ИМ ВЕДЬМА ШЕПЧЕТ

Этот случай мне рассказал в Мышкине в конце девяностых годов Иван Егорович, затем покончивший жизнь самоубийством. Я вспомнил о нем недавно, когда в прессе прокатились сообщения о детях-самоубийцах, прыгающих с крыш многоэтажных зданий. Авторы иных статей причины этой беды видят в интернете, черных сайтах, подталкивающих к смерти. Может, и так. Только еще святой Иоанн Златоуст иронизировал над такими рецептами: для того чтобы победить блуд - извести всех женщин, для того чтобы искоренить убийства - уничтожить железо. Так и тут, дело не только в Сети. Настоящая причина беды залегает глубже. Конечно, здесь не о школьнике, а о взрослом, но механизм суицида в любом возрасте имеет общую основу.
Помню, как я заходил на могилу Ивана Егоровича. Мраморная плита нового памятника была одета в полиэтиленовый пакет. И вот подумал я: памятник мы бережем, а человека? Ведь душа наша так хрупка и часто сталкивается с переломными минутами, когда голос из иного мира предупреждает: остерегись! Так было и во время встречи Ивана Егоровича с одной деревенской старухой, псаломщицей. Вот его рассказ, как он был записан тогда в моем блокноте:
«Наш шофер Дмитрий Геннадьевич пожаловался мне: «Иван Егорович, я купил себе в Некоузе баян, а у него один клапан западает. Поедемте туда, отдадим его в магазин. Только зайдем вдвоем, а то одного меня попрут, скажут, сам сломал. Вы будете свидетелем. Может, клапан от сырости отстал». Мы поехали. Без всяких затруднений обменяли баян. Поселок Некоуз в низинке, вокруг голые, сирые места, особенно бесприютные ранней весной, в апреле. Заехали на кладбище, я осмотрел церковь.
На обратном пути в селе Шипилове машину остановила молодая женщина и попросила довезти до Мышкина ее тетку. И в кабину, на переднее место, к шоферу, влезла старуха, увязанная в темный платок, из-под которого остро, по-птичьи торчал длинный нос. Лицо той коричневой охры, какой закрашивали фон на старинных иконах. Редкие ресницы торчат из красных век. Глаза бледно-голубые, выпуклые, в них светился ледяной огонь. Тяжелые, запоминающиеся глаза, и старуха, верно, сознавала их силу. Она, разговаривая, избегала смотреть прямо, а если смотрела, то становилось холодно, чувствовалось, как ее взгляд упирается в душу.
Разговор начался с того, что я спросил для приличия, куда она едет. «В Мышкин, в магазины… И в Поводнево», - как бы нехотя, отворачивая лицо, прибавила она. В Поводневе храм. Значит, по церковным делам. Шофер, знавший поводневского священника отца Георгия, что-то спросил ее про Пасху. Она ответила охотно. Я в ту пору прочел немало богослужебных книг и промолвил что-то про Пентикостарион и Пятидесятницу. Старуха быстро начала перечислять службы по Пентикостариону. Я спросил ее о сошествии Святого Духа и подумал, что она говорит, не понимая смысла этого события, как начетчица. Мы поспорили, осторожно показывая каждый свои знания, при этом она склонила голову набок по-птичьи и, взглядывая на меня, так обдала голубым льдом, что я понял: она не уступит, и если сравнивать ее с птицей, то отнюдь не с жалкой, а с гордой, хищной.
«Я читаю Псалтырь…» - увлекаясь, как бы нечаянно проговорилась она и помолчала. И мы сразу поняли, что читает она по покойникам. И она с легким превосходством, услышав по молчанию, что мы поняли, быстро, напористо продолжила: «Покойники все разные. Есть легкие, а есть тяжелые...» Я против воли пробормотал что-то вопросительное. Она опять, чутко уловив мое смущение, отвернулась и, удивляясь голосом, что я не знаю этого, заторопилась. «Все покойники разные. По бабке Сане читала ночь - так легко! И спать не клонит. Ой, милая, грехов-то на ней нет! Так легко-легко!» - размахивая своей ужасной костлявой рукой, говорила она. Мы слушали.
Она, пригнув голову, повернулась ко мне до упора. Засверкали глаза: «А тут недавно по одному… Так, ну не могу! Не читается, и все! Тяжелый покойник. И гроб тяжелый...» Она с таким весом выговаривала каждое слово, что оно опускалось прямо на душу. Я почувствовал, что дыхание мое заперто. «А кто это такой?» - опять непроизвольно, почти шепотом спросил я. Она только махнула своей костлявой рукой: мол, называть нельзя, на это положен запрет - прочел я в ее глазах. И удивился, как много сумела сказать она одним взглядом. Вдруг она пригнулась, чуть не клюнув меня своим длинным острым носом, и свистящим шепотом прошипела: «А тем, кто удавиться задумал, им ведьма шепчет: повесься, повесься!»
Не скажу, что я вздрогнул, но мне стало неприятно. «Такими ведьмы, наверное, и бывают», - промелькнула мысль. Я догадывался, что она хочет поразить нас своими мистическими знаниями. Но впечатление, особенно от этих ледяных глаз и острого лица, помню и сейчас. Я представил ночь, гроб в тенях и черный, с захватанными листами, запачканный сажей и воском Псалтырь в разодранном переплете.
«Начетчица, - сказал я свысока, скрывая раздражение, шоферу, когда мы высадили старуху. - Говорит, а о чем - не понимает!» Шофер некоторое время ехал молча, а потом, видимо, по-своему передумывая услышанное, повернул ко мне добродушное, толстощекое лицо: «А вы знаете, какими покойники бывают, когда их похоронят и они немного в могиле полежат?» Откуда же мне было знать? «А я, когда прокурора возил, видел. Он ездил могилы откапывать. Пересматривать дела об убийствах. Гроб откроют, а покойник лежит такой белый, как белым пухом порос… Плесень такая, знаете, которая еще на бревнах бывает», - рассказывал он, поглядывая на дорогу. Потом еще раз повернулся ко мне, глянул с удовольствием на обмененный баян, который был исправен по всем клапанам, и задумчиво добавил: «А у нас в деревне было - гармонист замерз. Шел со свадьбы пьяный и упал. Его нашли на другой день, а у него лицо красное. Думали, что живой. Внесли в избу, оттаяли, а он и стал серым, как все покойники. Ну вот, Иван Егорович, и приехали… А теперь сходим чайку попьем», - закончил, высаживая меня, он.
А у меня из головы  все не шла эта случайная старуха, особенно ее слова: «А самоубийце ведьма шепчет: повесься, повесься!» Сказано это было вроде бы не к месту, в образовавшуюся паузу. Но почему я так насторожился, причем и старуха, показалось мне, почувствовала это и как-то дрогнула лицом, глянув на меня, но тотчас же отвела свои ледяные глаза.
Теперь я думаю: похоже, что она читала мои мысли, то есть обладала провидческим даром.Недавно я опять случайно узнал и ее фамилию, и деревню, где живет, и молву о ней, подтверждающую мои догадки. Ведь я в те годы не только много читал духовных книг, но и впадал часто в мрачное уныние, а то и отчаяние, и часто, чего греха таить,  тешил душу мечтами о самоубийстве, и теперь я почти уверен, что странная наша попутчица знала об этом и, желая, наверное, осадить меня в споре, вскользь, но с силой открыла, что мне ведьма шепчет и кто я есть на самом деле». И он осуждающе замолчал.
...Через год Ивана Егоровича нашли в огороде, в сарае. Ушел окучивать картошку и повесился - поставил черту светец, как у нас говорила бабушка (светец - это железный держатель для горящей лучины, с ней в этой пословице сравнивается мучающаяся душа самоубийцы).  Тогда я и вспомнил его рассказ о странной старухе, предупредившей, кто своим шепотом подталкивает к смерти. Может, кто-то и посмеется над этим рассказом. И все же - дело не в интернете.  «Время, в которое мы живем, - как подметил Солженицын в «Красном колесе», - имеет бездонную глубину. Современность - только пленка на времени».э
Золотое кольцо
Поделиться
Комментировать