Вперед, в прошлое!

В ее просторном кабинете не пахнет музейной стариной – здесь витает легкий аромат художественных красок и парфюма. Три окна выходят на юг, два – на запад, поэтому здесь всегда очень светло. По центру стоит огромный мраморный стол, почти что хирургический. Впрочем, отчасти он таковым и является: она не медик, но работать со скальпелем, зажимами, пилами ей приходится постоянно.

DSC_8142Знакомьтесь — Екатерина Расторгуева, химик и технарь, искусствовед и художник в одном лице. Ее профессия — реставратор. Наверняка вы посещали городской музей-заповедник. Да-да, почти все художественные экспонаты – это отчасти ее работа, это она возвращает им практически первозданный вид. Екатерина — волшебница, способная повернуть маховик времени вспять.

Принято считать, что профессия реставратора – исключительно женская, требующая внимания, усидчивости, терпения и аккуратности. После знакомства с Екатериной Расторгуевой, я поняла, что ошибалась. Это – нелегкий труд, и заниматься такими чудесами могут лишь одержимые любовью к старине люди, искренне желающие ее сохранить для последующих поколений.

- Екатерина Алексеевна, почему художник-реставратор?

- Я счастливый человек, потому что нашла себя в жизни. Совсем недавно я перечитала свое школьное сочинение, написанное еще в 7 классе, где я вполне по-взрослому рассуждаю о том, почему хочу стать реставратором. Удивительно, насколько это был осознанный выбор. Скорее всего, сказалось околомузейное детство: моя мама работала в рыбинском и владимирском музеях-заповедниках. В правильности выбора я убедилась, когда посетила вновь отреставрированный Петергоф, а также Эрмитаж. «Сколько красоты спасли люди!» — подумала я тогда. Моими первыми наставниками были знаменитые рыбинские художники-педагоги – супруги Потурай. Благодаря рыбинской художественной школе я прошла строгий отбор и поступила в суздальское художественно-реставрационное училище, которое по уровню преподавания приравнивалось ко многим профильным институтам, где студентам предоставлялись лучшие методики, инструменты, материалы, оборудование. Кстати, к вопросу о том, является ли профессия реставратора женской. Отвечаю – нет. В нашей немногочисленной группе было всего две девушки.

Диплом я посвятила теме реставрации станковой и темперной живописи, защищала его у известного в определенных кругах специалиста высочайшего класса Олега Михайловича Ревина. Именно он дал мне ценнейшие ориентиры, помог стать специалистом в своем деле. Каждый раз, когда я приступаю к работе над очередной картиной или иконой, задумываюсь о том, как отзовутся о моей работе продолжатели. Все должно быть предельно качественно и максимально точно. Реставратор при этом должен напрочь забыть о том, что он художник, обязан убрать свою самость подальше, ведь важность нашей работы заключается не в фальсификации, а в предельном сохранении внешнего вида экспоната.

- Результат работы реставратора мы, зрители, видим, а вот «кухня» остается в тайне. Что включает в себя реставрационная работа?

- Реставратор — специалист универсальный, в особенности если практикует он в провинции. Если в столичных музеях есть полный набор возможностей для научных исследований, то у нас в распоряжении лишь минимальный инструментарий и житейская хитрость. Хороший пример. Перед тем как приступить к очередной работе, я должна оценить картину или икону буквально по слоям, оценить первоначальный рисунок, кем он был впоследствии изменен – самим автором или реставраторами (такое тоже бывает). Как это сделать? Нужен рентген, которого в нашем музее-заповеднике нет. Где же его взять? Правильно, в больнице. В итоге мы везем холст или икону, как настоящего пациента, в медучреждение, и медикам, обычно «фотографирующим» руки, ноги, легкие, подчас приходится снимать шедевры искусства. Дальше – больше. Если в столичных музеях имеются специальные сотрудники, которые могут прочитать рентгенограмму «больного», подробно изучить структуру подрамника, дублировочного холста, то в данном случае этим приходится заниматься мне. Я консультируюсь со специалистами Научно-реставрационного центра им. И.Э. Грабаря, НИИР, куда регулярно езжу на стажировки. Повторюсь, реставраторы – не фальсификаторы, точность в нашем деле крайне важна. Существует даже такая методика, при которой утерянные части шедевров вообще не восстанавливаются, и картины остаются с «белыми пятнами». Так нами ценится и уважается изначальный авторский труд.

Случается, что элементарные реставраторские действия требуют разработки технических решений: экспонат может быть обожженным или поврежденным плесенью, из него могут даже вываливаться целые куски. От моих решений и последовательности действий зависит его дальнейшая судьба. Эта работа, безусловно, очень интересная и увлекательная, но довольно сложная. Вспомните икону «Богоматерь Утоли болезни», представленную в нашей новой экспозиции: нижняя часть атрибута была фактически утеряна. Люди, которые ее видели, отметили, что ее поверхность очень неровная. Еще бы! «Богоматерь», написанная в 18 веке, находилась на списании, но нам не только удалось ее спасти, но и продемонстрировать людям. Это важно, потому что русская иконопись — это достояние всего человечества, иностранцы откровенно пытаются понять нашу икону, потому что без этого нет понимания русской души.

- Многие экспонаты этой выставки пришлось экстренно спасать?

- Вероятно, в начале прошлого века, когда разбирались иконостасы храмов и монастырей, иконы ставились на пол. Нижний край напитывался влагой, а там, где она есть, грибки и бактерии. Поэтому многие иконы находились в плачевном, даже руинированном состоянии. Нередко я сравниваю свою работу с врачеванием, ведь, чтобы «вылечить» икону, ее нужно сначала обработать антисептиком, обеззаразить. Если этого не сделать, реставрация бесполезна, плесень «выест» атрибут изнутри.

Через мастерскую проходит по пять-семь предметов в год. В самом начале карьеры я всерьез полагала, что мне удастся отреставрировать весь фонд. Сейчас я понимаю, что это не так. Хранилища музея велики, некоторые вещи «больны» хронически. Поэтому у моих продолжателей будет над чем работать.

- Вы не только хороший специалист, но и мама.

- Мой сын развивался гармонично, но при этом активно искал себя. Он закончил художественную и музыкальную школы, но в итоге поступил в Российский химико-технологический университет. Моя профессия неразрывно связана с химией, может быть, поэтому сын сделал именно такой выбор. Он по-прежнему рисует и играет на пианино, это его отдушина, способ понимать и чувствовать себя самого. Знаете, я не жалею о том, что он пошел именно этой стезей. Часто детям, чем бы они ни занимались, становится откровенно скучно. Им кажется, что своих высот они уже добились, и дальше уже ничего не будет – ни новых свершений, ни новых открытий. Советую родителям не заставлять своих чад заниматься через силу, но все же каким-то образом суметь помочь им переждать этот момент и не бросать начатое. У каждого из нас случаются такие периоды в жизни, и важно помнить, что за падением последует взлет, новый виток к вершинам мастерства. Я, например, до сих пор постоянно езжу на различные практические семинары, консультации. Технологии не стоят на месте, я должна знать и уметь если не все, то многое. На мне лежит огромная ответственность – я сохраняю музейные экспонаты для последующих поколений.

- У вас есть профессиональная мечта?

- Я занимаюсь реставрацией не только икон, но и художественных картин. А полотна – они живые. Дважды в год в зависимости от уровня влажности в атмосфере они самопроизвольно провисают или натягиваются, что негативно сказывается на экспонатах. Совсем недавно я изучила новый метод консервации картин – гидрофобизацию, когда экспонаты обрабатываются особым отталкивающим влагу раствором. Я мечтаю внедрить эту технологию. А еще музею-заповеднику необходим вакуумный стол, защищающий экспонат от конденсата при реставрации. Это дорогое удовольствие, но крайне необходимое: я уверена, что фондовое хранилище музея-заповедника скрывает в себе немало тайн и загадок, и в будущем нас ждет множество интересных научных открытий.
ЕВГЕНИЯ НИКОЛАЕВА