Но такого рода контрдоводы, удачные на первый взгляд, не учитывают главного – того, как ко всем этим "соринкам" и "бревнам" относятся у них и у нас. Джулиан Ассанж своими публикациями в WikiLeaks предложил цивилизованному миру серьезное испытание, которое может стать хорошим уроком уважения и терпимости. Вопреки планам самого Ассанжа, само астрономическое число разоблачений девальвирует ценность компромата и подталкивает заинтересованные стороны к выводу: "все мы не без греха, давайте думать о будущем, а не о прошлом".
Человек слаб. На осознании этой слабости, греховности построена вся работа по совершенствованию личности и общества в европейской и шире – иудео-христианской культуре. Социальное преломление библейской концепции возвышения униженных породило протестантскую трудовую этику и, отразившись в "Интернационале", бросило отсвет на великие стройки первых десятилетий СССР. Даже строитель социализма был "неполноценен", представляя собой как бы личинку человека коммунистического общества. Чувство собственного несовершенства было необходимым для движения вперед.
Идеология США и Европы до сих пор носит мессианский характер и направлена на улучшение или на то, что там понимают под улучшением человека и общества. Но в России последних лет наблюдается противоположный вектор, который многие образно называют "работой на низ". Идеология "вставания с колен" противоположна основанному на христианской культуре классическому европейскому тренду, поскольку объявляет греховным не самого человека, а тех, кто напоминает ему о грехе. Эта идеология, избавляющая человека от чувства вины, со времен Ницше развивается и на Западе, где закономерно позиционирует себя как антихристианская. Однако Россия первой из европейских стран проводит эксперимент по внедрению этой идеологии на государственном уровне и по применению ее не только к межличностным, но и к межгосударственным отношениям. Разумеется, в государственном самовозвеличении ничего нового нет, но такая характерная для складывания национальных государств идеология очень затратна, требует побед и видимых успехов. Россия разработала более экономичный вариант. Согласно новой российской идеологии, Россия хороша именно тем, что ее ругают. А чужой порок, чужое "бревно в глазу" сразу же становится поводом для легализации бревна собственного, предметом зависти и образцом для подражания.
Государство впервые за всю историю России перестает поддерживать необходимое для любого цивилизованного человека представление о том, что он плох в сравнении с неким идеалом. Начинается масштабная, обвальная игра на понижение. Человек, привыкший издревле слышать, что он малограмотен, некультурен, "темнота необразованная", "деревня", вдруг осознает, что его "унижали", "поставили на колени", что он "ни перед кем не должен извиняться". Самое страшное, что тот прежний, униженный и стремящийся к идеалу, был и культурней и образованней нынешнего, который "никому ничего не должен". Это избавление человека от "комплексов неполноценности", повторю, общая черта современности, но только Россия решила довести ее до абсурда, реализовав в общенациональном масштабе.
Русский постсоветского образца все больше и больше приучается бравировать своими пороками. Очень символичен знаменитый эпизод, когда Жириновский предлагает изготовившемуся к броску на Ирак Бушу не просто отказаться от своих планов, а вместе ударить по Тбилиси.
Как норма начинают восприниматься и выступления под лозунгами "Россия для русских". Идеологи русского национализма тщательно изучают и копируют тактику малокультурных выходцев из южных республик, и основной санкцией для избранного вектора развития общество делает: "черным можно, значит, можно и нам". Левое движение европейского образца, то есть сколько-нибудь массовые выступления местных (а не горстки журналистов и сетевых активистов) в защиту чужаков, в России немыслимо. Я в общем-то и сам не "левый", но меня сильно волнует, что у нас "левых" вовсе нет. Только оскаленные правые.
Я не к тому, что проблемы сохранения русской и европейской культуры не существует, а к тому, что все меньше остается тех, ради кого ее стоило бы сохранять. Тех, кто сможет различить, сохранилось что-то или нет.