«На ЕГЭ можно показать, как тебя натаскали». Учитель литературы Михаил Солонников

Учитель Михаил Солонников показывает, как за несколько секунд можно решить задание ЕГЭ по русскому, не вникая в суть (попробуйте повторить сами). Он считает, что экзамены — это формальность, и учит детей писать и мыслить не по шаблонам. В интервью «Правмиру» Михаил рассказал, как сделать, чтобы дети понимали русскую литературу, и почему она никого не должна воспитывать.



Как решить ЕГЭ, не напрягаясь

— Скоро ОГЭ и ЕГЭ, все сдают русский. Это правда, что можно получить высокий балл, не особо напрягаясь?

— ЕГЭ и ОГЭ — форма контроля, которая в большей степени рассчитана не на ученика и проверку его знаний. Это экзамены, где старшеклассник может продемонстрировать, как его натаскали. Есть детали, обратив внимание на которые, можно сделать задание, не вникая в суть.

В ЕГЭ по русскому, например, третье задание связано со стилями речи. Есть варианты ответа, где в скобках дают примеры из текста, и 90%, что это варианты правильные. Потому что к неправильному ответу примеров из текста не приведешь. 


Мы даже с учениками проводили эксперимент. Я брал несколько вариантов подряд и, не читая текста, просто называл цифры. Почти везде совпадали, где-то нужно было дополнить вариантом без примера. Но смысл в том, что не нужно глубоко вчитываться в текст и его анализировать, достаточно пробежаться по диагонали.

— У вас есть истории, когда человек вот так, ни во что не вникая, хорошо сдавал?

— Как-то ко мне обратился ученик, оставшийся на второй год в 9-м классе, он завалил ОГЭ по русскому. Ребенок настолько интересный, что, когда я его спросил, по какому учебнику он учится, он ответил: «Я не помню». — «Хорошо, какого цвета?» — «Не помню». Я достал свои учебники с полки, показываю: «Вот такой или вот такой?» — «Не знаю…» А это уже было после Нового года, третья четверть, до экзамена оставалось несколько месяцев. Мы с ним начали готовиться. 

Летом я его встретил, он пожал мне руку: «Спасибо, я сдал на 4». При этом задача родителей была, чтобы он сдал хоть как-нибудь. За такой короткий период мы совершили невозможное.

Хотя ничего невозможного нет. Даже не открывая учебник, исключительно понимая суть того, как проверяется работа, можно сдать на средний балл.

И ученики прекрасно понимают, что они могут сдать, не готовясь на школьных уроках. Можно прийти к репетитору и подготовиться за короткое время. В соцсетях часто всплывают рекламы: «Осталось два месяца до ЕГЭ, купите наши вебинары, мы всему научим».

— На ЕГЭ и ОГЭ по русскому надо писать сочинение, а тут так просто не отделаешься.

— Мы приходим к шаблонам с 9-го класса. В ЕГЭ уже вообще нет связи с литературой, в ОГЭ у тебя либо задания по готовому тексту, либо один аргумент нужно привести из текста, а второй — из жизненного опыта. И дети все равно придумывают истории, как они переводили старушек через дорогу и помогали найти ключи своему лучшему другу.


Недавно на курсах экспертов нам рассказывали, как в работах 9-го класса одна учительница прочитала примерно следующее: «Дружба — это когда у тебя в штанах мокро. Видят все, но только ты ощущаешь это теплое чувство внутри». Она пошла к председателю комиссии: «Что это? Может, провокация какая-то?» Но самое главное, что они потом нашли вторую такую же работу. Видимо, где-то в интернете выложили такое определение, а два ученика из разных районов его выучили и, когда им выпала тема дружбы на ОГЭ, использовали. 

Дети не пишут сочинение, а пересказывают прочитанное. И виноваты в этом сами критерии, формулировки, строгая структура, которую ты заучиваешь, и примерный круг проблем, который не меняется. В ЕГЭ уже который год подряд надо писать о природе и ее влиянии на человека, о влиянии родных мест на формирование личности, о войне, героизме, патриотизме. В рамках этих тем предлагаются разные проблемы. То же самое на ОГЭ. У ФИПИ (Федеральный институт педагогических измерений. — Примеч. ред.) есть список понятий для сочинения, иногда очень интересных: жизненные ценности, дружба, сочувствие, доброта, внутренний мир. Но даже из этого списка 9-классникам выпадают стандартные вещи. 



Диссертация и 40 ошибок в сочинении

— Частая же проблема: «Ненавижу писать, это не мое, и вообще я технарь, отстаньте». Почему детей так пугает сама необходимость что-то написать от себя? 

— Мы привыкли жить быстро и общаться коротко, даже в мессенджерах пишем в несколько сообщений: «Привет», «Как дела?». И этот быстрый ритм сказывается на боязни создавать большие тексты. 

К тому же литературные произведения в школе тоже зачастую проходят галопом по Европам. Если посмотреть рабочие программы, изучение, например, «Тихого Дона» — обзорно. Даже урок литературы не всегда предполагает глубокий анализ.

С технарями, кстати, у меня другая история. Они как раз более словоохотливы в таких работах, для них это возможность отдохнуть от формул и цифр. Я вспоминаю некоторых учеников, которые писали огромные полотна, делали там по 30–40 ошибок, но зато от души. 

У одного ученика, который готовился к профильной математике и биологии, был такой замысловатый язык… Я говорю: «Ты не диссертацию пишешь, пиши простыми словами». Все-таки итоговое сочинение предполагает некоторую свободу и размышление по любому произведению, которое ты прочитал. А у него там «функционирование организмов» вместо «жизни людей».

— Как вы учите их не бояться писать, рассуждать?


— Здесь начинаешь с самых младших классов. Понятно, не надо сразу предлагать сочинение: изучили в 5-м классе «Муму» Тургенева — и написали. Лучше периодически давать этюды, зарисовки, небольшие рассуждения. 

Мне очень нравится задавать на каникулы короткие списки произведений, чтобы дети сделали по ним творческое задание: отзыв, интеллект-карту, письмо одному из героев произведения или автору, графический пересказ. В классе у меня сейчас вся стена в этих творческих работах. Такие задания приучают не бояться слова. 

На русском у нас как-то было задание написать сочинение по картине. Но эти репродукции в учебниках — отдельный разговор: размытые, плохо видно. Поэтому я предложил детям, когда они пойдут домой, выбрать любое дерево, на которое они обращают внимание, сфотографировать и написать о нем. И ребята с удовольствием писали, у них появлялись какие-то истории, им хотелось рассказывать про свои чувства, настроение. Особенно им нравится выступать с этими работами. Я не боюсь тратить время, чтобы каждый вышел и прочитал, показал фото. Это важное подспорье, чтобы в будущем научиться писать большие тексты. Но потом мы сталкиваемся с пресловутыми ОГЭ и ЕГЭ.



«Муму» или «Маленький принц»?

— Как у ваших детей с чтением? Какими ухищрениями заставляете прочитать то, что больше пятнадцати страниц?

— На лето, как правило, я не задаю программных произведений. Особенно до 9-го класса это ни к чему, потому что любой текст легко читается во время школьных уроков. Это небольшие рассказы, повести, стихи. Поэтому нет смысла читать летом то, что мы будем проходить в следующем году. 

Обычно я предлагаю небольшие списки, делю произведения на блоки. Скажем, «О моих ровесниках» — и подборка в большей степени современной литературы. Мне кажется, наша главная проблема сегодня в том, что мы игнорируем детскую и подростковую литературу как таковую.

— Почему это проблема?

— В школьной программе не так много текстов, которые действительно писались для детей. И если в 5-м классе еще можно увидеть произведения, скажем, Саши Черного, а в 6-м прочитать «Уроки французского» Распутина, то уже в 7-м таких произведений почти нет. Говорить о Толстом, Грибоедове, Лермонтове, Пушкине с подростками, конечно, нужно, но оно должно идти вместе с теми темами и произведениями, которые им близки. 

Задача учителя — видеть точки пересечения между тем же Пушкиным и современными авторами. По большому счету, все от Гомера и до сегодняшнего дня — это один текст. Более того, многие современные авторы обращаются к классике, часто классическое произведение может стать у них одним из героев или ключом к пониманию. 

Произведения зарубежных авторов по программе стоят в конце года, часто не хватает времени, чтобы прочитать даже «Маленького принца» Экзюпери, а это произведение дети очень любят. «Муму» или «Маленький принц»? Естественно, проблемы «Маленького принца» им понятнее и ближе, и язык там простой. Для понимания Тургенева важен контекст, нужно иметь представление об эпохе накануне отмены крепостного права, об этих сословиях. В 5-м классе для учеников крепостное право — то же самое, что рабство.

Я вижу выход в том, чтобы предлагать разные произведения, показывая, что литература — это не только про прошлое, это и про нас сегодня. А через это дети придут и к Тургеневу, и к Достоевскому, и к Толстому.

— Почему, на ваш взгляд, в программе так много текстов не по возрасту?

— Это традиции советской школы, когда в произведениях искали идейную составляющую. Возьмем «Недоросля» Фонвизина, потому что там Скотинины, Простаковы — буржуи, и так далее. Со временем изменились только понятия. А в целом считается, что литература — рупор, через который можно навязывать какие-то идеи. Но любое произведение можно понять и так и этак. 

В «Капитанской дочке», которую экранизировали в 1928 году, Швабрин оказывается главным положительным героем, потому что он выбирает сторону угнетенных, против царя, а Гринев представлен трусливым недорослем. А если посмотреть внимательно, у Пушкина Швабрин — типичный антигерой, написанный по лекалам романтической литературы и исторического романа с прицелом на Вальтера Скотта.

— Многим детям тяжело дается лирика. С прозой все проще, особенно если сюжет увлекательный. Как вы учите понимать стихи?

— Как-то я общался со Львом Обориным, замечательным поэтом и критиком, и задал ему этот вопрос. Проблема еще и в том, что многие учителя не любят работать с лирикой, потому что она сложнее. Обычно все сводится к тому, что предлагают выучить стихотворение наизусть, найти средства выразительности — и больше разговаривать не о чем. 

Здесь надо понимать, от чего отталкиваться. Лирика — это история про внутренний мир человека, про наши чувства, это не событийность и не сюжетность. Когда мы читаем лирическое произведение, то должны работать с эмпатией ребенка. И начинать нужно тоже с современной детской лирики, потому что дать тютчевское «Люблю грозу в начале мая» в сокращенном варианте в начальной школе — поставить крест на Тютчеве как таковом. Там не предлагается эта знаменитая строфа про громокипящий кубок Зевесова орла, и отсылка к античности напрочь пропадает. После этого дети говорят: «А, это про любовь к природе». 


Сейчас в 6-м классе мы читаем Тютчева и начинаем с того, что неправильно говорить «пейзажная лирика» и «стихотворение о том, какая красивая природа перед нами». В 7-м классе мы читали «Когда волнуется желтеющая нива» Лермонтова, и я ждал, что скажут: «Это о природе». Они сидят и молчат. «Почему?» — «Мы уже знаем, что про природу — значит, что-то сложное». У них уже есть представление, что стихотворение о природе — это, как правило, философская лирика. 

Можно предложить в 5-м классе работу с разными современными авторами. Есть прекрасная детская поэтесса Анастасия Орлова. «Вон, проклятые машины! // У меня от вас морщины!» От лица кого это написано? Это лужа. Я обычно предлагаю ребятам написать короткие стишки, например, от лица пачки чипсов или футбольного мяча, по которому сейчас будут бить. И речь здесь уже не только о пачке чипсов или мяче, а о чувствах. Дети так или иначе говорят о своих состояниях, настроениях. 

