Михаил Нянковский, заслуженный учитель школы РФ, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года»-1994: «В результате ЕГЭ мы имеем чудовищную безграмотность выпускников, неспособность мыслить и неспособность излагать»

Подходит к концу очередной учебный год, уже скоро выпускники сядут писать Единые государственные экзамены. Вчера стало известно, что выпускники школ в Крыму смогут в этом году вместо ЕГЭ сдавать обычные экзамены. По просьбам всех, кто там учится и живет, установлена возможность школьникам самостоятельно сделать выбор, как сдавать – либо ЕГЭ, либо обычные экзамены в том формате, который определяет Министерство образования. О ЕГЭ, учебных программах, системе образования и многом другом мы беседуем с Учителем года-1994, заслуженным учителем школы РФ Михаилом Нянковским.
– Стартуют школьные экзамены. Существует достаточно устойчивое мнение о том, что снизилось качество школьного образования, а в числе одной из основных причин называют ЕГЭ. Насколько, по вашему мнению, справедливо данное утверждение?
– У меня к ЕГЭ с самого начала было довольно сложное отношение. Я ничего не имею против того, что этот экзамен единый, что он государственный. В том, что выпускной экзамен одновременно является и неким вступительным, наверное, есть свои прелести. Я помню, когда ЕГЭ только вводился, еще в качестве эксперимента, тогдашний министр образования Филиппов говорил: «Представьте себе девочку из Якутии, которая хочет поступить в МГУ и ей не надо никуда ехать, она может сдать экзамен у себя в Якутии». Прошли годы, девочка, видимо, поступила. И сейчас все меняется. Меня всегда смущали две вещи: содержание экзамена, сами контрольно-измерительные материалы, к которым у меня и по сей день есть претензии. И второй момент: это сама форма проведения ЕГЭ, нагнетание нервозности. В этом году еще ставят рамки металлоискателей. Я не очень понимаю, что проверяют – чтобы металлические шпаргалки не приносили? Это несерьезный разговор. Конечно, безопасность важна. Конечно, нужно сделать экзамен максимально прозрачным и объективным. Камеры, металлоискатели, автоматчики на входе. Но только мы забываем, что речь идет о детях. Даже в аэропорту, когда ребенок проходит через металлоискатель, он все равно весь съеживается. Это происходит, когда его проверяют, контролируют, когда ему не доверяют. То же самое касается и всех этих зашифрованных работ, когда нужно, чтобы работы писались здесь, а проверялись в соседнем регионе. Какое-то, на мой взгляд, чрезмерное недоверие к школе, к учителям, к детям. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что эти меры возникли не на пустом месте. Если вы помните кадры из Дагестана, которые в прошлом году обошли весь мир – это, конечно, полное безобразие. Но у меня есть ощущение, что, наверное, ребята там придумают что-нибудь и с металлоискателем. А вот что касается контрольно-измерительных материалов, тут, конечно, беда. И эта беда была понятна с самого начала. Особенно это касается гуманитарных предметов, потому что гуманитарный предмет формирует способность мыслить. Получать информацию, обрабатывать ее, оценивать, интерпретировать, высказывать свое мнение. Все эти навыки и умения в связи с тем, что работа приобрела письменную и в основном тестовую форму, оказались на задворках. А учителя что должны делать? Если на экзамене этого не спросят, то мы это формировать и не будем. В результате мы имеем чудовищную безграмотность, неспособность мыслить и неспособность излагать свои мысли. Эта тенденция очевидна
.– Недавно Дмитрий Ливанов заявил, что в скором времени из заданий ЕГЭ может исчезнуть тестовая часть и появиться устная. Вы поддерживаете эту инициативу?
– Прошло столько лет, наше министерство спохватилось, постепенно, как сказал министр Ливанов, будут отказываться от тестовой формы, вводить устные экзамены по гуманитарным предметам и снова писать сочинения. Внимание, вопрос: а чем это отличается от того, что сдавали мы 35 лет назад? Контрольная по математике, сочинения, устные экзамены по гуманитарным предметам. Чем мы занимались все эти годы? Все отличие в металлоискателях, что ли? Это шараханье, когда мы делаем вид, что эксперимент себя оправдал, а потом, по сути, его отменяем, потому что на самом деле он себя не очень оправдал... Эксперименты – хорошая вещь, но когда они с мышами, хомячками... А когда несколько поколений выпускников прошли через этот эксперимент в качестве мышей и хомячков – это тревожно. Видимо, министерство все-таки осознало. Эти ребята, которые начинали в первых потоках сдавать ЕГЭ, уже выросли, закончили вузы, и мы увидели, что из этого получилось. Видимо, получилось что-то не то, что хотелось бы министерству.
– С введением устной части и отказом от тестов получается, что постепенно идет возвращение к классической форме экзаменов?
– Конечно, я утрирую, когда говорю, что это уж совсем ничем не отличается от тех экзаменов, которые мы когда-то сдавали по билетам. Безусловно, будут какие-то иные формы. Но, например, тест с выбором ответа – это совсем детский сад. В конце концов, при полном незнании вероятность угадать правильный ответ один к трем. Отказываться будут прежде всего от этого. Кстати, в ряде предметов, например, литературе, от части «А», где есть вариант ответа, давно уже отказались. Предполагаются другие формы ЕГЭ: вопросы, на которые надо дать ответ, задачи, которые надо решить – все это будет. Но сам экзамен все равно будет называться ЕГЭ. Никто никогда не скажет, что эксперимент не удался. Сказать это – значит перечеркнуть все, что было сделано. Поэтому сейчас ЕГЭшное начало в итоговой аттестации усиливается за счет внешних форм: когда все собираются в пункте проведения ЕГЭ, учителя теперь называются уполномоченными, устанавливаются металлоискатели, камеры слежения и так далее. На самом деле, вся эта история связана с тем, что мы просто не с того начали. Как бы мы ни ругали советскую школу (а мы ее иногда справедливо ругаем), там была концепция, идея образования. Зачем ребенок пришел в первый класс? Что он будет делать? Что мы хотим иметь «на выходе»? Когда вся эта система развалилась, идея потерялась. Надо было сначала разрабатывать концепцию общего и среднего образования, единого образования, чтобы мы понимали «зачем». Когда мы понимаем, кого мы хотим видеть на выпуске 11 класса, мы начинаем думать: а как это проверить? И тогда возникают логичные формы итоговой аттестации. Здесь же все было сделано наоборот. Предстоит очень большая работа по концептуализации образования в стране. У нас нет концепции образования. Более того – нет и системы образования как таковой. Детсад сам по себе, школа сама по себе, вуз сам по себе. Сравните то, что мы имеем на выходе в школе и то, что хочет вуз от абитуриентов.
– Нельзя не вспомнить традиционную фразу, которую говорят в вузе первокурсникам: «Забудьте все, чему вас учили в школе».
– Да, именно так. Причина в этом разрыве. Нужно единое образование. Об этом сейчас много говорят, пишут, многое пытаются сделать. Пока система не выстраивается. Выпадает система профобразования. В то время когда, допустим, на Западе, выпускники колледжа гордятся тем, что закончили колледж, получили профессию. Они высокообразованные люди. Многие ли у нас ребята гордятся тем, что они закончили профессиональные училища, лицеи? Профессию они получили, но, с точки зрения общего образования, там есть вопросы.
– Что вы думаете о том, что в России сегодня буквально у каждого – высшее образование? То количество вузов, которое имеется на данный момент в России, оправдывает себя?
– Конечно, нет! Это никому не нужно. У нас с вузами вообще беда. Я не говорю уже о том, как их много – в каждом подъезде расположено по филиалу вуза. Но это одна сторона дела. Ведь что такое вуз? В советской системе это было получение специальности, достаточно высокой квалификации. Сегодня вуз профессии не дает. Он дает образование (как и должен). В результате у нас все с образованием, а профессии ни у кого нет. Причем вуз дает специальности, которых не существует в природе, например, менеджмент. В дипломе написано «менеджер». Это как? Топ-менеджер «Газпрома» или менеджер торгового зала в мебельном магазине? Они оба менеджеры. Тот человек, который закончил вуз – он кто? С другой стороны, есть масса профессий, которым нигде не учат. Еще важный вопрос: во всех ли профессиях так необходимо высшее образование. У нас все программисты, в основном, с высшим образованием. В лучшем случае, с «информатикой». В худшем – с медицинским. Объясните мне, зачем программисту высшее образование. Зачем ему философия, политэкономия, если он гениальный программист. Вполне достаточно было бы колледжа.
– Да, но общество таково, что его гениальность не оценят, если у него не будет высшего образования, не будет диплома. Не станут даже вникать, гениален он или нет.
– Да, к сожалению. У нас вообще не особенно во что-то вникают. Университет, на мой взгляд, должен готовить людей для фундаментальной науки, научных исследований, а специальности, пусть сложные, должны преподаваться в колледже. Но, к сожалению, у нас еще с советских времен считается, что если у тебя нет высшего образования, это вроде как-то неудобно. Это надо изживать. Сейчас, когда человек приходит на работу, кто-то смотрит, что у него там в дипломе написано? Мне сейчас тоже неважно. Он есть – хорошо. По большому счету, я беру на работу человека и мне все равно, какой у него диплом. Меня интересует, что он умеет делать. Пусть у него в дипломе написано, что он селекционер. Получается так, что ситуация на рынке труда и ситуация в образовании практически не совпадают. Это тоже неправильно.
– Каждый год ЕГЭ проходит под знаком повального списывания и чудовищной коррупции. А ведь изначально ЕГЭ должен был пресечь коррупцию в вузах
.– Бороться с коррупцией в России, конечно, чрезвычайно увлекательное занятие, но оно замечательно тем, что оно совершенно бесконечно и бессмысленно. Это, опять же, что называтся, «не с того начали». Да, действительно была коррупция. Были взятки. Приемной комиссии и так далее. Но теперь эти взятки в другие карманы перекладываются. Дело в том, что, к сожалению, система образования не изолирована, она не за пределами страны. Поэтому, наверное, нужно как-то менять экономические основы нашего общества, с тем, чтобы если не уничтожить это (ведь это абсурд), а хотя бы минимизировать коррупцию, а потом переходить в малобюджетные сферы.
– Как вы считаете, не перегружают ли школьников сегодня? Не слишком ли объемны программы?
– Если говорить честно, мне трудно судить, хотя у меня есть внуки, которые учатся в начальной школе. Мне не кажется, что они не особо нагружены. Потом, а что такое нагрузки? Нагрузка – это когда ты три часа занимаешься скучным, неинтересным, тяжелым делом. А когда ты занимаешься восемь часов интересным делом – это не нагрузка. Поэтому весь вопрос не в том, СКОЛЬКО они занимаются, а в том КАК это происходит. Если процесс учебы увлекателен и интересен, приносит удовольствие, ребенок оказывается в ситуации успеха – вообще никаких проблем. И сказать, что сегодня программы перегружены (как все об этом говорят) – я не согласен. У меня даже есть ощущение, что, когда я учился, программы были поплотней. Когда мы начинали работать в провинциальном колледже, мы перегружали детей, хотелось им дать все больше и больше. Время такое было. Знаете, дети как-то выжили. И даже выросли приличными людьми. Хотя учились с утра до вечера, а ночью писали курсовые. Но зато когда ребенок написал первое в своей жизни научное исследование в последнюю ночь, когда утром сдавать – он счастлив! Жизнь – это преодоление. Что мы все боимся перегружать детей?
– Вы сказали о том, что урок должен быть увлекателен, но многое здесь зависит от учителя. Кадровый вопрос стоит остро?
– Кадровый вопрос стоит остро. И эта ситуация сохранится до тех пор, пока процесс не только учебы, но и процесс обучения не станет веселым и интересным. Сейчас не так остро стоит даже вопрос зарплаты. Пусть на меня не обижаются, но учителя стали получать хоть какие-то человеческие деньги (это совсем не сопоставимо с тем, что было в прежние, советские, времена, советские, когда у меня зарплата была 133 рубля 76 копеек). Были времена, когда месяцами не выдавали зарплату. Сейчас началась другая беда: учитель вынужден делать очень много дел, которые вообще никак не связаны с его основной деятельностью: бесконечные бумаги, бесконечный мониторинг, безумная отчетность, которая не улучшает сам процесс, но отнимает у учителя массу времени, которую он мог бы потратить собственно на детей и на самообразование. К тому же учитель должен изучить и понять федеральные стандарты, что не так-то просто сделать. Написаны они сумбурно. А потом все меняется. И вместо тестов снова устный экзамен. Это что такое? Мы никогда не решим кадровый вопрос, если не сделаем профессию учителя привлекательной. А сделать ее привлекательной можно только так: «Я – учитель, и я хочу учить детей. Дайте мне учить детей». И если вы что-то заставляете меня делать, то объясните, какое это отношение имеет к обучению моих детей. Потому что я вам честно скажу: лучше, интерснее профессии, чем учитель, просто не существует. У меня есть с чем сравнить. И я работал учителем в хорошее время. Хорошее советское время, где вся система была четко отработана, где все было ясно и понятно. А уже потом началось творчество, в период перестройки.
– Вы давно оставили преподавательскую деятельность?
– Я начал оставлять ее очень давно. Я стал совмещать преподавание с другой деятельностью еще в 2000 году. Собирался год доработать и уйти. Получилось семь лет. Семь лет, работая в издательстве, я продолжал работать в школе. Но я до сих пор провожу мастер-классы, семинары для учителей, лекции для детей, открытые уроки по всей стране.
– Тяжело было оставить эту работу?
– Если бы я оставил преподавание сразу, было бы очень тяжело. А поскольку это растянулось во времени, процесс прошел безболезненно. Было ощущение, что надо что-то менять в жизни, зарплаты были низкие.
– Как вы относитесь к тому, что репетиторов для детей начинают нанимать уже в начальной школе?
– Это уже вопрос к медицине, а не к педагогам. У родителей что-то не в порядке. Вот вы можете назвать хоть одного 11-классника, у которого нет репетитора? Может, одного чудака найдем, который ничего не хочет в этой жизни. Раньше репетиторов нанимали, если только ты сильно отстаешь и не дотягиваешь до нужного уровня. Сегодня же количество репетиторов – это повод для гордости и крутизны... Это какое-то соревнование между родителями! Вообще, это абсурд. Мы говорим о нагрузках – они высокие. Так перестаньте перегружать ребенка. И ведь кто эти репетиторы? Это те же учителя школ. Ни лучше, ни хуже! Вот эта шизофрения плавно и отползла от 11 классов к начальной школе. Я понимаю, в начальной школе могут быть ситуации, когда нужна помощь. Дети все очень разные: когда ребенку трудно в классе осваивать тот или иной материал. Например, он не может работать в большом коллективе. Вообще, что-то не удается, может быть, нет контакта с учителем. Да, в этом случае можно назначить индивидуальный урок. Но когда это массово – это мифология. Это родительские проблемы. Не детские.
– Как думаете, правильно ли то, что дети изучают сложные классические произведения слишком рано. Они в них мало что понимают.
– На самом деле, это все неплохо, не так страшно. Когда у нас писались эти программы? Тогда программы писались очень серьезными людьми, которые были зажаты идеологическими рамками, но при этом они знали, что такое литература, и кто такие дети. Они знали КАК заниматься с детьми. Это были классики методической мысли. Они и сейчас есть, остались... Но их мало. Они понимали, что ребенок, не прочитавший в 4-м классе «Муму», не может существовать дальше. Не прочитав «Дубровского», не может существовать в этом мире. Вопрос не в том, что сложный момент. В 10 классе, даже прочитав и изучив «Войну и мир», ребенок не может сказать «Я знаю все про войну и мир». Потому что он может перечитать ее и в 30, и в 50 лет, и понять по-другому. Потому что это классика на том уровне, на котором ребенок в школе должен понимать просто как нормальный человек. Вы меня простите, быть россиянином, и не читать Толстого, Достоевского и Пушкина – это неправильно. Россиянин для меня – это человек с определенным набором культурного багажа, и есть вещи, без которых просто нельзя. Ребенок, конечно, поймет произведение на некоем уровне. Более того, умный учитель даст понять, что там есть что-то еще. И второй момент: умный учитель знает, как преподавать, как мотивировать ребенка на чтение, как сделать уроки литературы интересными, яркими, радостными. Чтобы хотелось читать и хотелось вникать. От этого зависит очень многое. Кому-то это удается. Кому-то нет. Но это зависит не от программы. Давайте представим на минутку: да, классика сложна. А чем ее заменить? Что легче? «Гарри Поттером» или творческим наследием Дарьи Донцовой заменим? Можно, конечно, включить юношеские произведения. Но сейчас для юношества мало кто пишет. Почему классика? Она дает возможность научиться читать. Классические тексты настолько совершенны, что на их примере мы изучаем то, как вообще делается литературное произведение, как его читать. Ни на каком примере, кроме классики, этого изучить нельзя.
– Часов на изучение материала дается достаточно?
– Хватает. Надо работать, подумать, и произведение можно вместить в выделенные часы. Конечно, тесновато, но если делать больше часов, дети не будут успевать читать. Например, я в свое время на «Тихий Дон» потратил восемь часов. Совершенно не обязательно изучать у каждого писателя самый большой роман. Изучите два хороших рассказа. И на этом примере покажите, как этот писатель пишет и как его надо читать. А потом порекомендуйте прочитать роман. К тому же каких-то сверхъестественно сложных произведений нет в программе. Правда боюсь, что скоро все изменится. Сейчас идет разработка Единой концепции преподавания литературы в школе. Последнее обсуждение этой концепции в общественной палате РФ повергло меня в шок.
– Расскажите об этом, пожалуйста, поподробнее.
– Идея в том, чтобы посредством литературы формировать нравственные основы и человека, способного к гражданскому служению. Что меня здесь смущает: «посредством литературы». То есть литература опять перестала быть целью, как в советские времена, когда мы с помощью литературы воспитывали некую идейно подкованную личность. И опять в этой концепции появилась фраза «идейное содержание произведений». То есть не учить читать книги, а с их помощью формировать какие-то свойства личности. Но это еще полбеды. А вот какие свойства личности – это вопрос. Нам нужно будет продвигать идеи православия и государственности. И уже под большим вопросом все писатели либеральных взглядов – Тургенев, Салтыков-Щедрин, Некрасов, Островский. И идеи православия в многоконфессиональной стране... Мы с этим единым православным учебником на Кавказ придем, в Татарстан, в Калмыкию? Очень хочется верить, что это пока на уровне обсуждения.
 Михаил Александрович Нянковский родился в 1962 году в Ярославле. Образование: Ярославский государственный педагогический институт, историко-филологический факультет. Заслуженный учитель школы РФ, лауреат премии президента РФ, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года» (1994 год). Главный редактор книжного издательства «Академия развития». Автор многих методических работ для средней школы: глав в учебниках литературы, отдельных статей, методических пособий.
76RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе