Количество значимых и радостных событий столь велико, что даже многочисленные материалы наших авторов не смогли их все вместить. Но отсутствие самокритики — простейший путь к самообольщению. А самообольщение в движении особенно опасно.
Рост общественного влияния Русской Церкви в последние два десятилетия был сколь мощным, столь и стихийным, подобным лавине с гор. Патриарх Кирилл пытается превратить это движение в управляемое, а содержащуюся в нем энергию — в направленную на решение конкретных церковных, исторических и общественных задач. Но за любую управляемость приходится платить. Вместе с технологизацией любого процесса возрастает и возможность выбора неверного направления, и риск жестокой расплаты за ошибку (а Церковь платит за ошибки не деньгами, не вещами и даже не телами, а душами людей, увы...). Любая техника не только «умнее», но и «уязвимей» стихии — эту простую истину надо помнить, когда мы рассуждаем о процессах не только национальной, но и церковной модернизации.
Автор этих строк взял на себя задачу обобщить информацию о «нетриумфальных» явлениях совсем не затем, чтобы поставить под сомнения выбранный курс или кого-то в чем-то обвинить, а затем, чтобы указать на те основные технологические риски, которые возникают на выбранном пути.
Лягушки, или кадры решают всё
Первой и наиболее существенной проблемой церковного строительства в новых условиях оказалась проблема нехватки квалифицированных кадров для решения поставленных масштабных задач. Нет кадров ни для священнослужения, ни для миссионерства, ни для многочисленных социальных служений. Если бы каким-то чудом завтра в «активные православные» перешли бы десятки миллионов наших соотечественников, которые пока исповедуют «крещеную веру», то существующая РПЦ была бы просто взорвана этим людским потоком, которому некуда придти и который некому направить.
Наблюдаемые всплески и спады церковно-общественной активности — на самом деле не более чем рябь на небольшом пруду, вокруг которого как лягушки расселись немногочисленные «профессиональные православные», в зависимости от погоды то громко квакающие на излюбленные за десятилетия темы, то удивленно или опасливо стихающие. Понятно, что площадь пруда постепенно расширялась, поголовье лягушек умножалось. Но поставленная новым патриархом задача сделать из пруда море великое и пространное, а из лягушек — китов, акул, треску, лосося, кефаль и неисчислимое множество других интересных тварей, оказалась так просто не решаемой. Собственно, пока её решение сводится к тому, что лягушки стараются квакать в несколько раз громче и изображать своими шлепками в воду шум морской.
О степени кадровой скудости, которая противостоит масштабности новых задач, говорят опубликованные списки Межсоборного присутствия РПЦ. Множество комиссий, в которых состоят одни и те же люди, видимо, потому, что других нет. Особенно впечатляет список мирян — один человек достойней другого, но как же узок их круг! Как же сильно ощущение, что всех талантливых людей, которые есть в Церкви, уже поверстали в священство (список которого гораздо более представителен), и мирянами в Русской Церкви состоят только бабушки или лица, к священству по тем или иным немощам непригодные.
Структура нынешнего православного сообщества в России сформировалась за эпоху хрущевских гонений и брежневского безвременья и страшно усугубила худшие стороны выработавшейся за синодальный период традиции кастовости духовенства. «Послепетровское» духовенство было самовоспроизводящимся и самопополняющимся общественным сословием (впрочем, полуоткрытым: в него трудно было войти, но возможно было выйти «наверх» в сословие служилое). Но оно было хотя бы достаточно представительно, имело твердые моральные устои и было, что существенно, достаточно демографически активным, чтобы церковное служение не обезлюдело: в каждом поколении количество «поповичей» удваивалось, а то и утраивалось.
Физическое и организационное истребление (фактически — геноцид) русского духовенства за эпоху большевистских гонений привело к уничтожению этой схемы самовоспроизводства служителей Церкви. Она сменилась другой схемой, которую можно назвать тусовочной, если не сказать резче — сектантской. Активные православные представляли собой крайне ограниченный, знающий друг друга лично круг людей, соединенных сознанием своей исключительности и противопоставленности мiру. Этот круг составляли остатки разгромленных старых священнических родов и часть православной (или вернувшейся в православие) интеллигенции, прежде всего, гуманитарной. Основой этого круга были либо люди, принявшие священный сан, либо те, кто трудился при церкви «во славу Божию». Они и составляли ядро церковных приходов, в то время как основная масса людей оставалась в положении захожан. Собственно, быть «мирянином» советская власть позволяла только «захожанину». А для легальной работы в Церкви требовался священный сан. В этой среде начинали действовать характерные для всех малых полузакрытых сообществ и групп законы постепенного вырождения, дробления на секты и подсекты, и это обошлось бы Русской Церкви очень дорого, если бы Господь не переменил коммунистическую «Орду».
Происходившие на рубеже веков процессы возрождения православия в России привели к весьма сомнительному для церковной структуры результату. Наплыв новых людей не изменил позднесоветскую структуру церковного сообщества, а обогатил её, спас от вырождения. Всех стало больше, епископов, священников, семинаристов, церковных «бабушек», «профессиональных православных», но замкнутая структура сообщества не изменилась, как и не изменилось её неприятие «чужих», то есть всех, кто хочет быть православным (в том числе и общественно активным православным), не вписываясь в «тусовочную» среду и не живя по её нравам.
Что же произошло? По сути, вокруг сравнительно малочисленной, выжившей в советские времена церковной управленческой бюрократии выросли чуть более широкие священническая и активно-мирянская бюрократии. Все вместе эти бюрократии рассматривают себя как «Русская Православная Церковь» par excellence. Два десятилетия жизни без советского административного прессинга практически ничего в облике этой структуры не изменили.
Те, кто пришел в Церковь в прошедшие двадцать лет (а для многих это уже не малый срок), но по тем или иным причинам не захотел присоединяться к бюрократическому клубу «профессиональных православных» (прежде всего это касается, конечно, мирян, будучи священником или монахом не состоять в клубе гораздо сложнее), по сути не имеют никакого голоса и значения в церковных делах. Не имеют они даже возможности заниматься своим делом, самоопределяясь как православные, но при этом не подчиняясь «правилам игры», которые порой весьма далеки от священных канонов. Причем, уточним, речь идет не только о рядовых людях, но и о людях достаточно известных, влиятельных, авторитетных и искренне верующих, которые, однако, не могут почти ничего сделать для православия и Церкви, поскольку в их глазах «делать что-то» имеют право только члены этого бюрократического клуба.
У вышеописанной бюрократической модели есть свои достоинства. К примеру, привычность и приспособленность к ручному управлению. Но сделать РПЦ «массовой» Церковью, действительно развернуть миссию, обращенную к простым русским людям, сохранив эту модель, невозможно. Она просто не выдержит такого наплыва людей да и не сможет их привлечь, поскольку не сможет предложить им в Церкви ничего, кроме всё того же статуса «захожанина» (каковым у нас и сейчас пользуются невозбранно все желающие) либо вербовки в круг все тех же «профессиональных православных», число которых заведомо ограничено ресурсами системы.
Фактически современная структура церковной бюрократии исключает из аудитории расширенной миссии главный, опорный её объект (поскольку он является опорой любого общества) — мужчину 25-50 лет, русского, самостоятельного домохозяина, имеющего профессию, семью, свои убеждения, увлечения и слабости. Обращение именно этого человеческого типа в своё время обеспечило победу христианства в Римской империи. Обращение именно этого человеческого типа привело к Крещению Руси. И именно человек этого типа меньше всего интересен сегодня церковной бюрократии как объект миссии. Его можно привлечь, но очень трудно использовать в рамках имеющейся системы. Да, он может дать деньги или в свободное от работы время трудиться на благо Церкви, но он будет задавать вопросы, если его что-то не устроит, и требовать уважения. Вербоваться в «профессионалы» он не станет. Он будет искать в Церкви не прибежища для своих слабостей, а усовершения своего устроения. Он будет способен своей волей превратить семью в домашнюю Церковь.
Пока же мы в качестве направлений церковной миссии наблюдаем только попытки пополнить лягушачий хор вокруг нашего пруда за счет еще не охваченных популяций лягушек. В чем проблематичность, к примеру, излюбленной в последние годы темы «миссии субкультурам»? Не в том, что панки, хиппи, готы, байкеры и т.д. не достойны спасения. А в том, что центрирование миссии вокруг субкультур — это попытка своеобразного организационного паразитизма. Система пытается охватить сообщества, обладающие минимальной самоорганизацией по модели малых групп, чтобы прирастить за их счет свои организационные ресурсы. Пополнить сообщество православных клубов еще несколькими клубами. При этом охватывающим, организующим началом предлагается выступать не православию, а субкультурному стилю.
Весьма характерен был в этом смысле опыт вызвавшего так много горячих и излишних дискуссий воцерковления «байкеров». Проблема была не в том, что байкеры были не так одеты или не к месту и не вовремя раздеты, и не в том, ходили ли они с хоругвями и флагами американских южан освобождать Севастополь, или делать что-то еще, а в том, что весьма соблазнительной была сама мысль прикрепить православие как некую дополнительную нагрузку, дополнительное содержание к хорошо и слаженно организованному байкерскому сообществу. Все дискуссии в пресловутой «православной блогосфере» свелись к тому, может ли вместить один и тот же мотоцикл девицу-топлесс и икону, или же надо девицу выкинуть, а икону оставить, или же надо оставить девицу, а икону выкинуть (в итоге, помнится, выкинули икону). Никто не задал себе главного вопроса: почему церковность, православие не могут быть основным организующим началом для этих взрослых, умных, работящих, думающих людей? Почему икону надо им давать в нагрузку к их построенной на других принципах организации? Почему церковная среда не дает таких лидеров и прекрасных менеджеров, каким для байкеров оказался Хирург?
Дом Божий в каждый дом
Утверждающаяся сейчас модель миссии — это модель превращения РПЦ из узкого клуба для меньшинства в чуть более расширенный клуб меньшинств. Задачу превращения РПЦ в Церковь большинства в рамках этой модели решить нельзя. Её вообще нельзя решить, если не перестать воспринимать Церковь как малочисленную бюрократически-клубную структуру, которая стоит над миллионами аморфных и, по сути, бесхозных православных мирян. Только обратившись к ним с определенной констатацией: «Ты, я, мы все вместе и есть Церковь, мы каждый по отдельности и все вместе — Тело Христово», можно реально решить поставленные Святейшим Кириллом новые задачи.
Что это значило бы на практике?
Прежде всего, существенное изменение значения слова «православный». Православный — это не тот, кто является участником субкультурной православной тусовки, а тот, кто принял крещение, живет регулярной литургической жизнью и, открыто исповедуя себя православным, стремится придерживаться христианских принципов в своей жизни. Для тех, кто соответствует этому критерию, нет и не должно быть никаких ограничений по проявлению своей общественной активности в качестве православных, и бюрократические или тусовочные мнения не должны никак эту активность ограничивать. Правящим архиереям (но никак не сообществам церковных журналистов и тем более — профессиональных клеветников) должен принадлежать канонический и догматический надзор за православной активностью на вверенной им канонической территории. Но не в качестве церковных «начальников», а именно в качестве хранителей чистоты веры и святоотеческого церковного строя.
Далее необходимо раз и навсегда определиться, какую цель преследует ведущаяся сейчас активная борьба за получение Церковью в городах новых церковных площадей. Идет ли речь об умножении количества собственности и «благодатных метров», или же речь идет о привлечении большого количества верующих? Если все-таки нас интересует второе, то необходимо перестать годами клянчить у властей старые и новые церковные здания, пусть дорогие, пусть дешевые (такие здания, конечно, тоже нужны, но они могут служить максимум опорными пунктами, а не центрами реальной литургической жизни десятков миллионов людей).
Необходимо использовать те ресурсы, которые наиболее реальны и наиболее актуальны сегодня. А именно — приветствовать пожертвование в пользу Церкви квартир в многоквартирных домах, в которых устраивать постоянно открытые сперва часовни, а потом и домовые храмы, которые будут содержаться самими жителями дома. В районах старой застройки таких храмов очень скоро станет один на квартал, в районе новых «башен» один доброхот найдется на один-два дома. Помимо этого существуют подвалы, чердаки и иные контролируемые муниципалитетами площади, устройство в которых домовых церквей вполне реально. Лишь тогда, когда церковь станет центром (доступным в любое время центром) духовной и общественной жизни горожан, когда прихожане окажутся реальной жизненной общностью, можно будет всерьез говорить о воцерковлении больших масс людей.
Понятно, почему это не делается сегодня. Подобная практика слишком чужда нашему немногочисленному кастовому духовенству, которое и без того разрывается между приходами, на которых не хватает священников. Создание многочисленных домовых храмов попросту погребет это духовенство под собой. Однако вопрос в другом, — насколько актуален для Русской Церкви сегодня такой тип духовенства, который, обладая основным пороком дореволюционного духовенства — кастовостью и даже кастовой спесью, не обладает его основным достоинством — способностью к устойчивому демографическому самовоспроизводству, причем с наследованием профессии.
Сегодня для Церкви актуален совсем другой принцип комплектования кадров пресвитеров, диаконов, а частично, быть может, и епископов — принцип, которого Церковь придерживалась, к примеру, в IV веке нашей эры, когда после св. Константина Великого столкнулась с почти десятикратным увеличением своей паствы. В этот момент пресвитерство рассматривалась не как кастовая профессия, а как достойное звание достойного человека. Строго говоря, профессионализация священнослужения есть частная социальная практика определенных эпох, совсем не вытекающая из священных канонов. Каноны четко определяют занятия, несовместимые со священнослужением, поскольку все остальные занятия со священнослужением совместимы.
Если воцерковление большинства народа для нас реальная цель, а не риторический фантом, то «кастовая» кадровая политика должна быть решительно изменена, если не сказать отменена. К священству необходимо (и придется) призывать людей самого разного социального происхождения и психологического типа, лишь бы они были достаточно авторитетны для людей, входящих в те общины, которые они окормляют и а) соответствовали каноническим требованиям, то есть были единобрачны и вели нравственно достойную жизнь, б) обладали достаточным уровнем грамотности, чтобы соответствовать минимальным требованиям к священнослужению. Понятно, что в каждом занятии уровень владения им будет у достойного человека неуклонно повышаться, русский человек, слава Богу, не лишен ни тяги к знаниям, ни способности к самообразованию, но готовить священника 5-10 лет, как это делает нынешняя семинарско-академическая система — попросту бессмыслица, да и готовит она не священника, а именно профессионального церковного бюрократа со специальным гуманитарным образованием. При этом сама служба в домовом храме должна быть не основной профессиональной обязанностью, не источником дохода, а формой служения ближним, для которых пресвитер будет совершать литургию, основные таинства и требы.
Понятно, что рассматривать такого священника как «спецназовца», которого можно бросать с прихода на приход, который должен, как это еще кое-где принято, заискивать перед архиереем, не будет никакой возможности. По сути этот человек должен быть предстоятелем общины, которая сложится вокруг того или иного малого храма (если не сложится, то и ставить в нее священника незачем), а не «служащим Московского Патриархата». Иерей предстанет перед людьми не таинственным жрецом, а их собратом и пастырем. И в глазах общества он будет не представителем как бы противоположной этому обществу Церкви, а, напротив, служителем той Церкви, которая объединяет людей в едином Теле Христовом.
Чтобы вспомнить, насколько велик был антикастовый дух в эпоху равноапостольного Константина и его последователей, достаточно вспомнить, как епископами важнейших кафедр (а не то что пресвитерами) становились люди, исповедовавшие христианство, но даже еще не крещеные, а значит, бывшие даже не мирянами, а кандидатами в миряне. То, что это не было ошибкой или извращением канонического строя, свидетельствуется хотя бы именами святителей Амвросия Медиоланского или Нектария Константинопольского.
Бывали, впрочем, и совсем экстремальные случаи — епископом города Птолемаиды был избран знаменитый философ Синезий, который ладно что был, возможно, еще не крещен, но, более того, предупреждал, что не вполне разделяет некоторые христианские догматы и понимает их в духе неоплатонизма (о чем он вполне откровенно сообщил в письме патриарху Александрийскому Феофилу). Даже это не помешало патриарху крестить и рукоположить Синезия, а тому успешно исправлять епископскую должность до конца жизни. Конечно, такой крайний случай в современной России вряд ли возможен и уместен, и привел бы лишь к ненужным соблазнам, но важен сам принцип — священство рассматривалось не как дело касты посвященных, а как общественное служение людям, составляющим в духовном порядке единое Тело Христово, а в мирском — определенное сообщество.
Конечно, такая структура будет иметь свои собственные издержки. Необходим будет достаточно высокий уровень надзора за правомыслием и правой жизнью духовенства (хотя, увы, нынешний кастовый характер ничуть не способствует улучшению нравов и, мягко говоря, не служит к славе Божией). Необходимо будет решать проблемы с тем, что далеко не всяких, особенно новоначальных священников можно будет допускать к полноценному духовному руководству прихожанами. Но вот тут-то и пригодится тот костяк, который составляет сегодня духовно-бюрократическую систему. Она наконец-то сможет работать по своему прямому назначению, то есть управлять, надзирать, исправлять. Все будут наконец-то на своем месте — к пользе, а не к убытку для православного народа. Здесь же могут обрести и какой-то смысл грезы некоторых наших авторов о «православном Ватикане». Таковое централизованное и эффективное церковное управление возможно только при достаточно децентрализованной и массовой церковной структуре на местах. В противном случае мы не получим ничего, кроме «православной КПСС».
При этом, однако, управленческий церковный аппарат должен быть поднят на новый уровень: и в плане образования, и в плане поведенческих и нравственных требований, и в плане ответственности за свои слова, и, с другой стороны, в плане вознаграждения за свои труды. Сегодняшний священник оказывается, по сути, средневековым «кормленщиком» на маленьком воеводстве. Это ведет и к непрофессионализму и к коррупции одновременно. Сложившаяся в советский период система церковных финансов вела к выстраиванию своеобразной коррупционной вертикали в форме отчислений вышестоящим со стороны нижестоящих. К каким неисчислимым соблазнам это ведет, всем хорошо известно.
Создание домовых храмов исключило бы, с одной стороны, «профессионализацию» приходских священников, а с другой стороны — позволило бы на совершенно новой основе перестроить работу центрального управленческого аппарата Патриархии и епархий, сделав работу в них из становящегося выгодным только при коррупции «послушания» в действительно профессиональную (и соответственно оплачиваемую) управленческую работу. Вместо копеечного обдирания прихожан требами и неорганизованного и невнятного «сбора пожертвований», православные миряне могли бы образовывать добровольные объединения, одним из условий членства в которых была бы выплата в пользу Церкви, условно говоря, «десятины» (именно условно, вряд ли кто-либо сегодня реально будет готов платить Церкви десять процентов доходов), то есть определенного целевого пожертвования на церковные нужды. Финансовая реорганизация, которая дала бы возможность каждому видеть, из какого источника обеспечивается Церковь и на какие нужды идут пожертвования, сняла бы, кстати, огромную часть напряжения между Церковью и обществом, уничтожила бы массу слухов и, с другой стороны, привлекла бы к Церкви массу реальных жертвователей, которые ощущали бы себя не «подающими милостыню» (а сегодняшний человек перед церковным ящиком чувствует себя именно так), а делающими свой реальный вклад в усовершенствование условий своей религиозной жизни.
Необходимо в принципе задаться вопросом о повышении фактического значения мирян в Русской Церкви. Причем речь не о спорных богословских «побрякушках» вроде концепции «царственного священства», а об очень реалистичной и практической постановке вопроса. Сегодняшний мирянин, как мы уже отметили, это либо захожанин (некоторые заходят часто, но именно заходят), либо добровольный крепостной, записавшийся в полурабство приходу и, прежде всего, его настоятелю. И в том и в другом случае он не пользуется в приходе ни влиянием, ни уважением. Уважением пользуются разве что «спонсоры», но опять же в силу чисто коррупционных причин они обычно не слишком похожи на древних «донаторов». В их спонсорстве чудится нечто почти воровское.
Современный православный христианин должен ощущать себя христианином не на те два-три часа в неделю, на которые он забежал в церковь, а 24 часа в сутки. Он должен быть христианином дома, на работе, в транспорте, в ресторане, в присутственном месте, в кино... Самоощущение себя как христианина, пусть сперва весьма смутное, должно постепенно воспитываться в нем и влиять именно на повседневное (и прежде всего на повседневное) поведение. Грубо говоря, важнее, чтобы человек перекрестился один раз на улице, чем три раза на службе. И вся его деятельность как частного и общественного лица должна пониматься им как деятельность христианина. Участие в богослужении должно быть не единственной, а кульминационной точкой его христианского бытия.
Но для этого необходим решительный разрыв с нынешней тусовочно-субкультурной практикой «лягушатника», с его проявлениями типа систематической привычки к унижению человека, его чувства достоинства и его убеждений, к спорам по мелочам и «благочестивому» (или, напротив, «миссионерски открытому») моральному террору, типа крайне агрессивной склочности, прикрываемой любовью к казуистике.
Кстати, о последнем. За вышеизложенные рассуждения автор, несомненно, получит упреки в разного рода «модернизме» со стороны лиц, защищающих тусовочно-бюрократические интересы, или же тех, кто считает «консерватизмом» противодействие изменению любого сложившегося положения вещей. Поэтому сразу оговорюсь, изложенные соображения ни в коем случае не подразумевают сотрясения канонических и догматических основ церковного строя, принижения роли церковной иерархии и священства и так далее. Напротив, они предполагают ужесточение канонических требований, большую суровость в отношении следования церковным догматом, большее внимание к вопросам экклезиологии.
Сложившаяся в ХХ веке ситуация, когда большинство православных церквей постоянно балансирует между реформацией и униатством и то впадает в экуменические восторги, то пытается экстренно и с внутренними конфликтами уйти от экуменических ловушек, стала возможной именно потому, что единственным хранителем и распорядителем церковной веры стал не церковный народ, а та самая церковная бюрократия вместе с обслуживающим её церковно-писательским классом. Именно из этой среды исходили и исходят экуменические проекты, являющиеся частью бюрократических игр и церковно-начальственного образа жизни. Именно эти оторванные от церковного народа элиты (глобализированные, как и большинство элит современного мира) рассматривают вопросы церковной правды и догматической безупречности как вопросы чисто дипломатические и политические, а свою паству — как «активы», на которые можно указывать при переговорах.
Несмьякожепрочии человецы
Тусовочно-бюрократическая прослойка, привыкшая воспринимать себя и только себя как Церковь, быстро обучается у своего контрагента — властной элиты тому, чтобы воспринимать народ как «быдло», а себя — как избранное малое стадо, как немногих «психиков», окруженных миллионами дремучих «иликов». Причем в то время как в политической элите РФ подобные настроения начинают идти на убыль, появляется хотя бы минимальная степень национальной и социальной ответственности, в сознании церковной элиты именно последний год обнаружил крайне болезненные тенденции, которые патриарху еще только предстоит обуздывать, поскольку в противном случае они «сожрут» и его, и его программу воцерковления нации.
Чтобы не ходить далеко, укажем на охватившее значительную часть церковных кругов «власовобесие». Речь идет, понятное дело, не об оценке конкретной исторической фигуры генерала Власова. Более того, речь идет, как бы ни пытались доказать обратного, не об исторической оценке советского периода, сталинизма и т.д. Речь идет о попытке противопоставить тусовочно-бюрократическую церковную элиту «тупым» народным массам, сформировавшимся при «совке» и потому якобы безвозвратно бездуховным.
Именно эта и только эта философия, в которой гораздо больше нацистской евгеники и расистского дарвинизма, чем христианства, объясняет такие казусы, как появление в блоге ответственного редактора Журнала Московской Патриархии рассуждений типа такого: «Селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных». Если вспомнить ту пиар-волну, которой сопровождался выход книги прот. Георгия Митрофанова, посвященной тому, что «в гражданскую войну плохие русские убили хороших русских, а потому сейчас никаких русских нет, и подонки наплодили себе подобных», если вспомнить основные мотивы встретившего неожиданно благоприятный прием именно в кругах церковной интеллигенции фильма «Царь» — противопоставление одинокого высокодуховного архиерея не только извергу-царю, но и оболваненной, трусливой народной массе, то речь будет идти не об отдельных и случайных явлениях, а о вполне связной идеологии, которую пытаются сегодня навязать церковной элите вместо идеологии воцерковления народа, довольно ясно обозначенной при восшествии на патриаршую кафедру Святейшим Кириллом. Эта идеология оставляет тем самым массам, к которым обращена проповедь патриарха, не более чем место «быдла», которое разве что из милости будет допущено к отрубям лондонскими и женевскими жителями, вообразившими себя цветом современного русского православия. И лишь только эти последние и подобные им войдут в царство света и поселятся в райских кущах.
Весьма примечательно, что одной из основных мишеней нападок этой идеологии были выбраны не просто Сталин и сталинизм, не кровавые и не имеющие оправдания расправы над священниками, начатые Лениным и Троцким в 1920-е и продолженные Сталиным в 1930-е. Целью нападок оказалась именно Победа в Великой Отечественной войне, то есть историческое событие, которое не только знаменовало прекращение открытых гонений, признание Сталиным хотя бы некоторых прав русского православного народа и его Церкви, но и патриотический подвиг самой Церкви. Более всего неприятна для носителей идеологии бюрократического элитаризма та идея благодатного служения Церкви русскому народу, которая так ярко выразилась в деятельности Святейшего Патриарха Сергия в годы войны в его воззваниях, посланиях, практической организаторской работе.
Вновь возобновились, казалось, утихшие в год воссоединения РПЦ и РПЦЗ филиппики в адрес «сергианства». Причем под сергианством понимается не практика бюрократически-деспотического управления Церковью, которой и в самом деле отдал обильную дань Святейший Сергий и которой противостоял, к примеру, священномученик Кирилл Казанский. Под «сергианством» подразумевается принцип единства Церкви и нации, продолжения церковного благодатного служения даже когда нация находится в самых тяжких обстояниях, а её часть — и вовсе в духовном помрачении. При этом «сергианству» не могут простить не неудачи, которые постигли администрирование митрополита Сергия в 1930-е годы, а успех, которым увенчалась его патриотическая работа в годы войны и который привел, в частности, к восстановлению церковного управления (того самого управления, на котором паразитируют, к слову сказать, сегодняшние «принципиальные» антисергиане).
Вспоминаю спор, который вышел у меня летом 2009 года с о. Даниилом Сысоевым (Царствие ему Небесное). Когда он сформулировал свое утверждение, что война 22 июня 1945 года была карой Господней русскому народу за безбожные безумства 1920-30-х (с чем я вполне согласен) и зачем-то прибавил малоприличествующие фразы о том, что на небесах в день нападения врагов на Россию якобы царило ликование, мне пришлось возразить ему. И возражение состояло в следующем. Если считать трагедию 22 июня 1941 года карой за грехи, то элементарный здравый смысл и элементарное благочестие потребуют от нас признать безусловную и великую победу 9 мая 1945 года благословением Божиим за добродетели, за проявленные русским народом в годы войны, в годы испытаний веру, стойкость, покаяние и самоотверженность. Господь сурово наказал русский народ за те ужасные деяния, которые он совершил или позволил совершить, но не дал нас в руки грешников, а затем и богато вознаградил выплавленным в огне золотом чистым.
К сожалению, как и положено носителям фарисейского двоемыслия, противопоставляющего себя «народу земли», борцы с «языческим культом победы» заметили одно деяние Божие и похулили второе, оказав поистине медвежью услугу патриарху. Ожесточенная атака на память о Победе, на подвиг нашего народа, развязанная, к сожалению, под штампом «Сделано в РПЦ», внезапно расколола национальный консенсус, формировавшийся в нашей стране все последние годы, по сути, легитимизировала самые непристойные и отвратительные нападки и на Победу, и на подвиг русского народа, и на память о погибших, на то, что связывает нас сегодня воедино. Теперь глумящиеся журналисты вроде пресловутого Подрабинека всегда могут сказать: «А что я говорю такого, чего бы не говорили представители РПЦ? Почему им можно, а нам — нельзя?» (добавить «некоторые представители» они, конечно, поленятся).
Вся программа позитивных церковных преобразований, которую выдвинул и осуществляет Святейший, основана на высоком и безусловном авторитете Церкви как наиболее чистого и духовно ответственного голоса российского общества и русской нации. Именно на предположении, что голос Церкви и есть истинный, согласный с Божией волей голос нации, и строится вся предлагаемая патриархом модель государственно-церковных отношений. И что же получается теперь? Кто-то сознательно пытается создать впечатление, что «голос Церкви» состоит в том, что он оскорбляет священную для двухсот миллионов людей память, в том, что он последовательно противопоставляет самозваную духовную элиту большинству нации, зовет к вражде, а не к миру, разрушает национальный консенсус (причем как раз в тот год, когда празднование 65-летия Победы должно было стать наглядной демонстрацией нашего единства). Наконец, кто-то пытается создать впечатление, что «голос Церкви» состоит в фарисейском превознесении немногих самозваных «избранных» над толпами «подонков», полученных в результате «обратной селекции», к каковым причислено абсолютное большинство народа.
В хорошеньком же свете предстает после такой услужливой «подсветки» сам патриарх перед государственной властью как церковный лидер, который не сумел остановить самую масштабную за последнее десятилетие акцию идеологического саботажа, которую некоторые СМИ — что особенно трагично, государственные СМИ — уже хлестко обозвали «ударом крестом в спину». Перед политическим сообществом патриарх оказывается отвечающим за сближение риторики Церкви с риторикой самой больной, самой антинациональной части нашей оппозиции, с хулиганами, только и знающими, что орать про «банду Путина под суд». Перед общественностью патриарх Кирилл предстает как глава Русской Церкви, который, в отличие от патриарха Алексия II (умевшего найти общий язык и с Путиным, и с Зюгановым, и с Солженицыным, не теряя образа церковного свидетельства), не сумел предотвратить вползания Церкви в гражданский конфликт, причем на самых экстремистских позициях. Причем все левые, каковых в нашем обществе весьма и весьма много, в том числе и в среде церковных людей, оказались отброшены на антицерковную точку зрения.
Возникает вопрос, кто и зачем с такой систематичностью начал наносить удары в спину и самому патриарху, и его программе воцерковления нации? Проще всего, конечно, сказать, что это плоды закулисных интриг неких «антицерковных сил». Но, увы, в стройных рядах сокрушителей «язычества» и «быдлократии» и в рядах прославителей «православия для немногих» оказались и люди, достаточно близкие к патриарху, либо продвинутые им по службе. То есть речь идет не столько о закулисной интриге, сколько о реакции тусовочно-бюрократического сообщества в Церкви на постановку вопроса об актуализации «потенциальной энергии» десятков миллионов формально православных в сегодняшней России.
Прекрасно понимая, что даже сама постановка вопроса о Церкви ста миллионов ставит под вопрос пригодность и дееспособность удобно квакающих вокруг небольшого пруда лягушек, тусовочно-бюрократическое сообщество пытается найти идеологию. Идеологию, которая позволила бы ему сохранить привилегированное положение в новых условиях, а еще лучше — отказаться от реальной проповеди, заменив ее бесконечными комиссиями по миссионерскому формату миссии и блоггерскими «холиварами». Фактически, это идеология предательства и всей Русской Церкви, и русского народа, и самого патриарха, и его церковной программы.
На ножах в Некуда
Самое тревожное, что для сохранения существующего положения вещей «тусовка» сама неосознанно, а может, и вполне осознанно идет на такие страшные вещи, как фактическое провоцирование раскола. Вызывает просто оторопь та нетерпимость, та неспособность говорить друг с другом на другом языке, кроме языка hate speech, та атмосфера подковерных интриг и крайних суждений, переходящих уже и в прямой мордобой, которые, увы, стали нормой общения в церковной и околоцерковной среде (не среди обычных православных людей, а именно в тусовке, которая тут совершенно подменила собой православное общество).
Постоянные стычки «миссионеров» и «миссиофобов», «сталинистов» и «антисталинистов», «боголюбовцев» с «кучероборцами», «негромахов» с «негрофилами» и т.д. у всё большего числа людей оставляют впечатление постыднейшей клоунады, которую никак не удается прекратить, несмотря даже на все призывы священноначалия к сдержанности и ответственности. Позорным для нашего церковного сообщества является и то, что у нас называется церковной журналистикой. Фактом стала выходка политического провокатора, перековавшегося в «православного ревнителя» В.Милитарева: «Замочит ли патриарх Кирилл архимандрита Петра в монастырском сортире?» Как бы кто ни относился к тому, что происходит в Боголюбово, и вообще к необходимости навести духовный и организационный порядок в наших обителях, автономность которых от священноначалия порой переходит всякие канонические пределы, заданный новый «стандарт полемики» пахнет уже не столько даже туалетом, сколько серой.
Одни церковные (или цирковые?) общественники обличают «врагов патриарха» и запугивают всех, кто хоть в чем-либо не согласен даже не со Святейшим (хотя наша Церковь имеет опыт полюбовного разрешения даже крайних несогласий с самим патриархом, достаточно вспомнить скандал 1990 года вокруг «речи перед раввинами» и развернувшееся вслед за тем движение непоминовения патриарха — и тут церковный разум дал возможность решить дело без расколов), а с любым произвольно выбранным «рупором» нового курса. Эта энкаведистская стилистика в сочетании с сортирной лексикой вызывает все большее ощущение безвыходности у тех, кто ни этой стилистики, ни этой лексики не принимает. До их сознания довольно ясно доводится: либо подчинение во всем, даже в малом (причем уже не очень понятно, кому или чему, по сути выходит — той тусовке, которая в произвольный момент времени будет кричать громче всех), либо идите вон, мол, никого не держим. Другие акробаты тем временем талдычат о последних временах, о наступлении экуменизма, никодимизма и антихриста, распространяют самые грязные слухи и столь же исправно намекают: мол, другого выхода нет, скоро придется бежать в брянские леса и принимать там брынскую веру.
И то и другое работает, по сути, на одно и то же развитие событий. В сравнительно «мягком» случае большинство внутрицерковных групп, хоть в чем-то не соответствующих «мейнстриму», будет снижать активность, погружаться в апатию. А это множество деятельных мирян и священников, которые дотоле делали своё дело и делали хорошо. Интенсивность проповеди большинству будет, тем самым, не возрастать, а снижаться, причем настолько, что никакая «молодежная политика» этого не компенсирует. В случае более жесткого сценария те, кого назначили на роль «консервативных оппозиционеров» показному «обновленчеству», попросту начнут перестреливаться со своими оппонентами анафемами и в итоге будут вытолкнуты в раскол, который безвозвратно торпедирует дело возвращения Русской Церкви массового общественного влияния. Торпедирует, потому что консерваторы сильны не горсткой епископов, священников и священноархимандритов, не мирянскими активистами, а поддержкой молчаливого большинства сознательных и не вполне сознательных православных. Большинства того же рода, что и большинство, которое требует политическую и социальную модернизацию обязательно ставить в рамки определения «консервативная».
Модернизация Русской Церкви также возможна только как консервативная модернизация, только как процесс углубления, фундаментализации русского православия, противоположный обновленчеству. И формула такой консервативной модернизации может быть найдена только в ходе серьезной церковной работы: и умственной, и нравственной, и молитвенной, совершенно не сходной с нынешней словесной эквилибристикой «тусовки». Успех этой консервативной модернизации возможен лишь в случае, если Церковь будет уважать и нацию, и государство, поставит себе задачу их воцерковления, а стало быть, отвергнет навязывание идеологии, противопоставляющей самозваных элитариев «совковому быдлу».
Легкий трудный выбор
Итак, подведем некоторые итоги этому году патриарха, который стал годом не только больших надежд и больших свершений, но и больших тревог. Главная тревога — это тревога за будущее той главной идеи, с которой пришел к возглавлению Русской Церкви Святейший Патриарх Кирилл: Русская Православная Церковь должна стать в России действительной Церковью большинства, реально, на деле, а не только на словах воцерковить большинство нашего народа, и именно через это, через реальную христианизацию жизни людей стать ведущей силой и гражданского общества и государства.
Эта формула Церкви большинства, Церкви ста миллионов, обнажает неадекватность и несовершенство того тусовочно-бюрократического сообщества, которое еще с позднесоветских времен присвоило себе право восприниматься как Церковь-по-преимуществу. Ни по своей структуре, ни по своему ограниченному кадровому потенциалу, охватывающему «кастовое» священство и гуманитарно-журналистскую тусовку, это сообщество не способно действительно осуществить воцерковление десятков миллионов людей. Оно обречено уйти.
Подлинная консервативная модернизация Русской Церкви возможна, на мой взгляд, лишь на путях проникновения Церкви даже не в районы, а в дома больших городов, на путях превращения священства из кастовой привилегии в общественное служение достойнейших людей, на путях возвращения церковного, соборного, сознания мирянам, которые были и будут большинством состава Русской Церкви. Это возвращение масс в Церковь возможно только на пути строгого и безусловного следования букве и духу православия, догматам и канонам, без скатывания в обновленческий произвол.
Однако такая консервативная модернизация, как я уже отметил, означает ликвидацию привилегированного положения тусовочно-бюрократического сообщества «профессиональных православных». Очевидно, что в таком нововоцерковленном обществе не будут иметь значения ни престиж, ни авторитеты этого сообщества. И, к примеру, отставной дипломат, военный, профессор будут иметь куда больше веса, чем «церковный репортер» или очередной «поп-звезда». Так будет просто потому, что общество, состоящее из православных, не будет дуалистически отделять церковную жизнь от своей жизни как таковой. Напротив, будет стремиться к взаимопроникновению, к пропитыванию благодатным духом всех сфер жизни народа, как то было в Византии или средневековой Руси.
Сегодня мы уже сталкиваемся с тем, как «профессиональные православные» стараются сохранить свое привилегированное положение, не допустить массового воцерковления нации. И здесь идут в ход самые запрещенные приемы. Тут и создание «неовласовской» идеологии, противопоставляющей немногих «правильных» православных элитариев (которые, как можно судить, и входят в тусовку) большинству «совковых подонков». Причем в данном случае разворачивается откровенная атака на нацию и государство, ставящая под удар и лично патриарха и всю Церковь, которых в год 65-летия Победы пытаются выставить едва ли не главной антинародной силой. Тут и возрождение, казалось бы, ушедшей в прошлое мифологии интеллигентского элитаризма, противопоставляющей немногих просвещенных православных интеллектуалов «варваризованному» большинству народа. Тут и разворачивание непристойной внутривидовой борьбы, агрессивность и методы которой создают у не вовлеченных в нее людей ощущение едва ли не предраскольного напряжения.
По сути, на главном направлении движения, на направлении, от которого действительно зависят судьбы и православия и России в ХХI веке, патриарх Кирилл столкнулся с мощным саботажем не отдельных церковных групп, не какой-то «антикирилловской оппозиции» (тем более — не «консервативной» оппозиции, как пытаются утверждать некоторые), а именно тусовочно-бюрократической среды в целом, «внутренней церкви», которая так и хотела бы возвышаться над Единой Святой Соборной и Апостольской Церковью и благодарить, что она — не как прочие человецы. И пока, увы, отдельные усилия по пути к Церкви ста миллионов попросту тонут в этой итальянской забастовке, порой переходящей во французские баррикады и русскую гапоновщину.
Сегодня позиции обозначились. В ближайшие годы патриарху Кириллу предстоит, опираясь на силы широкого православного общества, на поддержку со стороны тех монашествующих, священников и епископов, которые стоят выше тусовочного и бюрократического высокомерия, превратить Русскую Церковь в действительную Церковь большинства, вернуть ей подлинно соборное измерение, либо все благие начинания потонут в бессильных и бесплодных попытках сколотить из Церкви еще одну коалицию меньшинств, безразличных к судьбам и православия и России, и откровенно ненавидящих русский народ. Конечно, для этой коалиции можно будет выбить кое-какие привилегии у государства, расцветить её в радужные цвета «аджиорнаменто», можно раздать хоть каждому ребенку в России по освященному голубому чебурашке, но расплатой станет лишь нарастающее отчуждение и общества, и государства, и самой Церкви, Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви — от того сообщества, которое пытается заместить собой Церковь.
Патриарх Кирилл — отважный, дальновидный, мудрый церковный предстоятель. И я уверен, что под его водительством русскому православному народу, который и есть под главой Христа Спасителя Русская Православная Церковь, удастся разрешить эту грандиозную церковно-историческую задачу.