«Я за национальное тестирование, пусть даже его имя напоминает о Бабе-яге»

Литературный критик, переводчик, профессор РГГУ Дмитрий Бак о проблемах современного образования.

Совсем недавно он поменял должность проректора по науке Российского государственного гуманитарного университета на директорство в Государственном литературном музее. Но он и прежде был интегральной фигурой, «универсальным солдатом». 

Редкий культурный проект, особенно из тех, что находятся на острие, в точке роста, обходится сегодня без него — он и автор идей, и эксперт, и лектор, и член жюри А еще — и поэт, и переводчик («у меня четыре языка — родные»), и футболист (кандидат в мастера спорта, между прочим).

© РИА Новости. Александр Уткин

На вопросы обозревателя «МН» Бориса Пастернака о насущных проблемах образования, кризисе болонского процесса, ученых степенях, рейтингах вузов и едином государственном экзамене отвечает Дмитрий Бак.

— Дмитрий Петрович, ежедневно слышу разговоры о состоянии образования, время такое, наверное — выпускные экзамены, зачисление в вузы, защита дипломов. Просто крик стоит: «Катастрофа!» На ваш взгляд, действительно катастрофа или это такая катастрофа, которая наблюдается ежегодно, причем уже не первый век? Чем нынешняя «катастрофа» отличается от всех предыдущих?

— Нечто похожее на катастрофу, конечно, есть. Впечатление такое, что еще немного — и точка возврата будет пройдена. Но дело в том, что это не только российское, но и общеевропейское явление. Не мировое, а именно европейское. В 1999 году была подписана Болонская декларация, начался так называемый болонский процесс. В 2010 году по плану он должен был завершиться. О нем сейчас мало кто говорит, но процесс-то пошел и не прошел.

— Погодите. Я считал, что болонский процесс — это поездки студентов в гости друг к другу, обменное обучение...

— Не совсем так, в Болонской декларации закреплено несколько принципов. Во-первых, в образовании обязательно выделяются два уровня. Первый уровень — подготовка исполнителей кем-то поставленных задач, второй — подготовка руководителей самостоятельных проектов. А еще болонский процесс — это интернациональная накопительная система зачетных баллов и это мобильность, которая опирается на принципы демократии и доступности образования. Но ведь если в одной стране образование лучше, а уровень жизни ниже, то возникает миграция дешевой рабочей силы, утечка мозгов. Беда в том, что демократический проект и либеральный проект с 11 сентября 2001 года дали сильные трещины. Мы все это чувствуем на разных уровнях. Так что серьезные проблемы в образовании — это не чья-то злая воля, не чей-то некомпетентный подход, хотя и этого хватает. Это просто вызов, который был осознан в конце прошлого столетия. На него нужно дать правильный ответ.

Тебя вооружают очень хорошим инструментом, отверткой — а винта ?больше нет

— А в чем этот вызов состоит?

—В ХIХ и ХХ веках можно было сразу научиться тому, что тебе может пригодиться на всю жизнь. А сейчас тебя вооружат очень хорошим инструментом, отверткой — а через пять лет оказывается, что винта больше нет. Человек пребывает на рынке труда лет сорок, за это время реестр профессий меняется несколько раз.

Но это входит в противоречие с российско-германской системой образования, заложенной еще Уваровым и Гумбольдтом и основанной на преобладании не прикладных, а фундаментальных дисциплин, на сплошном многолетнем чтении базовых курсов. И установка на свободное передвижение между вузами — она лукава. В Европе можно заработать сто двадцать баллов в одном университете, остальные в другом и третьем — и это все тебе зачтется до кучи. У нас так не принято, внутрироссийской мобильности как не было, так и нет — сразу выходи на экспорт! И система наших государственных образовательных стандартов противоречит духу болонского процесса. Бывает, что при отъезде в другую страну наш студент недобирает то, что согласно стандарту должен был получить у себя, пропускает ряд курсов, и напротив, получает то, что ему здесь не перезачтут.

Еще одна проблема — ученые степени. У нас их две, а во многих странах одна. По новому закону об образовании аспирантура теперь — это не время работы над диссертацией, а еще один уровень учебы. Кроме того, аспирантура во многом дублирует магистратуру, там тоже надо защищать диссертацию. Может показаться, что мы нашу первую ученую степень маскируем под уровень образования, чтобы соответствовать болонскому процессу, где степень одна.


Жюри, экспертные советы, конкурсы, литературные премии — без Бака не обходится практически ни один актуальный просветительский проект

© РИА Новости. Валерий Левитин

— Вы считаете, что разумно было оставить степени магистра и доктора?

— Именно так. При этом кандидаты наук разделили бы судьбу народных артистов СССР — жили бы себе и работали без всяких ограничений. Я сам кандидат наук и говорю это без всякого высокомерия по отношению к коллегам. Кстати, в девятнадцатом веке в России так все и было. Выпускник университета получал одну из двух «учебных» степеней: либо «действительный студент», либо «кандидат» — по-нашему, синий диплом либо красный, с отличием. То есть лучшие выпускники получали степень, фиксировавшую, что они являются кандидатами в ученые. А у нас первая ученая степень, получившая свое наименование в первые годы советской власти, фиксирует парадокс: ее обладатель вроде как только «кандидат в ученые». До 1917 года магистр был выше кандидата, то есть отмечал переход человека от студенчества к карьере ученого, которому надо было защитить две диссертации — магистерскую и докторскую. Сейчас же у нас де-факто не две, а три диссертации, считая магистерскую. Как видим, дело это очень неясное, смутное.

— Смутное только у нас?

— Ни в одной стране переход к болонским нормам не был сделан так резко. Это с одной стороны. Хотя с другой, некоторые программы образования так и остались пятилетними, для абитуриентов полная путаница. В самой Болонье, надо сказать, к болонскому процессу относятся скептически.

— Вот уже лет четыреста?

— Даже больше, это же старейший в Европе университет. Такого жесткого и однозначного перехода на болонскую систему, как в России, не было ни в одной европейской стране. На преподавателей легла огромная нагрузка: новая отчетность, методики, освоение технологий во много раз превысили само содержание учебного процесса. Под давлением необходимости изготовления огромного количества документов, никак не влияющих на качество обучения, даже былые сторонники болонских реформ утрачивают оптимизм — я из их числа. Возьмем изначально верное требование изменить соотношение аудиторной работы и самостоятельной. Конечно, невозможно в двадцать первом веке просто воспроизводить в аудитории общеизвестные факты — столько доступно книг, электронных ресурсов. Но дело дошло до крайности.

Я много лет читаю курс русской литературы ХIХ века, это пора ее высших достижений. Когда-то на это отводилось около тридцати лекций, потом семнадцать, двенадцать. Сейчас критическая точка сокращения пройдена: надо все уложить в восемь лекций, а это Тургенев, Гончаров, Толстой, Достоевский, Островский, Фет, Некрасов... Я вижу, как меняются методики, но ядро-то филологического образования остается: научить человека понимать разного вида тексты, тут мало что изменилось.

— Так что, российская и европейская системы образования состыкованы насильственным образом?

— Я не сторонник теории заговора. Мол, появились злые люди и хотят разрушить российскую систему образования. Но я понимаю, что технократический мир предложил нам вызов, на который мы пока не смогли ответить. Технологии питаются людьми. Чтобы оставаться на рынке, люди должны совершенствоваться быстрее, чем способны меняться такие консервативные материи, как образование. Но пока развитие технологий, «оболочек» продукта оказывается важнее, чем продукт, — и это драма нашего времени.

Возьмите рейтинги университетов — дело сугубо коммерческое. Есть правила, по которым они составляются: одни по экспертным мнениям, другие по «объективным», цифровым показателям. Но это же все тоже лукавые цифры! Место в рейтинге — результат огромной работы людей, которые специально трудятся над тем, чтобы рейтинг повышать. Индекс цитируемости, например, можно нагонять искусственно. Мир меняется, понятно, что победит не соха, а трактор. Но буквально за последние десять лет, за годы болонского процесса, произошло превышение методологии и отчетности над смыслом образования.

Американский профессор, читающий по-английски индийским студентам спецкурс по Пушкину, принесет российскому вузу ?больше всего рейтинговых очков

Я студентов на лекции спрашиваю: что сейчас между нами происходит? Ну понятно: я отрабатываю оклад, выполняю учебную нагрузку. А вы зарабатываете диплом о высшем образовании, получаете за мой курс сколько-то баллов. Но неужели только это? И все отвечают: нет, не только. Между нами происходит общение, которое не может быть замещено никаким компьютером и не измерено никакими баллами.

— Я правильно понимаю: мы, включившись в болонский процесс, начали готовить целое поколение как бы не для себя?

— Ну да, создаем зону открытого европейского образования, наподобие зоны евро или шенгенских виз — и с теми же проблемами. На самом деле ведь и к нам должны ехать учиться из других стран. В мониторинге эффективности, который в прошлом году был запущен Министерством образования, был такой критерий — доля иностранных студентов, окончивших данный вуз. Если эту логику довести до предельного уровня, получится, что идеальным по эффективности станет тот вуз, в котором русскую литературу на иностранном языке приезжим студентам преподают приезжие профессора. Американский профессор, читающий по-английски индийским студентам спецкурс по Пушкину, принесет российскому институту больше всего рейтинговых очков. Мы к этому стремимся?

— Так что, нам возвращаться к уваровской системе?

— Метафора такая: условный китайский путь. Или японский. Мы знаем примеры, когда модернизация осуществляется при сохранении национальной культурной специфики. Но все должно быть тщательно продумано. Образование это что — удовлетворение нужд общества или потребностей личности? В Америке считается, что человек сам способен, условно говоря, правильно выбрать курсы. А мы все стремимся за студента решить, что нужно филологу, а что физику. И закрепляем все это в госстандарте. Да, американская система выглядит лоскутной: курсы по раннему Тургеневу, позднему Андрею Белому — а на выходе почему-то филолог-русист, про Толстого, может статься, и не слыхавший. Общий, средний по больнице уровень в итоге ниже, чем у нас — на российских филфаках будь добр и про Толстого ответь, и про Глеба Успенского. Но вершины в зарубежных университетах — выше, лучшие студенты не отягощены обязаловкой стандартов, целенаправленно тратят свое время на главное и существенное.

— Мы с гордостью повторяли, что наш школьник знает про Соединенные Штаты гораздо больше, чем американский — о России.

— Это правда.

— А потом, похоже, подумали: а зачем нам это? Зачем нашему школьнику так много знать? Пусть и мы о них не будем знать.

— По степени продвинутости школьников в разных науках мы впереди. Но ведь за океаном университет и школа логичнее состыкованы — что не получено в 12-летней школе, можно будет добрать в университете. Лет через десять вообще наступит эпоха нейронета.

— Что это за зверь?

— Возможность прямого ментального подключения к сетям. Если спросить у вас, когда, к примеру, умер Перси Биши Шелли, вы скажете: «Не помню, сейчас посмотрю в википедии». А завтрашний человек скажет: «Сейчас» и — мысленно подключится к общей памяти. У него вообще исчезнет потребность держать что-то в собственной голове.

У нас на глазах происходит, по сути, рождение нового биологического вида homo, об этом пишут и академик Вячеслав Всеволодович Иванов, и Юрген Хабермас, крупнейшие думатели современности. Кстати, я знаю, куда в развитых странах скоро пойдут деньги налогоплательщиков! Знающие люди говорят: расшифровать геномы отдельных людей — это значит узнать только отдельные фразы на языке эволюции. А чтобы понять язык в целом, надо расшифровать геномы всех людей. Вот в ближайшие десять лет денежки на это и уйдут, снова технологии съели человека! В результате при приеме на работу человеку скажут: не нравится нам ваша 345-я хромосома, через два года у вас появится вредная привычка, вы нам не подходите.


Став директором Литературного музея, Дмитрий Бак не отказался ни от одного часа учебной нагрузки

© РИА Новости. Александр Уткин

Что говорит Хабермас в блестящей книге «Будущее человеческой натуры»? Человек (неважно, атеист или верующий) — изначально нравственное существо, его самоощущение строится на том, что он сотворен неведомым для него образом. Но генное протезирование стало реальностью, и если ты узнаешь, что у твоего ребенка возможна опасная болезнь, ты не сможешь отказаться от возможности его спасти. То есть человек нравственно и бытийственно станет другим биологическим существом, которое сможет технологически управлять эволюцией.

С другой стороны, у многих растет ощущение исчерпанности мировых религий, их превращения в ритуалы. Может быть, наступает новое «осевое время», о котором писал Карл Ясперс, то есть время формирования новых учений, которые завоюют мир? Ну — далеко мы с вами заехали, господи прости.

— Вы ощущаете приближение этого нового времени?

— Приведу литературную аналогию. Что читателям казалось в конце ХIХ века? Гончаров не пишет, умирают Достоевский, Тургенев... Поднялась какая-та мелкая бульварная литература, антинигилистический роман, а великая русская литература измельчала и кончилась. Но ведь уже живут Чехов и символисты. Еще не пишут, правда, но уже думают. Следующая эпоха в литературе и культуре начинается всегда раньше, чем будет осознана современниками. Мы еще не знаем, что именно это будет, но это уже где-то есть — новая и цементирующая метафизическая идея, она растет.

— Очень интересно. Однако приземлимся. Опять скандал с ЕГЭ, масса народа потирает руки от радости — провал, ничего у них не получается!

— Знаете, в принципе я за национальное тестирование, пусть даже его имя напоминает о Бабе-яге. Но тест не может быть единственным инструментом при поступлении в вуз.

— То есть я должен прийти со своими баллами ЕГЭ и услышать: «А теперь давайте поговорим»?

— Или написать эссе. Как делается во многих странах? Последний класс в школе уходит на то, что человек рассылает в пятьдесят адресов эссе. Его не спишешь, у тебя потом спросят. Положат перед собой листочек и попросят объяснить, почему ты написал это и это, почему ты хочешь стать биологом или геологом. Приходит тебе десять ответов.

Или в конце концов традиционные экзамены — чем они были плохи? Плюс ЕГЭ, плюс портфолио, плюс балл аттестата. ЕГЭ сам по себе не худая вещь. Худо то, что на него так отвратительно реагирует само образование. Процесс обучения превращается в натаскивание — вот это катастрофа.

— Если не секрет. Смена работы у вас как-то была связана с тем, что РГГУ в прошлом году объявили «неэффективным вузом»?

— Ни в коем случае, я патриот своего университета, шутка ли, преподаю в нем двадцать второй год. У РГГУ есть объективные трудности, пассионарный период развития вуза, как и театра, лет двадцать. Нужны новые идеи, я уверен, что они есть и будут реализованы, я буду в этом посильно участвовать. Да я и не уходил никуда, возглавляю кафедру, ни на один час не уменьшил учебную нагрузку. Счастлив тем, что многое из того, что я сделал как проректор, продолжает работать. А развитие Гослитмузея, где я сейчас работаю, — это новая задача, трудная, завлекательная, прекрасная. ГЛМ — живой факт культуры и ее история, в будущем году музею исполнится 80 лет. Литмузей — это ведь какой-то подземный монстр. У нас не только рукописи и мемориальные дома писателей, у нас есть фонды редких книг и аудиозаписей, живописи и графики, дагерротипов, мебели, лубка Экспонируется сейчас всего 1,35% музейных предметов, это ведь ненормально. Музей должен заработать в полную силу, для этого нам необходимо новое здание, способное вместить обширную экспозицию, его выделение — государственная задача, я в этом убежден. Я разделяю жесткую политику Минкультуры: нельзя держать людей на низких зарплатах, но нельзя и надеяться, что все упадет с неба. Нужно что-то делать. И та повышенная ответственность, которая вменяется сегодня директорам музеев, — это правильная линия.

— Многие музейщики, мне кажется, чувствуют себя просто хранителями, а...

— ...не коммуникаторами? Это есть. И это во многом правильно. Основная функция музея — хранение и изучение, без этого невозможна никакая коммуникация. Современный музей должен быть более открытым, но все же не распахнутым настежь, как театр. Он должен разговаривать с человеком, но не на языке штампов, а на языке хорошей литературы. Я знаю, как это сделать, — и это точно будет сделано.

Сам себе университет

Дмитрий Бак — литературный критик, переводчик, кандидат филологических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Окончил филологический факультет Черновицкого университета, преподавал в своей alma mater и в Кемеровском университете. Первым его большим проектом в Москве стал Историко-филологический факультет РГГУ: в 1992 году Дмитрий Бак вместе с профессором Галиной Белой стал одним из создателей «компартивистской» концепции факультета. В соответствии с этой концепцией студенты ИФФ (позднее преобразованного в Институт филологии и истории в составе РГГУ) получали (и получают по сей день) двойную специализацию — по истории, литературе, культуре России и одной из зарубежных стран. Впоследствии стал директором Центра новейшей русской литературы и проректором РГГУ по научной работе; последнюю должность он покинул в феврале этого года после назначения директором Литературного музея. Был приглашенным лектором в университете Гумбольдта (Берлин), университете Лексингтона (США) и Ягеллонском университете (Краков).

Бак регулярно участвует в литературных программах на радио, в телепрограммах канала «Культура». На канале «Бибигон» он создал цикл уроков по русской литературе для школьников старших классов.

Входит в состав жюри литературной премии «Русский Букер», российской национальной премии «Поэт», премии «Просветитель», в 1999–2005 годах был членом жюри литературной премии им. Аполлона Григорьева. Член совета экспертов национальной литературной премии «Большая книга», общественного совета независимой литературной премии «Дебют». Является автором проекта «Всероссийская литературная премия «Студенческий Букер». Главное из нелитературных увлечений — футбол.

Дмитрий Бак

Московские новости

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе