Медицинский подход

15 и 16 мая в Белграде дают Чехова, на классическом русском языке, в классических русских костюмах, в классических русских декорациях.
О том, чего ждать белградской публике от ярославского театра, о Чехове-драматурге, Чехове-комедиографе и Чехове-докторе мы побеседовали с актёром и режиссёром Валерием Кирилловым.

– Доброе утро, приветствую вас в Белграде – нашем прекрасном городе с плохой погодой!
– Здравствуйте! Да погода как погода. Знаете, если на погоду ориентироваться каждое утро, то…

– Театр посмотрели? Как сцена?
– Да, сцена хорошая. Очень уютная, очень классная. Для наших спектаклей… Понимаете, есть такие не спектакли даже, а такие истории, которые не надо рассказывать сразу на тысячу человек. Это чеховские “Три сестры”, например, действо широкое и мощное. А “Иванов” – пьеса негромкая, так что зал подошёл отлично.

– Кстати, почему в этом году театр привёз только и именно Чехова? Хотя в прошлом году гастроли были, скажем так, более разнообразные – Тургенев, песни военных лет…
– Отвечу так: есть истории, которые не стареют. “Наш” Чехов, это, с одной стороны, хорошее, гармоничное классическое представление – костюмы сшиты по моде того времени, пространство сцены оформлено в соответствии с той эпохой. А с другой стороны, это очень современная подача Чехова.
Ведь в классическом представлении публики, Чехов – это, знаете, такое, немножечко нытьё, немножечко скучающие люди. Но у нас не нытики собрались, в нашей истории всё не так, всё жёстче. У нас на сцену выходят “люди на пределе” – на пределе своих требований: к жизни, друг к другу, к обстоятельствам, которые не складываются. И в этом заключается особенность спектакля: в мягких линиях красочных декораций, в плавных линиях костюмов случается яростная атака на внимание и эмоции зрителя.

– Хорошо, с формой понятно. А чего ждать от содержания? Ведь за сто лет, мне кажется, Чехова уже рассказали и пересказали, как только можно. Что нашли в Чехове вы – новые нюансы, или новый взгляд, или?..
– А зритель каждый спектакль видит новым взглядом. Тут параллель можно провести с десятью заповедями. Их же с момента обнаружения на тех самых скрижалях, скажем так, никто и не переписывал, текст не менял, они известны тысячи лет. Но когда какая-то из этих заповедей касается конкретного человека – у которого что-то украли, например – он смотрит на них с совершенно новой точки зрения. В равной степени действует и Чехов. Его надо время от времени перечитывать, пересматривать. Доставать с пыльной полки и открывать для себя заново. Пьеса “Иванов”, в этом смысле, подходит очень хорошо. Иванова литературные критики очень часто называют “русским Гамлетом”.

– Да, герой знаковый.
– Именно. И знаковость его в том, что человек, дожив до 35 лет, вдруг перестал видеть смысл своих воззрений. Он не великий человек, не грандиозный талант. Он среднестатический труженик, у которого очень быстро закончился тот самый “запал на жизнь”, который свою жизнь израсходовал на предстартовое волнение. Он перегорел. Как такое бывает? Почему случается? Ведь вряд ли такая история может произойти с немецким, американским человеком – там жизненный уклад, всё-таки, немножко запрограммирован. А у русского человека, который тоже, вроде бы, работал всю жизнь, как динамо-машина, строил рациональное хозяйство – у него вдруг происходит остановка. У него иссякают душевные силы на то, чтобы жить, любить… Разобраться в этом – и есть цель искусства. Ведь, повторюсь, ни один другой народ не способен родить такого героя, как Иванов. Я долго думал, когда мы работали над этой пьесой, возможна ли подобная история в какой-то другой стране. Самоубийство – да, возможно. Разлюбил человек свою жену-иноверку – да, возможно. Намечается роман с юной любовницей – возможно. Каждая такая линия, сама по себе, – возможна. Но соединение всех этих противоречий, связка всех этих обстоятельств, критическая масса всех этих обстоятельств возможна только у русского человека. И задача режиссёра, актёра заключается в том, чтобы понять, от чего такое происходит с русским человеком.  

– С какой позиции решать эту задачу проще? Что легче – играть Чехова или ставить Чехова?
– И то, и другое – и играть, и ставить – предусматривает исследование. Причём, выходя на сцену в спектакле, актёр, прежде всего, исследует себя. Не разобравшись в себе, невозможно начать разговор с публикой. То есть, актёр же ведёт со зрителем диалог. И режиссёр ведёт тот же диалог – через актёра…

– Получается, и Чехов ведёт свой диалог. В чём же его суть?
– Вы знаете, Чеховых, на самом деле, два. Есть Чехов – психолог, а есть Чехов – комедиограф. И вот как раз второй спектакль, который мы показываем в Белграде – “Две смешные истории о любви” – это Чехов-комедиограф. Это Чехов, который беспощаден в своём юморе. Его юмор – это юмор доктора, который понимает человека со всеми его потрохами, всеми болячками.

– А в чём заключается ваш личный диалог с залом? Например, когда мы беседовали с Евгением Марчелли в прошлом году, речь шла о мужчине и женщине, как о двух разных вселенных, и о режиссёре Марчелли, который пытается понять и показать, что происходит при столкновении, соприкосновении этих вселенных. А что хочет сказать зрителю режиссёр Кириллов?
– Если абсолютно искренне прислушаться к себе, к своему сердцу, к своей душе, то для чего я занимаюсь этой профессией… Чтобы напоминать человеку о том, что он – человек. Это если очень коротко. Я давно осознал, что я на этой земле нахожусь, чтобы за те три часа, два, один час, который мне отведён на сцене, напомнить человеку, что он – че-ло-век. Что в этой безумной гонке, в этом заполитизированном, “зафейсбученном”, “залайканном” мире у каждого есть душа, у каждого есть родители, у каждого есть дети, и у каждого есть короткая жизнь. И человек должен жить, душа должна жить, совесть должна болеть. Только в этом случае люди остаются людьми. А иначе мы преврашаемся в гоночных собак на старте, и для нас засекают время. Знаете, как на могиле: тысяча девятьсот такой-то год – ты появился, тире, вторая дата – тебя не стало.

– Довольно серьёзный посыл. Зрители, наверное, ожидают другого, когда идут на спектакль по Чехову…
– Наверное. Но каждый раз, когда актёр выходит на сцену – и тут неважно, в каком театре, в каком городе – есть момент, когда должен вознинуть диалог между актёром и залом. И тут только два варианта: получится, или не получится. Это как электрическая дуга, для появления которой должны сложиться определённые условия…

– Та самая искра, о которой все говорят?
– Да. Это ведь когда в слова облекаешь эту электрическую дугу, звучит смешно. А на самом деле, на сцене уже через десять минут понимаешь: есть она, или её нет. И если она вдруг не появилась, то надо что-то делать, искать ту точку, которая сфокусирует зал. Вообще, любой спектакль – это экзамен для актёра, для режиссёра и операция на сердце для зрителя. Операция по трепанации черепа, если хотите. Только операция, повторюсь, взаимная – на операционном столе одновременно и актёр, и зритель.

– Очень чеховский подход. Медицинский.
– Так и есть, да. Это же как сеанс массового гипноза. Приходят в зал двести, пятьсот, шестьсот человек, и я со сцены пытаюсь их загипнотизировать, а они пытаются не поддаться. Они ведь пришли отдохнуть, развлечься, отвлечься, посмотреть что-то новое. Они ковыряться в своих болячках не собирались, и на сеанс психотерапии они заранее не подписывались. А Чехов занимается именно этим.  


Автор: Димаш Летеч
Поделиться
Комментировать