О русском священстве

Образ духовенства в русской литературе 80-х годов XIX века (по рассказу А. П. Чехова «Кошмар»)

Зачастую наше представление о положении русского духовенства второй половины 19 века – начала 20 века складывается из дошедших до нас произведений искусства того времени. Так, хорошо известны картины известного русского художника Василия Григорьевича Перова «Чаепитие в Мытищах» и «Монастырская трапеза». Сюжетом этих сатирических полотен является контраст между жадным, купающимся в роскоши и пребывающем в непрестанном обжорстве духовенстве и бедствующим простым крестьянским людом. Когда эти картины впервые были выставлены на показ в Москве и Петербурге в 1861 году, то они произвели огромное впечатление на публику, а художественная критика дала им восторженные оценки, называя Перова прямым наследником П. Федотова (1) , отмечая «тонкую наблюдательность художника, глубоко вникающую в русскую жизнь». Полотна Перова хорошо передают насмешливо-презрительное отношение к духовенству, которое сложилось у значительной части русской интеллигенции и просуществовало до революции вплоть до знаменитых Блоковских строк в поэме «Двенадцать» (2) .

Но был и другой взгляд. В 1886 году в газете «Новое время» был помещен небольшой рассказ Антона Павловича Чехова «Кошмар» (3) . Напомним коротко содержание этого рассказа. Непременный член по крестьянским делам присутствия молодой человек 30 лет по фамилии Кунин вернулся из Петербурга в свое село. Первое дело, которое предпринял герой рассказа, было знакомство со священником сельской церкви. Отец Яков, имевший 28-лет от роду, сразу не понравился Кунину: «аляповатое, бабье лицо», «скудная растительность» на лице, к тому же неопрятная ряска «с большими латками на обоих локтях». «Странный субъект… - подумал Кунин, глядя на его полы, обрызганные грязью. - Приходит в дом первый раз и не может поприличней одеться». 

В первой же беседе Кунин поднимает так волновавший его вопрос об открытии в селе церковно-приходской школы. Не имея сам достаточных для этого средств, Кунин начинает на ходу выдумать всевозможные способы достать денег. Отец Яков же сидел молча с совершенно отсутствующим видом. Он оживился только тогда, когда в комнату внесли чай с крендельками: «По некрасивому лицу его от уха до уха разливалось выражение удовольствия… Он пил и смаковал каждый глоток. Выпив все до последней капли, он поставил свой стакан на стол, потом взял назад этот стакан, оглядел его дно и опять поставил. Выражение удовольствия сползло с лица… Далее Кунин видел, как его гость взял их сухарницы один кренделек, откусил от него кусо-чек, потом повертел его в руках и быстро сунул его себе в карман. «Ну, уж это совсем не по-иерейски! – подумал Кунин, брезгливо пожимая плечами. – Что это поповская жадность, или ребячество?» От беседы неприязненное чувство Кунина к священнику только усилилось. «Будь я например попом… Образованный и любящий свое дело поп много может сделать… У меня давно бы уже была открыта школа. А проповедь? Если поп искренен и вдохновлен любовью к своему делу, то какие чудные, зажигательные проповеди он может говорить!» Находясь под впечатлением от таких раздумий, Кунин даже сочиняет проповедь.

Следующая встреча Кунина с отцом Яковом произошла в церкви, куда в воскресенье отправился наш герой. Церковь была такой же неухоженной, как и ее настоятель. Особенно поразила Кунина неумелая манера отца Якова служить и нестройное, неблаголепное пение в храме. «Жалуются на падение в народе религиозного чувства… вздохнул он. – Еще бы! Они бы еще больше понасажали сюда таких попов!»

После богослужения Кунин зашел в дом священника. Вот как описывает Чехов жилище отца Якова: «глядя на мебель, можно было подумать, что отец Яков ходил по дворам и собирал ее по частям». Завязался разговор: « - Вы это в первый раз в нашем храме? – спросил отец Яков, вешая свою шляпу на большой уродливый гвоздик. – Да, в первый. Вот что, батюшка… Прежде чем мы приступим к делу, угостите меня чаем, а то у меня душа высохла. Отец Яков заморгал глазами, крякнул и пошел за перегородку к попадье. Немного погодя, отец Яков вышел из-за перегородки красный, потный и, силясь улыбнуться, сел против Кунина… - Сейчас поставят самовар, сказал он не глядя на своего гостя. «Боже мой, они еще самовара не ставили! – ужаснулся про себя Кунин. – Изволь теперь ждать!» После вновь не получившейся беседы и не дождавшись вовсе чая, совершенно обескураженный Кунин отправился домой. «Кунин теперь почти ненавидел отца Якова. Этот человек, его жалкая, карикатурная фигура, в длинной, помятой ризе, его бабье лицо, манера служить, образ жизни и канцелярская, застенчивая почтительность оскорбляли тот небольшой кусочек религиозного чувства, который оставался еще в груди Кунина и тихо теплился наряду с другими нянюшкиными сказками…» Рассерженный, он тут же написал донос на отца Якова архиерею.

На следующее утро к Кунину неожиданно пришел отец Яков. «Как ему, однако, мои крендельки понравились!» - подумал Кунин. Совершенно же неожиданной Кунину показалась просьба, с которой пожаловал к нему сельский батюшка. Тот попросился на место недавно рассчитанного Куниным писаря.

«Да разве вы бросаете священство? - изумился Кунин.

– Нет, нет, - быстро проговорил отец Яков, почему-то бледнея и дрожа всем телом. – Боже меня сохрани! Ежели сомневаетесь, то не нужно, не нужно. Я ведь это как бы между делом… чтоб дивиденды свои увеличить… Не нужно, не беспокойтесь!

- Гм… дивиденды… Но ведь я плачу писарю только двадцать рублей в месяц!

- Господи, да я и десять взял бы! – прошептал отец Яков, оглядываясь. – И десяти довольно! Вы… вы изумляетесь, и все изумляются. Жадный поп, алчный, куда он деньги девает? Я и сам это чувствую, что жадный… и казню себя и осуждаю… людям в глаза глядеть совестно… Приготовил я вам дорогой целую исповедь… Я получаю в год с прихода сто пятьдесят рублей, и все… удивляются, куда я эти деньги деваю… Но я вам все объясню… Сорок рублей в год я за брата Петра в духовное училище взношу. Он там на всем готовом, но бумага и перья мои… потом-с, я еще в консисторию за место свое не все еще выплатил. За место с меня двести рублей положили, чтоб я по десяти выплачивал… Судите же теперь, что остается? А ведь, кроме того, я должен выдавать отцу Авраамию, что до меня священником был, его лишили места, хоть по три рубля в месяц! Хоть он и стар ему и угол, и хлеба, и одежду надо!... Замучил голод, Павел Михайлович… Когда вы меня посетили, то ведь чаю вовсе не было! Ни соринки его не было! Стыжусь своей одежды, вот этих латок… Риз своих стыжусь, голода… Но ведь у меня еще попадья есть! А она у меня… хуже кухарки всякой, стыдно на улицу показать. Только и утехи у нее, что принесу из гостей яблочек, или какой кренделечек».

Страшная правда внезапной исповеди священника потрясла Кунина. Расставшись с отцом Яковом, он долго стоял у окна, мучительно осмысливая нежданное открытие. От прежней мечтательности Кунина не осталось ни следа. Чехов заканчивает рассказ: «Тут вдруг Кунин вспомнил донос, кото-рый написал он архиерею, и его всего скорчило, как от невзначай налетевше-го холода. Это воспоминание наполнило всю его душу чувством гнетущего стыда перед самим собой и невидимой правдой… Так началась и завершилась искренняя потуга к полезной деятельности одного из благонамеренных, но чересчур сытых и не рассуждающих людей».

Итак, с одной стороны самодовольные, жадные попы Перова, с другой же ужасающая нищета сельского духовенства у Чехова. Кто прав? Чей худо-жественный образ адекватней передает реальное положение вещей? Быть может, Чехов так же преувеличивает бедность духовенства, как и другие до-водят до гротеска поповское обжорство? Кто же лучше знает «подлинную русскую жизнь»? Ответ на этот вопрос мы неожиданно находим на страницах костромской печати конца 19 века.

Так, в «Костромских епархиальных ведомостях» за 1891 год среди прочей официальной информации имеется любопытное свидетельство. Это некролог, посвященный кончине одного сельского священника. Приведем некоторые выдержки из этого документа, озаглавленного «Горькие думы при погребении сельского священника»:

«У кого радость и благодушие, а у нас – все горе и горькие слезы. Не успели мы успокоиться от душевных волнений при взгляде на горьких сирот, оставшихся после бедного сельского священника, умершего в цвете лет в селе Березниках Нерехтского уезда, как вот и еще жертва смерти пред нами собрата же нашего и настолько же бедного, оставившего после себя на содержании 4-х малых детей и бывших на его содержании 4-х сирот после родного предместника. Новопреставленный о. Валериан Соловьев… был рукоположен во священника в церкви села Пронина, при которой, претерпевая множество невзгод и лишений, скорбей и болезней – сначала жены, которой давно уж лишился, потом и сам страдавший частыми недугами, при кропотливой заботе о детях и сиротствующих и постоянных недостатках бедного прихода, - не выдержал, зачах и, несмотря на молодые годы (40 лет), вот и умер 9 числа сего февраля… В семействе почившего остались два сына и две дочери, да при них родственница, бедная вдова после предместника-священника с сыном, дочерью и сестрою. Все они остались ни при чем: дом, в котором они жили, церковно приходской, а за ним чистое поле, и то не свое, и никакого имущества для обеспечения… Бедные страдальцы, сельские батюшки беднейших приходов! Горька доля ваша при жизни, да и по смерти вашей некому осушить горьких слез сирот ваших! Ведь и окружающие вас, собратья ваши, большей частию пьют ту же чашу бедности… Отцы и братия! Что же бы такое поскорее придумать нам к утешению себя и наших горьких сирот? Откликнитесь!» (4)

Поразительное свидетельство! Обстоятельства жизни почившего сель-ского батюшки очень напоминают отца Якова из чеховского «Кошмара».

В тех же «Костромских епархиальных ведомостях» за тот же год имеется еще один интересный документ, иллюстрирующий положение сельского духовенства. На страницах официального печатного органа епархии обсуждается вопрос, как бороться с порочной практикой так называемых празднеств «нови». Во многих сельских приходах имелся обычай, когда раз или два в году, обычно накануне или сразу после окончания сбора урожая («нови»), клир церкви должен был устраивать грандиозную попойку для всего села. Каждый клирик должен был приготовить угощение и в соответствии со своим чином выставить водку (священник – ведро, дьякон – полведра, псаломщик – четверть и т.д.). Само собой разумеется, что подобные празднества оканчивались всевозможными безобразиями и бесчинствами. Парадоксальность ситуации заключалась еще в том, что духовенство, обязанное бороться с пьянством, само в данном случае становилось его соучастником и даже виновником. И самое горькое, что священнику нужно было иметь незаурядное мужество, чтобы отказать односельчанам. А такие случаи, как свидетельствуют «Костромские епархиальные ведомости» были, и были нередкими. Ведь священник полностью зависел от крестьян. Если он откажет им в водке, то они могут отказать ему от части в новом урожае, и тогда все семейство священника может оказаться без средств к существованию. Такой препечальнейший обычай, имевший место на костромской земле, еще более подчеркивает затруднительность положения и обстоятельств жизни сельского духо-венства того времени. 

Следует отметить, что подобная материальная стесненность сельского духовенства, тем не менее, не ослабляла искренность, ревность и верность служения сельского духовенства. Сельские батюшки продолжали преданно служить Богу, Церкви и людям. Многие из русских сельских священников в годы революции и гонений на Церковь засвидетельствовали свою веру во Христа даже до мученической смерти и на Костромской земле, и повсюду в России.

Антон Павлович Чехов, бывший на протяжении всего своего творческого пути, прежде всего, светским писателем, тем не менее, сумел, как никто другой из своих современников, передать реальное положение русского духовенства, указать на тот подвиг, который незаметно несли наши батюшки. Примечательно, что главной темой чеховского рассказа «Кошмар» вовсе не является положение сельского духовенства, речь идет скорее об оторванности интеллигенции от реальной русской жизни. Тем не менее Чехов попадает в самую точку. И тем ценнее это его свидетельство. 


Примечания

1. Павел Андреевич Федотов - автор знаменитого полотна «Сватовство майора» (1849).
2. А вон и долгополый –
Сторонкой – за сугроб…
Что нынче невеселый,
Товарищ поп?

Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
3. «Новое время», 1886, № 3621, 29 марта в отделе «Субботники». Позже этот рассказ с небольшими сокращениями вошел в сборник «В сумерках», Спб, 1887.
4. Костромские епархиальные ведомости, 1891г.


Священник Михаил Насонов, проректор Костромской Духовной семинарии.
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе