Квартирный психоз

Вокруг столицы формируется кольцо городов-отстойников, куда свозят умирать одиноких владельцев элитных московских квартир. 

Алла Прудкина жила в трехкомнатной квартире в самом центре Москвы. От родителей ей досталось 57 квадратных метров в «золотых московских кварталах» – Краснопресненский округ, улица Мантулинская, недалеко от Белого дома. Но сейчас в ее паспорте стоит совсем другая прописка – за 300 км отсюда, в однокомнатной квартире города Сосенский Калужской области. 


Еще в четыре года Алле Викторовне поставили тяжелый диагноз – олигофрения в стадии дебильности. При этом женщина может самостоятельно считать деньги, планировать свои траты, умудряется жить на пенсию в 2300 рублей, оплачивает счета и делает запасы продуктов. Но главное, чем она сейчас живет – это несколько папок с бумагами, исписанными убористым почерком. На этих страницах – страшный детектив о том, как ее и подобных ей людей вывозили в Калужскую область, «помогая» устроить квартирный обмен. Доктора говорят, что олигофрения – это малоумие и повышенная доверчивость. Таких больных отличает неспособность к абстрактному мышлению, но конкретно-бытовое у них – дай Бог каждому. У многих людей с таким диагнозом идет своего рода компенсация – шикарная память на даты даже малозначительных событий, фамилии и дни рождения даже случайных людей. Все, что с ней произошло, Алла Прудкина запомнила сразу и навсегда, но чтобы восстановить и понять логику событий, ей понадобилось несколько лет. 
Свою «авоську компромата» Алла Викторовна все время носит с собой. По вечерам она переписывает все от руки, утром едет в Госдуму или МВД, прокуратуру, приемную президента, премьер-министра, редакции газет. Медведев, Говорухин, Гудков, Памфилова, Лукин – Прудкина побывала в приемных всех людей, которых видит по телевизору. У нее такая логика: показывают по телевизору – значит, можно верить. 

– А вы ее видели? А вы ее диагноз знаете? Ну а что вы тогда хотите? – разводят руками представители власти. У них какая-то своя, чиновничья стадия дебильности: если больной – значит, на него можно махнуть рукой. Прудкина все равно верит, что кто-то из них ее защитит. Но она, как написано выше, олигофрен. 

Обмен и обман 

Несмотря на диагноз, Алла Прудкина какое-то время училась в обычной школе, закончила курсы вышивальщиц и работала на Московской фабрике вышивки. Отец рано умер, и Аллу опекала мать. После смерти матери начались странные события. 

– Каждый день мне стал названивать Олег, который сказал, что он из риелторской фирмы и что моя мама начала обмен квартиры, – рассказала Алла Прудкина. – Но я знаю, что этого не было. Он звонил и приходил несколько месяцев подряд. В итоге я согласилась на обмен. Мне показали квартиру на Тверской, и я решила переехать. Они заехали за мной втроем, показали мне сумку, в которой было много зеленых денег. Поехали в ЖЭК, заполнили какие-то бумаги, я подписала. Попросили меня сказать соседке, что я еду в поликлинику, и я в халате и шлепанцах опять села в машину. Ехали мы очень долго, целый день и оказались в Сосенском. Мне открыли какую-то квартиру и сказали, что я буду там жить. Первое время со мной все время жил мужчина. Как я поняла, он меня охранял, пока шло оформление бумаг. 

Согласно документам, в результате сделки Алла Викторовна получила за трехкомнатную квартиру в центре Москвы однокомнатную в Сосенском и 1600 долларов доплаты. Еще несколько месяцев она думала, что это справедливая цена. 

После сделки контроль за Прудкиной ослабили. От нее просто никто не ожидал осмысленных действий. Судите сами: Алла Викторовна на полном серьезе рассказывала мне, что так радовалась подаренной на новоселье кассете с любимыми индийскими фильмами, что не глядя подмахнула еще какие-то бумаги. Какая может быть угроза разоблачения от такого взрослого ребенка? Никто не ожидал, но постепенно Алла Викторовна стала общаться с новыми соседями. А потом и дотошно записывать. 

Сосенский треугольник 

По словам Прудкиной, в Сосенском живут еще несколько таких же «переселенцев» из центральных кварталов Москвы. 
– Вам не надо туда ехать, и вообще этой темой не стоит заниматься, Москва будет очищаться от слабых. Это же джунгли, на места алкоголиков, наркоманов, больных и немощных поселятся сильные мира сего. И этот процесс не остановить, а всех, кто будет мешать, просто уберут с дороги, – «воспитывал» меня оперативник с большим стажем. Он говорит, что группа оперов Центрального округа Москвы некоторое время назад взялась за эту тему, но их отдел быстро расформировали, а наиболее упорного «ищейку» «закрыли» в следственном изоляторе по надуманному обвинению. 

Еду в Сосенский, но без предварительных созвонов. Три сотни километров от Москвы, а уже глухомань, в машине не ловится ни одна радиостанция. Людей на улице практически не встретишь, а редкие прохожие косятся на наш автомобиль с московскими номерами. Типичное подбрюшье Москвы: 12 тысяч населения, одно предприятие, народ в большинстве своем ездит на заработки в Москву. Старый жилой фонд, пара кафе с клеенчатыми скатертями. 

Молодая приятная женщина, ведущий специалист по муниципальному и жилищному хозяйству городской администрации Ольга Макунина, терпеливо отвечает на мои вопросы. 
– Сделки с квартирами в гор-администрации не регистрируются, – говорит она мне. – Но некоторое время назад у нас был громкий случай – привезли сильно пьющую женщину из Подольска с двумя детьми. Только благодаря детям история получила огласку – в школу они приходили грязные, голодные. Мать быстро спилась и умерла, а детей мы пристроили в приемную семью. 
Я так поняла, это самая «благополучная» история переселения в Сосенский. 
– А если так «переселяют» одинокого человека, то о нем и не узнает никто? – спрашиваю. 
– Скорее всего так. 

В моем блокноте – несколько адресов, все оказались по соседству. Пятиэтажные панельки стоят под углом друг к другу – чисто «бермудский треугольник». Буквально в ста метрах – густой сосновый лес. 
Первый адрес: Инка-Чума, она же в московской жизни Инна Родичева из Центрального округа Москвы. Первый этаж сосенской пятиэтажки. Звонка на двери нет. Ручки и замка тоже. Толкаю дверь и попадаю не в квартиру даже, а в бомжацкую нору. Находиться внутри невозможно, прошу хозяина квартиры выйти. 
– Инку убили уже, город похоронил, как бомжа, подробностей не знаю. – Толик из бомжеквартиры немногословен. На подмогу ему приходит соседка. В таких домах соседи знают друг про друга все. 

– Инну привезли и поселили в 24-м доме в однокомнатной квартире, с другим москвичом – Димой Костиковым. До этого они не были знакомы. За квартиру не платили – нечем, и их быстро выставили. Инку прописали в поселок Граненый Холм, в сгоревший дом. Жить там было невозможно, и она бомжевала, потом прибилась к Толику, а потом опять ушла бомжевать, стала пить. Вскоре и убили ее – кажется, собутыльники… 
– К нам много москвичей свозят – и в Сосенский, и в поселки – Граненый Холм, Покровский. Долго они, как правило, не живут, и никто про них не спрашивает. Кому они нужны-то? Странно, что вы еще заинтересовались, – подключился к разговору мужчина из этого же подъезда. 

Все всё знают, но просят не называть их фамилий в газете. А женщина-соседка и вовсе перепугалась, когда несколько раз хлопнула подъездная дверь, но никто не зашел. О своей безопасности здесь каждый привык заботиться сам. Кто в состоянии, конечно. 

Инка-Чума всю свою достаточно короткую (40 лет) и невразумительную жизнь состояла на учете в психдиспансере Центрального округа Москвы. Как и все ее собратья по несчастью. Прозвище свое получила после того, как пришла к соседям с пакетиком чипсов и спросила: «Как думаете, мне этой картошки на месяц хватит?» 
Инкиному первому «сожителю» – Костикову, можно сказать, еще повезло. Он точно так же остался совсем без жилья, но вовремя прибился к мужскому монастырю, где его один раз в день бесплатно кормят. В первой, благополучной половине своей жизни он работал инкассатором, потом у него обнаружились какие-то странности в психике, а дальше – по накатанной схеме: психдиспансер Центрального округа Москвы – квартирный обмен – Сосенский. Он практически не выходит из стен монастыря и говорит, что «ни к кому не имеет никаких претензий». Наверное, боится. 

Кто виноват 

Светлана – одна из немногих живых свидетельниц. Она сама открыла мне дверь, но разговаривали мы в подъезде – в ее сосенской «однушке», куда она переехала из московской «двухи», живет еще мужчина-охранник. Светлана тоже одинокая и тоже состоит на учете. Однажды она пошла продлить справку в диспансер, а в тот же день вечером к ней в дверь позвонил мужчина. 
– «Вам нужно проехать в больницу», – сказал он мне. Мы долго ехали на машине, приехали в Сосенский, переночевали в гостинице. Утром они привезли меня в эту квартиру и спросили: «Ну что, тут останешься или в больницу?» Я сказала: «Лучше тут». 

– А почему не сказали: в Москву? 
– А Москву не предлагали. 
Светлана общается нормально, но все время оглядывается на приоткрывающуюся дверь. Говорит, еще недавно не могла поднять руки, чтобы причесаться, не могла держать ложку в руках, а голову прямо, контролировать слюну. А потом у нее закончились таблетки, которые она пила. Почувствовала себя лучше, стала что-то вспоминать. И по-моему, ей от этого очень страшно. 

У всех историй общая не только география: Москва – Сосенский. Все жертвы – жители одного округа. Значит, у них общие социальные службы и общий психдиспансер. Один из лечащих врачей предложил Прудкиной выйти за него замуж. Другой прописал лекарства, после которых Алла Викторовна «была как во сне и делала все, что скажут» (фамилии обоих есть в редакции, но, как сообщили в психдиспансере, они уже там не работают). Правда, потом лекарства покупали «охранники». Но поскольку это спецрецептура, без своих людей в белых халатах им все равно было не обойтись. 

Далее – все эти сделки оформлялись у одного и того же нотариуса в городе Козельске Калужской области. Вряд ли это совпадение. Ее фамилия в «Собеседнике» тоже есть. В регистрационной палате и в паспортных столах тоже все проходило без сучка без задоринки. Ни у кого не возникало вопроса, почему это люди толпами снимаются из центра Москвы и едут жить в Сосенский. Как и «не заподозрили» ничего органы опеки подмосковного города Подольска, которые подписали двоим детям с матерью-алкоголичкой справку на переезд в Сосенский. Все вместе это называется «канал переправки людей». И работает он, как видим, бесперебойно. Сегодня такие каналы ведут из Москвы в Калужскую, Владимирскую и Тульскую области, где уже сформировались города и деревни-отстойники. 

В милиции «не под карандаш» участковый Павел Макунин рассказал мне, что неоднократно направлял запросы, где указывал фамилии мужчин, которые привозили в Сосенский Прудкину и других (все эти фамилии есть в редакции). Ответы были, но странные: дом, в котором был прописан главарь этой группы, уже снесли, а его «заместитель» просто не появляется по месту прописки. На этом поиски закончились. Неугомонная Прудкина обращалась в прокуратуру и МВД разных уровней – от районного до федерального. Ответы примерно такие: «Сделка совершена вами добровольно, оснований для возбуждения дела не имеется». 
– Успокоились бы вы уже и жили нормально, для пенсионера в Сосенском прекрасные места – лес, воздух, грибы, – это самое «теплое» отношение, которое встретила Прудкина в кабинетах. 
Но она, больная, не успокаивается. Говорит: «Еще можно успеть помочь тем, кто скоро окажется на моем месте». 

Ахмирова Римма

Собеседник
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе