– А динамика, по-вашему, есть какая-то? Скажем, когда вам было легче делать программу – в последние лет пять или в проклятые девяностые? 

– Однозначно и безусловно сейчас. Для меня качество программы – и вообще смысл ее делать – определяется эффективностью, а в девяностые она стремилась к нулю. Сказать можно было всё, и всё было – божия роса. Сейчас, во времена вертикали – хороша она или дурна, – проблема иногда решается даже до того, как я о ней успел рассказать. Заявили тему на планерке – на следующий день герои сюжета среагировали. 

– А какого порядка вообще бывает реакция? Вы отслеживаете конкретные случаи? 

– Обязательно. По самому широкому спектру. Одних квартир за последние годы дали больше десятка. Вообще добиться чего-то стало значительно проще, чем в девяностые, по крайней мере мне: изнанка повышенного внимания к прессе – рост журналистского влияния. Если что-то и стало сложнее, так это поднять информационную волну, взбаламутить аудиторию: люди стали значительно пассивнее, безразличнее к другим. Но это всегда так у нас: либо общественная активность, либо государственная. 

– Мы с вами разговариваем в день очередного митинга на Триумфальной – в защиту 31-й статьи Конституции. Мирных граждан, собравшихся на площади, пихают в автозак. Это законно? 

– А собрались законно? 

– Разрешения не было, но ведь и мотивировки запрещения не было. 

– Знаете, чтобы снять этот конфликт раз и навсегда, я бы предложил создать в Москве гайд-парк. На Тверской движение – я с Маяковкой рядом живу, – несанкционированный митинг провоцирует милицию, милиция притесняет митингующих, прибегают журналисты, начинается шоу… Почему не выделить площадку, где все получат право митинговать сколько угодно? 

– Да я боюсь, что ее выделят где-нибудь в Азове. Как игровые зоны. 

– А по-моему, вы переоцениваете эту ситуацию. Думаю, очень скоро она разрешится именно так. 

– Ладно. Лично на вас давит чиновничество разного уровня? 

– Чаще всего это фальсификация: ссылаются на крайне высокие кабинеты, начинаешь копать – оказывается, блеф. Меня очень надежно прикрывает Эрнст. 

– Вы не пытались обнародовать список давящих? 

– Зачем? У них же все равно не получается. Могу сказать, что по финансовой линии давят чаще, чем по политической. 

– А представьте себе, что вам захочется снять сюжет о деле ЮКОСа. Вам позволят? 

– Позволили бы, но я не захочу. 

– Почему? 

– Объективности в этом сюжете сегодня быть не может. Либо ты предатель – с точки зрения правозащитников, либо враг – с точки зрения государства. Занимать чужую позицию я не люблю, а сформировать свою сейчас не могу. 

– А верите вы, что кто-то из первых лиц государства сегодня может оказаться под судом? 

– Лица какого уровня? 

– Правительственного, парламентского… 

– Запросто. И даже боюсь этой меры как популистской – есть такая практика: скармливать, сбрасывать, как балласт. Так что если я и поставлю в программу сюжет, допустим, о коррупции в верхах или о том, как чей-то важный родственник сбил кого-то на машине – это будет не спущенный компромат, а результат личного расследования. 

«У нас все еще сажают за мешок картошки» 

– Чем закончился ваш конфликт с Василием Уткиным из-за сюжета о якобы имевших место излишествах во время пребывания нашей футбольной сборной в Словении? 

– Я взял паузу. Это превратилось в базар, и нужно, чтобы эмоции утихли. Тогда и начнется конструктивное обсуждение. 

– Но вы были уверены в достоверности программы, ставя ее в эфир? 

– Абсолютно. Похож ли я на человека, не знающего, что он делает? 

– Как я понимаю, от криминальной хроники вы совершенно отошли, сосредоточившись на крупных финансовых и политических делах? 

– Криминала полно на всех каналах, и мы уже семь лет назад провозгласили, что из уголовной тематики уходим в общественно-политическую. Разумеется, о наиболее значимых политических убийствах я рассказываю. Но в принципе главная тема – именно государственные проблемы и системная преступность. 

– Тем не менее каких преступлений в России сегодня больше всего? Экономических? 

– Если бы. У нас так виртуозно научились давать взятки, так гениально шифруются, вообще весь коррупционный механизм так отработан веками, что схватить за руку иногда попросту невозможно. В поле зрения закона чаще всего попадает бытовая преступность. Вот ее очень много. Почти вся она – 70 процентов – по пьяному делу. Это одна из причин, по которой я категорически против свободного ношения оружия. Есть инициативные группы, требующие разрешить гражданам активную самозащиту. А я понимаю, что если у нас сковородками лупят друг друга по башке так часто и сильно – можно себе представить, как при малейшем подпитии начнут стрелять. А в общем, каков уровень жизни, такова и преступность. Дикая жизнь провоцирует дикое, бессмысленное, пьяное преступление, которого преступник наутро не помнит. 

– Если столько людей садится случайно – не нужна ли в стране масштабная амнистия? 

– Нужна, потому что амнистия вообще дело хорошее. У нас до сих пор сажают за мешок картошки. Я вообще за то, чтобы смягчать нравы. Домашний арест, скажем, нормальная альтернатива заключению, и не такое уж это дорогое дело. В стране сейчас заключенных под два миллиона, колоссальная цифра. Сопоставимая со Штатами, но там триста миллионов населения – вдвое больше. Я думаю, надо вводить залог. Я думаю, надо практиковать чрезвычайно короткие сроки. Шестнадцатилетнему пацану достаточно провести за решеткой две недели, чтобы понять: туда нельзя ни ногой. А если он по пустяковому поводу проведет год в тюрьме во время предварительного следствия – он выйдет безнадежно изуродованным человеком, примеры бывали. 

«Мягче с людьми, жестче с нелюдями» 

– А изменить как-то ситуацию с самими тюрьмами реально? Большая реформа пенитенциарной системы, человеческие условия содержания – а то ведь случай Магнитского у всех на памяти… 

– И здесь ситуация сейчас лучше, чем в девяностые, потому что тогда, случалось, парились по 200 человек в камере. Сейчас этого нет, но московские тюрьмы – о провинциальных не говорю – это антисанитария, переполненность, отсутствие медикаментов и весь набор, о котором говорится постоянно, но ничего не делается. Я за то, чтобы Бутырку вывести из Москвы. 

– Чтобы туда уже не могли попасть ни адвокаты, ни родствен-ники? 

– Почему? Хотя бы в 15-километровый пояс… Ее нельзя перестроить, ей двести лет. Можно только закрыть. Тут все упирается в экономику, но именно реформа судебной и пенитенциарной систем способна расположить народ к власти, доказать, что намерения у этой власти гуманные и серьезные. 

– Вот не знаю, как отнесется население. Оно у нас в массе своей за смертную казнь… 

– А я тоже не знаю, против ли я смертной казни. Не могу себя поставить на место родственника жертвы. Как можно сохранять жизнь битцевскому маньяку? Если перед тобой явный зверь и при этом вменяемый… Нет. На такое милосердие меня не хватит. И в Америке, которая для многих образчик гуманизма и демократии, смертная казнь в половине штатов существует. Видите, я за жестокость к нелюдям и за мягкость к людям – а граница-то, не будем лукавить, всегда отчетлива. 

– Не могу не спросить вас о ситуации с милицией: то, что сегодня чуть не ежедневно приходят сообщения о новых милицейских преступлениях – это табу сняли и тему открыли или мы действительно вошли в какую-то новую эпоху? А еще говорят, что это все целенаправленный вброс ради реформы или даже роспуска МВД… 

– Я думаю, что это не вброс и не снятие табу, а нормальный переход количества в качество. Рано или поздно это должно было случиться, потому что качество российской милиции убывало на глазах, просто на нашей с вами недавней памяти. Финансирование по остаточному принципу – ну и народ набирается по остаточному. Попробуйте объявите сегодня призыв в милицию типа когдатошнего комсомольского – пойдет кто-нибудь или нет? Шли те, кому деваться некуда, либо те, кто надеялся с помощью формы решать собственные вопросы. 

– И что делать? 

– Очевидная мера – сокращать численность состава и повышать зарплату. Это первоочередное и быстрое, остальное приложится. 
«Не люблю, когда меня раздевают» 

– Вы сняли «Мужчину в моей голове» и вдруг решили выпустить картину на телевидении, отказавшись от кинопроката вообще. Почему? 

– Фильм вышел 7 января этого года, в рождественском эфире, с хорошими рейтингами. Уступил только второй «Иронии». От проката отказались потому, что не хотим быть ограбленными. Это нормальное кино, снятое на пленке, но есть омерзение от того, как прокат тебя раздевает. Допустим, картина заработала 20 миллионов долларов. Существует миф, что кинотеатры забирают половину. Неправда: из этих 20 миллионов первые 5 тут же крадут интернет-пираты. Или DVD-пираты, которые в первый же уикенд выкладывают твою картину. Дальше идут проблемы с кинотеатрами: руководство кинотеатров сразу уводит порядка 40 процентов прибыли в тень. Просто чтобы не платить налоги. То есть точного количества зрителей, посмотревших твою картину, не узнаешь даже ты сам. Тем самым часть прибыли крадется сразу, а остаток ополовинивается. После чего у тебя остается уже только 5 миллионов, большую часть которых забирает прокатчик. При такой системе даже выход в ноль – почти недостижимая удача. А поскольку я пока не вижу, как с этой ситуацией бороться, мы отдали фильм на телевидение. 

– Как вас занесло в кино – из журналистских расследований? 

– Дима, вы все только пишете и совершенно за жизнью не следите, что, может, и к лучшему. Я по основной профессии режиссер и продюсер, пятнадцать лет стажа. Хотя режиссерского образования нет. Но я чего только не ставил – и шоу, и труднейший исторический сериал, и полный метр «Три дня в Одессе», и экшен «Охота на Берию», и продюсерских сериалов восемь штук плюс шесть в запуске. А продюсер я такой, что впору вписывать в сорежиссеры – это и вмешательство в сценарий, и монтажи: поиском денег я не ограничиваюсь. 

– Почему, по-вашему, жанр исторической сериальной саги не прижился? 

– Как не прижился? Страшное количество. 

– Где? По-прежнему криминал и мелодрамы… 

– «Первый канал» вообще бандитских сериалов не показывает. Лучшие рейтинги за последнее время у «Московской саги» и «Тяжелого песка». Другое дело, что во всем мире криминальные сериалы составляют решительное большинство – просто потому, что напряженный сюжет легче всего построить на поиске либо преследовании. На втором месте – женские истории. Вот «Мужчина в моей голове» – как раз женская. 

– А вне телевидения кино так и останется убыточным? 

– Понимаете, это все как-то стало оживать в начале десятилетия, «Дозоры» раскачали ситуацию, и потому особенно невыносимо наблюдать, как это все, подсеченное кризисом, гибнет уже во второй раз. Государство вкладывает, толку нет: надо отстраивать систему проката. Кинотеатры строить – у нас всего 1500 залов. Пробиться в эти полторы тысячи невозможно: американцы работают пакетами. Блокбастер плюс что-то третьесортное в нагрузку. Добро б это был артхаус, а то – класс «С», просто чтобы удержать поляну. Пробиться через это российский фильм, даже самый замечательный, не может. 

– То есть вы за квоты? За гарантированное место для российского кино? 

– Во Франции они существуют, и есть великий национальный кинематограф. 

«Сын не предаст» 

– Вы не думаете оставить «Человек и закон» и окончательно перейти в режиссуру? 

– Когда-то думал. Сейчас уже понимаю, что, если этот бренд пережил перестройку, бросать его было бы неправильно. Их таких – переживших девяностые – очень мало: «В мире животных» с гениальным Дроздовым и КВН с гениальным Масляковым. 

– Кстати, кто у вас режиссер на программе? Она хорошо сделана. 

– Мой сын. Правда, он прошел строжайшую выучку у Вахтанга Микеладзе. Точно так же и дочь моя Даша, занимающаяся на «Первом» документальным кино, получает дома жесточайшие разборы. Ей никто такого не скажет. А с женой Валентиной Пимановой – программа «Кумиры» – мы вообще друг для друга самые злобные критики. Я привык к разговорам о семейственности, но не виноват, что у жены и детей хорошо получается их работа. Что касается выбора режиссера – ничего не поделаешь, мне нужен человек, который не предаст. 

– Что вы дальше планируете снимать? 

– Больше всего я болею сериалом «Жуков». 

– Кто же его сыграет? 

– Если б я знал. Один любимый, крупный актер только что отказался – по причинам личного графика, сценарий ему нравился. Сейчас рассылаем сценарий, ведем кастинг. Но там я только продюсер. А лично буду снимать трагикомедию «Студент». Не скажу, про что, но цель ее – чтобы двадцатилетние и сорокалетние начали наконец понимать друг друга. 

– Так это элементарно. Всех отцов сделать ведущими, а сыновей – режиссерами… 

– Да, думаю, взаимопонимания прибавилось бы.

Быков Дмитрий 

Собеседник