ОТ СМУТЫ ДО СМУТЫ

Александр Исаевич Солженицын во время своей поездки по России побывал в 1996 году в Угличе. Встретился с народом в местном педагогическом колледже. И, наверное, это не случайно.
В шестом томе его эпопеи «Красное колесо», рассказывающем о марте 1917-го, когда от власти отрекся Николай II, офицер Некрасов во время смуты в Петрограде вспоминает предсказание:
«А вот живет в Угличе такой старик Евсей Макарыч. Много он читал Священного Писания и прошлой осенью предсказывает так: скоро наступят для всей России горькие времена-бремена. Люди будут тем спасаться, что надевать лохмотья и уходить туда, где их никто не знает. И будет голод много лет. И людей будут опустошать и уничтожать многими тысячами. Сначала будет плохо одним. Потом плохо другим. Потом плохо всем. И только седьмое поколение будет снова жить хорошо».
Углич - один из эпицентров смуты семнадцатого столетия, толчком к которой послужило убийство здесь царевича Дмитрия. Страшное напоминание о той эпохе было открыто в этом городе археологами уже в конце минувшего века. У стены кремля стоймя стоял скелет с разрубленным саблей черепом. Этот человек был убит триста лет назад во время разграбления города поляками, да так от смуты до смуты и оставался под обломками непогребенным. Причем, как рассказывали археологи, труп был голым, без одежды.
Смерть и болезнь в горькие времена-бремена принимает их оттенок. Не только живым, но и мертвым на кладбищах не было покоя. Об этом напоминают характерные случаи из прошлого и настоящего.
ЗАТОПЛЕННЫЙ СКЛЕП
Старуха эта, Екатерина Г., последняя из богатого купеческого рода, умерла в Мышкине давно, еще в шестидесятые годы, когда я учился в школе…
Мучного цвета выношенная телогрейка до колен, ветхая косынка, из-под которой торчат пуком пакли серые всклокоченные волосы. Лицо разрушено временем и болезнью, всегда тупо молчит, глаза пустые, мертвые. Словно ямы разоренного фамильного склепа - весной его заливает водой. Снято чугунное литье в металлолом, опрокинуты мраморные памятники, а один огромный черный мраморный крест расколот.
Она сумасшедшая. Собирает пустые бутылки в сетку, «свежие», после «Московской». А подвыпивший мужик, сизый, одутловатый, увидев, как она наклоняется под забором, завистливо корит: «Обираешь ты нас, Катерина!» - хотя пустых бутылок в крапиве и лопухах - завал.
Она никогда не радуется, не говорит, не смеется. Трудно представить ухмылку на этом деревянном, неживом лице, и если оно вдруг когда-нибудь осклабится, то станет еще страшней… Вот почему я ее и вспоминаю: из-за этой страшной судной ухмылки. Она ходила, тупо опустив голову. Закричала она только один раз: как-то весной, в половодье, оступилась и упала в городской ручей, с ревом бегущий в Волгу. Ее понесло. В эту пору сосед, местный поэт Владиславов, вышел погулять и услышал странный, будто из-под земли, вопль. И выловили, вытащили ее.
Теперь никто не помнит Екатерину Г. Все соседи ее померли, а поэт Владиславов давно коротает век в сумасшедшем доме. И когда я, вспоминая, всматриваюсь в ее образ сквозь толщу времени, моя душа, смущаясь, словно осклабляется странной, несостоявшейся ухмылкой этой безумной, несчастной старухи.
ПЕТЛЯ
ОТ БЕЗРАБОТИЦЫ
К вечеру мороз становится все заметнее. В обед пошел узнать, скоро ли можно будет ходить по льду через Волгу, и увидел похороны. За гробом - множество машин: мусоровозка, агрегат для посыпки дорог песком и еще какие-то, тоже хозяйственные, автомобили коммунальщиков. Грузовик с покойником был далеко впереди, он как раз взбирался в гору. Это необычные похороны: в морозном тихом воздухе что-то словно застыло, повисло - ни плача, ни говора я не услышал. Точно само страдание сжимает чья-то рука, кто-то давящий навис над процессией. Я уже подметил, что так бывает, когда то, что должно проявиться в будущем, не находит силы для воплощения и стоит невидимо, разливаясь в наших душах. А вскоре наступит время - оно и в мире опутает нас всех, утвердится.
Может, так думается потому, что покойник покончил жизнь самоубийством. И по необычной, очень современной причине. Он работал шофером на ассенизаторской автомашине. Ему было 56 лет, проходил комиссию, и там определили, что у него ослабло зрение. Шофером он доработать до пенсии не мог, надо было уходить - от этого он и повесился. А куда бы он пошел в нашем городишке? До пенсии оставалось еще четыре года. Эти страхи мне хорошо знакомы и понятно его самоубийство. Это у нас уже второй случай, когда из-за потери работы забираются в петлю.
УГЛИЧСКИЕ УПЫРИ
В старину тоже нарушали покой усопших, но посягательства такие были редкостью, если не исключением. С загадочными фактами на старинных кладбищах часто приходится сталкиваться археологам.
Так, например, археологическая экспедиция Эрмитажа из года в год вела раскопки в Угличе. В 2000 году археологи работали здесь у Грехова ручья. Там исстари вымывало из берега человеческие кости. Но вместе с тем часто попадались предметы, которым вроде бы и не место на погосте. Они, скорее, свидетельствовали о том, что здесь в старину жили люди. Чтобы уточнить, провели раскопки на площади в 80 квадратных метров. Оказалось, что когда-то здесь было селение. А потом на месте его возникло кладбище. Датировали его приблизительно второй половиной XV века. Всего было обследовано до сорока погребений, в том числе и семейных.
В одной могиле, основательно потревоженной, нашли скелет мужчины с вбитым в него колом. То, что осталось от кола, отдали на экспертизу. Оказалось, что кол осиновый. Когда его вбивали, труп искорежило. Об этом свидетельствовало расположение костей. Таким способом, как известно, боролись с мертвецами-упырями, что по ночам вставали из могил и пили кровь своих односельчан.
Подобные случаи для археологов не диво. До этого прямо в Угличе, на Успенской площади, во время раскопок было обнаружено аналогичное, с осиновым колом, потревоженное захоронение.
ЗЕМЛЯ ЦЕЛИННАЯ
В 1960-е годы в Мышкинском районе еще не было асфальтовых дорог к отдаленным колхозам. А хоронить всех советских служащих было принято с духовым оркестром. Однажды в распутицу музыканты так и не смогли добраться до села Архангельского, где провожали в последний путь ветерана гражданской войны и коллективизации. Хоронили его не у храма, на заброшенном погосте, где лежит священник Воскресенский, а на новом кладбище, за березовой рощей.
Поскольку духовой оркестр не прибыл, решили заменить его местным гармонистом. Тот не умел играть траурных мелодий, поэтому принялся импровизировать. Пока покойника выносили из дома, играл: «Эх, дороги, пыль да туман...» Когда стали спускаться к кладбищу, ничего не нашел лучшего, кроме: «Вот кто-то с горочки спустился...» Не случайно, видимо, заслушавшись, и председатель сельсовета, взявший слово, оговорился: «До скорой встречи, дорогой товарищ!» А когда гроб стали опускать в могилу, гармонь вдруг грянула: «Здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий! Весну и молодость встречай свою!»
Молодежь долго с улыбкой вспоминала эти веселые похороны, спародировавшие традиционный обряд погребения.
ГЛАЗАМИ РЕБЕНКА
В Мышкине на главной улице, протянувшейся вдоль Волги, умер человек, и выставили, как положено, крышку гроба. Дом - перед площадью, угловой, за глухим забором из серого теса, поэтому выставили не под передний угол у крыльца, а прямо за воротами, на народ, чтобы было виднее.
Улица днем была людной, и здесь, у серого забора и пыльного булыжника под ногами, темно-красная крышка ударяла по глазам, как яркий, нездешний предмет. Люди шли мимо, за угол дома сворачивали на площадь, и базар был здесь, у собора без крестов и колоколов, и все оборачивались на эту крышку. И стояла она, странно изменив будничность, и всех поражала неприятная старинная догадка, к которой не привыкнуть. Шел и я, и тоже замедлил шаг, чтобы уяснить, как и чем изменился угол от яркого красного пятна, и остановился, увидев русую девчушку с лентами в косичках. Положив в пыль плюшевого медведя, она щупала борт непонятного ящика, обитого новой нарядной материей с красивым черным крестом, и заглядывала под него вверх, запрокинув лицо в веснушках, и вниз - в уютную тень под крышкой у забора, где трава торчала неловко, смущенно, будто чувствуя, куда она попала.
Она заглядывала под крышку, как в домик, любовалась там свежим тесом и ярким, праздничным его запахом, не зная предназначения этого большого нарядного ящика, не связывая его со смертью соседки. И когда она хотела присесть в нем у призаборной травки, из ворот вдруг выскочила мать и с криком, сердито дернув девчушку за руку, потянула ее домой, сопротивлявшуюся и громко заплакавшую от обиды, что ей не дали поиграть.
И только остался лежать плюшевый мишка, и таращил он стеклянные глаза свои, не живые, но и не мертвые, в которых словно застыло, отра­зившись, удивление его маленькой хозяйки: зачем к забору приставлен такой красивый ящик?
ПОМОЩНИК
Тусклый весенний день.
Из-за угла многоэтажки выворачивает старуха со страшным, черным, будто из могилы, лицом. Взгляд у нее забывшийся, она куда-то бредет, как во сне, который начался много лет назад и не прекращается.
Подхожу к подъезду, спрашиваю у пенсионерок на лавочке, почему лицо у нее такое.
- А сын ее избил. Он пьет, да к тому же ненормальный. Вот он и бьет ее за то, что она такая.
Старухе этой в темно-синем потертом пальто и резиновых сапогах восемьдесят лет. Она сумасшедшая. Муж у нее, бывший офицер КГБ, умер несколько лет назад, с детьми не повезло, болеет она уже давно. Пока был жив муж, держал ее дома, ухаживал. Но уже и тогда она приходила сюда, в многоэтажку, к своей знакомой, тоже восьмидесятилетней старушке, и просила: «Мои деньги, 90 тысяч, Петя перечислил на тебя… Дай мне хоть немного...»
«А вы скажите ей, что милицию вызову. Она и уйдет!» - посоветовал как-то ее муж той знакомой. Услышав про милицию, старуха сразу же уходила, боялась, потому что милиция может увезти в больницу. И сегодня с этим черным, избитым лицом, в синяках, она пришла сюда и стала просить робко и жалобно свои мнимые деньги. И опять ее знакомая, как советовал когда-то ее муж, ответила: «Анна, сейчас я милицию вызову!»
И та быстро завернула за угол, бредет растерянно, хочет куда-то спрятаться и от милиции, и от сына, и не знает куда. Скоро ее после припадка безумия отвезут в больницу в Ярославль. А напротив ее дома из подвала опустевшего здания побежит по снегу белый королевский зверек - горностай, перебежит улицу, оглянется на одинокую утреннюю старушку, торопящуюся в церковь по серой тусклой горе, и нырнет в щель забора. А там проберется в заброшенный подвал и, неутомимый охотник, передавит всех мышей.
Прохожая, та самая, что пугала сумасшедшую милицией, заметив зверька, удивилась его грациозной выгнутой фигурке, умильной мордочке. Он пробежал в двух шагах, надеясь на свой неотличимый от снега мех. Когда Анна к весне возвратилась из больницы, знакомая ее, обрадовавшись и поговорив с ней приветливо, уже хотела было сказать в шутку: «Вот у тебя помощник в доме появился!» - но, спохватившись, побоялась. Еще придумается что-нибудь на больную голову, а ты потом отвечай.
Золотое кольцо
Поделиться
Комментировать