У Сергея Волкова я подсмотрел эпизод с работой по стихотворению нобелевского лауреата Тумаса Транстремера «Я шахматный этюд». Продолжая эту строчку, ученик вообще невольно демонстрирует свой психологический портрет. Кто-то напишет: «Меня так просто разгадать, только начни». Понятно, что ребенок легко сходится с людьми. А кто-то напишет: «Меня никто не разгадает, лучше ко мне не подходи». 

На этих примерах мы сразу показываем, что стихотворение — это то, что нам близко, это про наши чувства. А дальше уже начинаем выходить на анализ, который начинается с нашего восприятия, потом подключаем терминологическую базу: умение определить стихотворный размер, видеть средства выразительности. Так мы приходим к целостному восприятию стихотворения. 

— Знаю, что для уроков литературы вы часто берете альтернативные учебники — того же Александра Архангельского, например. Что с основными не так?

— Я бы даже сказал, теперь с основным. Учебник Веры Коровиной мне представляется крайне нелогичным. Помимо хронологической последовательности произведений в нем ничего нет. Тот же Архангельский предлагает изучение по темам. Я свои уроки строю так же, просто произведения из Коровиной составляю в блок: история в русской литературе («Песнь о вещем Олеге», «Тарас Бульба», «Сахарный ребенок»), детство в русской литературе (Толстой, Горький) и так далее. Это во-первых.

Во-вторых, я совсем не понимаю задания Коровиной. Как правило, это вопросы на знание текста, а после биографии автора — в каком городе родился, где учился, как закончился жизненный путь. Я это не люблю и, когда предлагаю готовить сообщение о жизни автора, прошу: «Никаких дат. Скажите, когда родился и умер». Нам интересны истории про писателя, которые помогут увидеть живого человека за этим монументом. 

Весь вопрос, связанный с единым учебником, возник потому, что огромное количество разных издательств выпускало некачественные. Я за сокращение этого списка, но я против отсутствия альтернативы. Если есть три учебника, из которых учитель волен выбирать, отлично. Но когда мы говорим об одном, мы лишаем самого важного в первую очередь учеников — разных подходов и взглядов. 



Воспитание и вопросы без ответов

— Сейчас русскую литературу часто обвиняют в том, что она ничему нас не научила, ее идеалы и ценности печально разошлись с сегодняшними. Каково преподавать в этой атмосфере? 

— Надо понимать, что изначально литература — это искусство, через которое человек познает самого себя, а не источник идеологических вещей и ценностей, которые мы пытаемся через нее навязать. 

Сегодня, на мой взгляд, самым сложным текстом становится «Тарас Бульба» Гоголя. Он и до этого был сложным. В нашем учебнике он напечатан в сокращенном виде и предполагает идею народного героя, для которого товарищество и братство превыше всего. Сцены, которые вырезаны, как раз таки мешают этому лобовому толкованию: зверство казаков, когда они убивают детей и женщин, или описание прекрасной панночки, когда к ней приводят Андрия. 

В этом году я решил искать материал, который позволит показать это произведение иначе, и нашел у Александра Архангельского и Надежды Шапиро. Нужно знать содержание сборника «Миргород», потому что «Тарас Бульба» — это не про какую-то идеологию или ценность товарищества и братства. По записям самого Гоголя, это желание создать эпос, впоследствии он пишет свою «Одиссею» — «Мертвые души», а это его «Илиада». Мы имеем дело с мифическим, а не историческим. Это миф, подобный мифу о Троянской войне, рыцарским эпосам, былинным сюжетам о русских богатырях. Гоголь создает свою мифологию. 

«Тарас Бульба» — это представление о другой эпохе, о времени истинных страстей. И очень мелочно искать там какую-то идеологическую направленность. Такой гений, как Гоголь, всегда мыслит более масштабно. Как и Лермонтов, и Пушкин, и любой классик. Все намного глубже.

И когда мы берем произведение и пытаемся его навязывать для какой-то ценности, можно все переврать. Захочет учитель повернуть ракурс в сторону Андрия, будет у вас произведение, в котором воспеваются поступки Андрия. А у Гоголя очень непросто разобраться, на чьей он стороне, потому что он как Гомер — беспристрастен. Поэтому и произведение такое сложное. Но можно пойти по простому пути — как написано в методичке. 

— То есть литература никому ничего не должна.


— Никогда. Литература не описывает действительность и не дает ответов на какие-то вопросы. Она, как правило, эти вопросы задает. 

Отвечает ли Толстой на вопросы семейного счастья? Вспомним «Анну Каренину». Мой любимый герой Левин, казалось бы, обрел семейное счастье, но при этом задумывается о смерти и даже, когда отправляется на охоту, боится брать ружье, чтобы не застрелиться. Вроде счастливый человек, не то что Анна Каренина, которая оказалась в мире ином. В чем же тогда семейное счастье? Толстой не отвечает. Литература приглашает к диалогу. 

— Вы довольно много пишете про воспитание, в том числе, что сегодня в школе его как такового и нет. Как это получается, если воспитательных мероприятий скоро будет больше, чем обычных уроков?

— Что считать воспитывающим мероприятием? Собрать детей в актовом зале и прочитать презентацию, оформить стенгазету? Я задумался и стал искать ответ у наших главных педагогов — Пирогова, Ушинского, Толстого. 

В 90-е годы Виталий Ремизов реализовывал программы толстовских школ, и в основе всего оказывается именно воспитание. Оно формируется не посредством разговоров. Это непрерывный процесс, втиснутый в рамки образования, который проходит через культуру.

Обычная поездка в музей даст больше воспитательного импульса, чем какой-то разговор или мероприятие с презентацией в актовом зале. В школе, к сожалению, сегодня много говорят не про воспитание, а про идеологию. 



Герой нашего времени

— Михаил Юрьевич — очень литературное имя. Родители специально так назвали?

— Нет, я планировался как Илья Юрьевич, просто так совпало. Я родился 21 ноября в день архангела Михаила, и меня назвали в честь моего святого. 

— А литература как пришла к вам?

— Через музыку. Сначала это были разные рок-группы: «ДДТ», «Алиса», а потом я услышал альбом моего любимейшего Николая Носкова «Дышу тишиной», где он поет романсы на стихи Пастернака, Гумилева, Маяковского. Я был очарован голосом, музыкой, текстами и подумал: «Это надо ж так написать!» А это оказались наши русские поэты. Я стал писать свои тексты для рок-группы — в наше время мы без рок-группы не могли существовать. 

— Почему вы стали учителем? 

— Александр Мурашев в книге «Другая школа» говорит, что хорошими учителями становятся в двух случаях. Либо в вашей жизни был учитель, который вас вдохновил и которому вы хотите подражать, либо такого не было и вам захотелось им стать. У меня второй путь. Чтобы стать хорошим учителем, нужно было делать все наоборот, нежели моя классная руководительница. Я учился в физико-математическом классе, она меня очень не любила.

— За что?

— Много чего. Главный момент — деньги. Я учился платно. Это была общеобразовательная школа, но за предметы с углубленным изучением нужно было платить. Плюс постоянно выдумывались разные экскурсии, последний звонок вообще предложили отметить в Швеции. В основном в классе учились обеспеченные ребята, а у меня обычная рабочая семья (хотя мать старалась, чтобы все поездки я посещал). В денежном вопросе классная руководительница была очень щепетильна.

Чтобы подтянуть математику, я ходил к ней на репетиторство. Когда я понял упущенные темы, сказал, что больше ходить не буду. Надо было видеть, как изменилось ее лицо. И потом, что бы ни происходило, во всем виноват был я. 

На выпускном экзамене по геометрии я выждал момент, когда она начнет общаться с кем-то из класса, и пошел к преподавателю из института. Решил задачу, а он говорит: «Замечательно. Но здесь есть еще одно решение». Видимо, подумал, что я буду математиком. В итоге мы с ним вдвоем ее решили: «Все, это отлично, крепкая четверка». На что моя классная руководительница сказала: «У него не может быть четверки». Она дала мне дополнительный билет, и я сидел до семи вечера. Зашел отвечать самый первый, а вышел самый последний с тройкой.

С физикой таких проблем не было, учительницу очень люблю до сих пор. Ее зовут Елена Сергеевна, я перед уроками физики всегда к ней подходил и начинал: «О Елена, Елена, Елена, // Как виденье, явись мне скорей. // Ты бледна и прекрасна, как пена». Это Бальмонт. И она мне: «Миша, иди уже…» В общем, физику я не очень знал, но каждый день читал ей стихи.

Школу я закончил благополучно, поступил в Некрасовский педагогический колледж, познакомился с прекрасным педагогом, поэтом, культурологом Алексеем Геннадьевичем Машевским, стал ходить к нему на поэтическую студию при музее Анны Ахматовой и влюбился в литературу основательно. А в университете Герцена я отучился после армии, уже поработав в школе.


— И каково человеку, который весь в литературе и в думах о высоком, там оказаться? 

— Служить мне нравилось, я был старшим механиком глиссадного радиомаяка. Мне давали солдат, если их надо было обучать, и я тоже занимался своего рода педагогикой. В армии я впервые прочитал «Войну и мир». Но самые первые книги, которые я там нашел, — «Зона» и «Чемодан» Довлатова. 

Мне было 20 лет, к этому времени я немало выступал в Питере на поэтических вечерах, много с кем познакомился. Вспомнил, что в Воронеже есть знакомый поэт, раздобыл его номер телефона, и он стал носить мне книги. Я читал очень много, оттуда пошла привычка читать в любую свободную минуту. 

Как-то у меня было заражение. Новые берцы натерли кровавые мозоли, очень сильно опухла нога, потом началась флегмона, требовалась операция. Помню, как просыпаюсь после наркоза и читаю наизусть Мандельштама, Пастернака, Светлова. Недавно осенью мне делали операцию на позвоночнике, и в этот раз я опять читал стихи, но уже ничего не помню. Мне потом рассказали, что это был Бродский, на поэтический концерт позвали весь персонал.

— Лермонтов создал образ своего поколения. А героя своего времени можете описать?

— Человек, который вынужден жить в неимоверно быстром ритме и поэтому забывает о по-настоящему важных вещах, о духовных ценностях. Это человек, который не умеет замедлиться. Ему сложно побыть наедине с самим собой. 

— О каких ценностях?

— О любви к человеку. Когда читаешь некоторые комментарии или смотришь реакции, понимаешь, что она куда-то исчезла. И о культуре. О русской культуре, которая не может существовать отдельно от мировой. Да в общем-то и все, остальное вырастает из них.


— У вас в комнате висит портрет Пастернака. Почему?

— Это мой самый любимый поэт. В минуту жизни трудную читаю его, в первую очередь ранние стихи, особенно «Сестру мою жизнь». Нам всем есть чему у Пастернака поучиться. В 1917 году он создал одну из главных книг о любви… «Я знал двух влюбленных, живших в Петрограде во времена революции и не заметивших ее». Вот в этом весь Пастернак. Любовь превыше всего. 

Ну а второй любимый автор — Лев Толстой, особенно для меня важна «Смерть Ивана Ильича». Что будет после смерти и что такое смерть, если Бога нет? Возвращаясь к портрету моего поколения: это такое поколение, в котором вера давно стала чем-то мнимым. Но вопрос, как быть, если Бога нет, а смерть рядом, — это про сегодняшний день. 

— Для вас Бог есть?

— Есть, но я пока не понял, каким путем к Нему иду.

Поделиться