А перед другими людьми? Перед государством? Можно ли переносить на них тот же принцип, они ведь поражены грехом, как мы сами? Защита прав человека — противна православию или безразлична? Или, напротив, свойственна?
Фото Анны Гальпериной
Я считаю, что скорее свойственна, но не в том смысле, какой обычно вкладывают в понятие «защиты прав человека» сегодня. Сейчас самое распространенное понимание таково: всякий человек имеет безусловное право на всё, чего он только захочет, пока он не мешает остальным людям (а дальше начинается упорный спор о том, где и как начинаются эти помехи).
Права человека, на самом деле, понятие нового времени: «Декларация прав человека и гражданина» была принята в революционной Франции в 1789 году, но долгое время служила предметом спора. Лишь в 1948 году, сразу после Второй мировой с ее концлагерями, ООН приняла «Всеобщую декларацию прав человека» — с тех пор все государства-члены ООН обязуются исполнять положения этого документа, хотя на практике, конечно, делают это по-разному и в разной степени.
Суть этих документов сводится к тому, что всякий человек от рождения наделен неотъемлемыми правами, которые любое государство обязано уважать и защищать. Подобная идея показалась бы очень странной в древности или в средневековье, хотя само понятие прав, безусловно, существовало в любом человеческом обществе. Просто у всех были разные права: у монарха и у знати, у богатых и бедных, у своих и чужестранцев. А вот чтобы у всех одни и те же — это уже идея нового времени.
Или не только нового? На самом деле, она уже присутствует в Ветхом Завете. Возьмем Десять Заповедей: «не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, не желай дома и жены ближнего твоего…» Если сформулировать их положительно, а не как запрет, у нас получится именно свод таких универсальных прав: каждый человек, вне зависимости от статуса, национальности и т.д., имеет право на жизнь, на владение имуществом, на справедливый суд и на частное пространство, куда никто не должен совать нос без его разрешения. С одной стороны, не так уж и много — это если по современным меркам. Но если вспомнить, что в те времена убийство чужака ради грабежа или просто удали молодецкой считалось чем-то вроде удачной охоты… то уже немало!
Ветхий Завет полон историй о том, как Господь, обычно через пророков, отстаивал именно эти права самых разных и обычно совсем простых людей. Вот история про виноградник Навуфея из 3-й книги Царств: царь Ахав пожелал завладеть его земельным участком, чтобы разбить на этом месте сад. Причем не просто хотел отобрать, предлагал другой участок на обмен — но Навуфей не согласился. Тогда царица от имени царя велела ложно обвинить Навуфея, его казнили, а имущество конфисковали. Конец истории? Вовсе нет! Господь отправляет к царю пророка Илию, который выносит ему приговор: «так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь» — что вскорости и сбылось.
Вообще, ветхозаветные пророческие книги полны обличений тех властителей, которые стремились, по слову Исайи, «устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот», мол, уж с Богом они как-нибудь потом договорятся. Не выйдет, предупреждали пророки, и эти предупреждения звучат на удивление актуально и по сей день.
Но есть ли в Библии примеры борьбы за свои собственные права? Есть, причем самый яркий из них встречается в Новом Завете — это апостол Павел, обладавший римским гражданством (в те времена им награждались за пределами Рима лишь избранные представители местной верхушки, видимо, среди таких была и семья Павла). Он не стеснялся напоминать об этом своем статусе римским и местным властям, когда они пытались отделаться от неугодного проповедника, а затем даже совершил путешествие в Рим за казенный счет — потребовал, чтобы его судил лично римский император. Как гражданин Рима, он имел на это право и решил этим правом воспользоваться, разумеется, не для собственной выгоды или удобства, а для дела проповеди.
http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2013/04/19694545-580x387.jpg
Христианство восприняло этот урок с самого начала. Да, христиане в первую очередь являются гражданами Царствия Небесного, но и земную прописку у них никто пока не аннулировал — поэтому они не стеснялись заявлять о своих гражданских правах по примеру Павла. Например, у Евсевия Кесарийского приведен рассказ о том, как это сделал приговоренный к смерти христианин Аттал — правда, он все равно был казнен, но теперь уже по приказу императора.
Вообще, вопрос о гражданском статусе христиан в языческой империи стоял достаточно остро, особенно после того, как в начале II века император Траян в ответ на запрос своего наместника Плиния Младшего, как следует поступать с христианами (слишком много было среди них римских граждан, не отправлять же всех в Рим?), велел казнить тех, чья принадлежность к христианской вере будет доказана и кто не пожелает от нее отречься.
Фактически, этот указ выводил христиан из всякого правового поля, и мириться с этим было никак не возможно. Всю историю отношений империи и церкви тут не описать, но главное, поворотное событие — Медиоланский эдикт императора Константина 313 года — даровал христианам не что иное, как полноту гражданских прав, в т.ч. право на возвращение конфискованного имущества или компенсацию за него из казны. Вот, собственно, и всё — но именно с этого эдикта началось превращение языческой Римской империи в христианскую Византийскую. Можно сказать и так: борьба за свои права стала борьбой за христианизацию всего государства.
Не забывали первые христиане и о библейских требованиях помогать бедным и угнетенным и, прежде всего, не отказывать им в правосудии. Жития святых приводят множество примеров. Так, св. Николай Мирликийский вспоминается сегодня отчего-то в основном в связи с одним недостоверным эпизодом, который появился в рассказах о нем довольно поздно — с пощечиной еретику Арию. Зато с самого начала в его житиях присутствуют совсем другие истории — например, о том, как он подбросил три мешочка с золотыми монетами в дом, где жили в нищете три девушки. В результате все они избежали участи блудниц и смогли достойно выйти замуж.
Эта история, положим, не столько о социальных гарантиях неимущим, сколько о помощи бедным — во всяком случае, в том мире никому бы и в голову не пришло, что бедная семья имеет право на какое-то пособие. Зато есть в житии Св. Николая другая, не менее известная — о том, как он лично явился к месту казни невиновных людей и взял меч из рук палача. Так осужденные были спасены — и это уже явная забота о правосудии, о том, чтобы человек был защищен перед властями от неправого суда, причем тот, кто подстроил неправосудный приговор, был обличен тут же, публично, и должен был вымаливать себе прощение у святого.
Нечто очень похожее мы видим и в русских житиях князей, где самый распространенный мотив — забота благоверного князя о христианском просвещении своего княжества. А второй, непосредственно связанный с ним — это стремление к социальной справедливости, говоря современным языком — забота о защите вдов и сирот, и особо — о правосудии (наиболее яркий пример — житие Св. Федора Ростовского, жившего во второй половине XIII в.).
А преподобный Сергий Радонежский, затворник и молитвенник, кротчайшей жизни человек, по сути, два раза прибегает к наказанию грешников — один раз в частной, другой раз в политической жизни. Он требует от богача, чтобы тот вернул бедняку отнятого у него борова — и когда тот не делает этого, боров погибает. В другом случае он затворяет все церкви Нижнего Новгорода, случай совершенно беспрецедентный, потому что местный князь отказывается подчиниться великому князю Московскому.
Две очень непохожие истории про совершенно разных людей, но их объединяет одно: Сергий отстаивает право бедняка на свою собственность и право великого князя на покорность подвластных ему князей. Правда, и в том и в другом случае он так и не добился успеха, но очень важно, что он с несправедливостью не мирился, хотя был человеком удивительно мирным.
Можно также сказать, что не преодоленная и по сю пору трагедия русского церковного раскола, после которого традиционное московское благочестие пало легкой добычей в руки птенцов гнезда Петрова, была связана со спорами не столько о богословии или обрядах, сколько о праве каждого человека сохранять свою веру такой, какой он ее принял, или о праве государственной и церковной власти эту веру корректировать. Реформы ведь бывали и прежде, и куда более серьезные (замена Студийского монастырского устава на Иерусалимский в XIV в.), но ничего подобного тогда не случалось.
Но, конечно, осознанная встреча православия и правозащитного движения произошла уже в СССР, когда сама концепция прав человека получила свое современное оформление, в соответствии с декларацией ООН. Ее 18-я статья утверждала ясно: «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов».
За то, чтобы обеспечить это право гражданам нашей страны, заплачена очень дорогая цена, начиная от новомучеников и вплоть до тех, кто сидел еще в середине 80-х за распространение религиозной литературы или проповедь о Христе.
Права человека — не цель, а одно из множества средств на пути к главной Цели. И все же христианство немыслимо без ясного и твердого принятия человеческой свободы и человеческого достоинства — и здесь нет никакого противоречия с догматом о падшей человеческой природе. Тоталитарным сектам и тоталитарным режимам нужно слепое послушание авторитетам, церкви нужно осознанное принятие истин веры, а вместе с ним и братские отношения между людьми, которые не возникнут из-под палки.
Это не значит, что свобода в политическом смысле слова или обеспечение социальных гарантий не приведут человека ко греху или что они есть высшая ценность — конечно, это не так. Более того, мы видим, что в современном мире именно эти понятия используются для оправдания и пропаганды того, что для христианина является грехом.
Но и отказ от самого понятия гражданских и социальных прав очень легко может привести нас туда, где церковь уже бывала при императоре Траяне или большевиках — не говоря уже о том, что тогда бы мы предали исповеднический опыт христианских правозащитников советского времени. А то, что предается или забывается, нам нередко дают пережить заново — чтобы освежить восприятие. Не хотелось бы повторять.
Андрей Десницкий
Православие и мир