца. Один из них, монах А., уже лет пятнадцать подвизается как отшельник — сначала в пещере, которую он выкопал в крутом берегу р. Чусовой, затем в землянке близ одного из сел на Северном Урале, а последние несколько лет — в глухой тайге вдали от обжитых мест. Мне рассказывали о нем, что он настолько строгий постник, что временами питался сыром, сделанным из еловой коры.
Рассказывали мне и о двух инокинях, матери и дочери, живущих хотя и не столь далеко от обитаемых мест в брошенной баньке, на месте где когда-то стояло большое село, а ныне шумит молодой лес.
И в Ярославском крае среди дремучих лесов в Исаковой пустыни подвизается монахиня Елизавета. Несколько веков тому назад явилась там чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Вскоре образовался на том месте мужской монастырь и близ него слобода, населенная крестьянами. К концу XIX в. монастырь пришел в упадок и вскоре был преобразован в женский. На некоторое время наступило время расцвета, о котором свидетельствуют стены и доныне стоящих монастырских корпусов и храма.
После революции 1917 г. обитель просуществовала еще несколько лет, но, в конце концов, была закрыта. В ее стенах помещались различные заведения, в последние годы, кажется психоневрологический интернат, прекративший свое существование то ли накануне то ли в первые годы после развала СССР. Вскоре развалился и колхоз, бывший в Исаковой слободе. А в первые годы XXI в. ушли из тех мест и последние жители.
Постепенно заросли молодыми деревцами поля, по улицам слободы стали безбоязненно бродить дикие звери, а в брошенных домах вить гнезда птицы. Пока тогда еще правящий архиерей Ярославской епархии архиепископ Кирилл не благословил монахиню Елизавету заняться восстановлением Исаковской обители. И с того времени она к этому месту прикипела душой и, хотя ей все время приходится проводить большую часть времени в разъездах в поисках средств и материалов, необходимых для восстановления храма и келейных корпусов, все ее мысли о полюбившейся ей «пустыни».
За неимением лучшего она устроила себе келью в здании, где помещался когда-то сельский магазин. Озаботившись о возобновлении богослужения, с помощью друзей и доброхотов, устроила походный храм. Священники, совершавшие богослужение в Пустыни по просьбе матери Елизаветы, сохранили о службе там неизгладимые впечатления.
Поскольку одна дорога в Пустынь от ближайшего жилья, составляющая около десяти километров, представляет собою поприще для подвигов. В осенне-весенний период приходится преодолевать разлившиеся ручьи и реки, а также местами и болота. Зимой торить по сугробам путь на лыжах. Если сильно повезет, егеря из охотохозяйства, помогающие матери Елизавете, могут довезти на снегоходах.
Совершение же Литургии практически под открытым небом при сорокаградусном морозе, когда служащий священник покрывается инеем и становится похожим на Деда Мороза, не говоря уже о примерзающих к краю чаши губах, при потреблении Святых Даров, оставляют столь неизгладимые впечатления, что редкий из отцов, послуживших там, стремится повторить эти подвиги, чтобы не испортить первое впечатление.
Правда, недавно в пустыни построили небольшую церковь во имя прп. Серафима Саровского. Но чаще всего попытки натопить зимой храм заканчиваются тем, что дым вместо того, чтобы выходить через трубу наполняет помещение и приходится распахивать двери настежь для того, чтобы проветрить его и невольно уровнять температуру с уличной. Так что пространство для совершение подвигов отцами, не то что сузилось, но и даже несколько расширилось.
В те дни, когда в пустыни не совершается богослужение, и нет паломников, мать Елизавета не унывает. Одно время она опасалась волков, которых в последнее время развелось немало. По ее рассказам чувствуется, что серые пристально следят за ней. Одно время она даже подумывала завести какое-нибудь оружие, чтобы при крайней необходимости отпугнуть хищников. Поскольку они незримо сопровождали ее, когда она отправлялась на лыжах из пустыни во внешний мир, и даже встречали ее, когда она возвращалась.Но после того, как, передавая как-то мне рассказ егерей о старом одиноком волке, которого его молодые собратья изгнали из стаи, она сказала с искренним состраданием:
-Как он там, бедный, совсем один?! — я понял, что стая ее признала за свою и уже никогда не тронет.
Можно много чего еще интересного и занимательного рассказать о матери Елизавете. Но, думаю, вышесказанного достаточно, чтобы увериться в том, что не перевелось еще на Руси настоящее монашество. Хотя, казалось бы, откуда взяться этим «странным» людям в эпоху всеобщего разочарования и усталости, когда даже дети устают от жизни. Но коли мир стоит до сих пор, значит, есть еще настоящие рабы Божьи, и все не так уж и плохо.
Остается добавить лишь, что все написанное мной не является претензией на то, чтобы судить, где истинные подвижники, или чей подвиг выше. Поскольку в городской суете, быть может, гораздо тяжелее соблюдать монашеские обеты и уставы. А лишь стремлением приободрить тех, кто жаждет аскетических подвигов, но сомневается в возможности их совершения в современном мире.
Официальный сайт Ярославской митрополии