Роман Супер о том, как суд не освободил Марию Алехину

Суд Пермского края мог выпустить участницу группы Pussy Riot Марию Алехину из тюрьмы — но не сделал этого. Корреспондент программы «Неделя с Марианной Максимовской» Роман Супер был этому свидетелем.

Фотография: Павел Лисицын/РИА «Новости»

«Русские люди, идиоты. Тьфу, бля. Посмотрите только. Ну просто смех, откуда вас столько?» — кричит на толпу журналистов пристав суда города Березники. Этот пристав стоит в коридорчике рядом с батареей. Толпа журналистов уже полтора часа находится в коме на жутком морозе. Холодно так, что лучше бы под пули в Афганистан, чем вот так. Ноги, руки и голова отказали, застыло все, слова не успевают изо рта выскочить — превращаются в сосульки. Больше просто невозможно, умираем от холода, пытаемся прорваться в здание суда. Пристав у батареи совершает бесовские движения, дует щеку и снова кричит в толпу: «Вы сумасшедшие, что ли?! Добровольно ломитесь в суд! Бегите отсюда, бегите».

Марию Алехину привезли.

Мама Наталья Сергеевна нервничает, курит одну за другой и прячется от журналистов. За все это время она здорово научилась ориентироваться в них. «Вон те с НТВ, с ними ни в коем случае не общаюсь». Потом жестко посылает куда подальше корреспондента «России». За «мамонтовщину».

Разговорились.

— Вы разочаровались в России после ареста Маши?

— Нет, конечно. Не разочаровалась. Я вот только расстроена, что люди так злятся и ругаются друг на друга. И врут. Очень много вранья вылилось, очень много чуши, вы Мамонтова смотрели? А я не до конца. Не смогла просто. Очень много вранья.

Наталья Сергеевна в очках с темными стеклами. Из-под них текут слезы. Ненавижу свою профессию: спросил про ее внука Филиппа, как он там без мамы? Да, бл…дь, как-как. А как можно без мамы, когда тебе пять? С тех пор как Машу перевезли из СИЗО в исправительную колонию номер двадцать восемь, сын ее ни разу не видел. Свидания в тюрьме — совсем не детский утренник.

«Вы сумасшедшие, что ли?! Добровольно ломитесь в суд! Бегите отсюда, бегите»

Прорываемся. Зал малюсенький. Людей — будто в Березниках День города. Приставы в бронежилетах и в шоке, никогда такого хаоса здесь не было. И все чего-то снимают-снимают. Страшную клетку накануне заменили на унылый аквариум — так вроде как человечнее выглядит. Приставы очень стараются быть вежливыми, но на лбу у каждого мигает красными жирными буквами: «Х…ли вы тут забыли? Зачем вы свои московские забавы сюда привезли?»

Суд превратился в аэропорт. Длинная очередь, у журналистов проверяют все карманы, капюшоны, у некоторых даже подошвы. Зачем-то у каждого берут номер телефона. Всех людей с бутылками минералки перед входом в зал просят сделать глоток: «Ну мало ли».

Машу завели в аквариум. Улыбается. Кудрявая. Первым делом она просит не выгонять из зала журналистов. Не выгоняют. Потом вторая и главная просьба — отпустите домой, к семье. Но тут же набрасывается на процесс, говорит об абсурде, о том, что с самого начала все было нечестно, суды не суды, правда не правда, закон не закон. Вспоминает Гоголя и Кафку. И снова просит отложить наказание на 9 лет, когда сыну Филиппу исполнится 14. И снова про абсурд, кровавый режим. Журналисты переглядываются: все-таки домой она хочет не со всей силы.

Новый адвокат Алехиной Оксана Дарова пытается спасать. Впервые от защиты участницы Pussy Riot не прозвучит ни слова о Путине. Ни намека на кровавый режим и ценителя дорогих часов. Впервые адвокат работает адвокатом, а не Борисом Немцовым. Все по полочкам: занималась благотворительностью, помогала больным детям, добрая и хорошая, настоящая и мама, все характеристики на столе, никакой опасности обществу от нее нет, никакого смысла держать ее в бабьем аду — тоже. Домой. К сыну. Пожалуйста.

Прокурор Ташкинов. Настойчив и взвинчен. Мистер «при чем тут это». Каждый вопрос как из пулемета старшей по подъезду:

— А водили ли вы сына на развивающие занятия?

— Водили. На лепку. На физкультуру. Занимались рисованием.

— Водили вы лично или просто водили?

— Водили. По-разному.

— Можете ли вы предоставить документальное подтверждение тому, что на кружки сына водили именно вы?

Если б можно было подложить в этот момент клакеров, за кадром раздался бы смех. Зал ерзает.

— Могу документально подтвердить, что сын ходил на занятия. Кто именно его водил на занятия — такого документа нет. Все документы приложены к ходатайству.

— Отвечайте прямо на вопрос.

— Я отвечаю.

Дальше ад.

— Кто оплачивал кружки? Кто занимался финансированием развития ребенка?

— У меня мама работает и муж гражданский работал, пока я была с ребенком.

— То есть вы не платили за собственного сына?

— Я студентка, не имела возможности работать, а сейчас я в колонии.

— Отвечайте прямо на вопрос: за ребенка не платили?

— Не платила.

Дальше рай.

Алехина снова за свое: о чести и достоинстве. О том, как важно быть гражданином и человеком. Не терять лицо и уважать людей. Снова вспоминает гениев и святых. Цитирует. В эти моменты она как будто бы забывает, что в суде. Больше похоже на проповедь, простите за велеречивость, в храме. «Нет, — снова повисло в воздухе, — домой она сегодня не поедет». Не этого от нее ждали люди, принимающие решения. Не проповедей.

Дальше опять очень долгий и липкий спор с прокурором о безобразном поведении Алехиной в колонии. Алехина настаивает на том, что все мелкие нарушения — чистая провокация сотрудников ИК-28. Прокурор настаивает на нарочито дерзком поведении подсудимой. Нарушала намеренно. Дальше цитата, завершающая выступление обвинения: «не воспитывает сына, сама фактически находится на иждивении, а находясь в ИК-28, судьбой собственного ребенка не интересовалась...» Улыбается. Кудрявая. Бледная.

«Не этого от нее ждали люди, принимающие решения. Не проповедей»

Приставы уже на лавочках. Устали. Теребят бронежилеты, ковыряются в телефонах. Провожают взглядом симпатичную попу проходящей мимо рыжеволосой помощницы судьи. Снова в телефоны. Затянулось.

Судья Галина Ефремова все это время не поднимает глаз от документов. У судьи хорошее лицо, короткая стрижка и приятный голос. После московских судов она кажется ангелом: никого ни разу не перебила, никому не нахамила и не запугала. Все ходатайства рассмотрела, прессе разрешила весь день снимать заседание, стоя ногами на стульях, чтобы все было хорошо видно. В московских судах такого не было лет сто. Да и таких судей, кажется, тоже.

Алехина обращается к суду. «Когда государство отворачивается от детей, это самое-самое-самое плохое, что может быть. Хуже уже не может быть ничего». Журналисты в фойе тихонечко матерятся: ну зачем ты опять про государство? Ну почему нельзя про государство потом, после освобождения, в студии «Эха Москвы»? Ну попроси ты у этого е…нутого государства прощения и езжай к ребенку. Маша заканчивает: «Я очень надеюсь на большое чудо. Я очень надеюсь». Вот бы сейчас кто-нибудь срочно выступил с ходатайством: разрешите выключить свет, дайте спокойно вытереть глаза. Блестят.

Судья подняла глаза в зал. Глубоко вздохнула — так вздыхают наши бабушки на даче, переключая телеканалы с одной рекламы на другую. Или узнав, что что-то нехорошее случилось. Или, наоборот хорошее. Такой универсальный русский вздох, передающий сто пятьдесят тысяч эмоций сразу. Вздох этот прозвучал как-то уютно, по-человечески. Сама ведь мать. А вдруг.

Перерыв на два часа. Потом оглашение.

Люди вываливаются в коридор. Двигают лавки, выстраиваются в очереди в туалет. По рукам пошли бутерброды и чай. Петр Верзилов все суетится с двумя постоянно звонящими телефонами. Приставы уже без мигающих надписей на лбу продолжают рассматривать попы. Наталья Сергеевна опять отбивается от журналистов и пишет эсэмэску родным: «Пока никак».

Оглашение занимает три минуты. А может, и меньше. Без сюрпризов.

На улице подхожу к прокурору Ташкинову.

— Ребенка не жалко?

— Без такой мамы ему будет лучше. Спасибо. Мне пора.

Всем спасибо. Все свободны. Маша — нет.

Роман Супер

Афиша

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе